Детские странствия

ВСЕ-ТАКИ КАК ЛОМОНОСОВ

Экзамены прошли благополучно. Лучше всего я отвечал о Ломоносове - о том, как он с Белого моря шел пешком учиться.

Присутствовавший на экзамене инспектор народных училищ, важный чиновник из нашего уездного города Пудожа, похвалил меня.

- Про Ломоносова ты знаешь отлично, недаром почти земляк его, - сказал он.

Потом я слышал, как Иван Емельянович, наклонившись к инспектору, говорил:

- Он и Потапов у нас самые способные. Им бы теперь надо в город, учиться, да вот бедность обоих заела.

После экзамена инспектор поздравил выпускников с окончанием училища, пожелал успехов тем, кто будет учиться дальше, и нас распустили, наказав через три дня приходить за документами.

- Ну, Васька, теперь на Белое море пойдем или еще куда учиться дальше? - спросил меня Потапов, когда мы вышли из училища.

Мы стояли с ним посреди деревенской улицы, думали, куда же нам все-таки теперь идти, и никак не могли этого решить.

- Ладно, время еще есть, а пока погостишь у меня, - сказал я.

- Ладно, - согласился Потапов, - пойдем.

Он захватил с собой цветные карандаши, с которыми никогда не расставался, хотя это были уже огрызки величиной не больше ребячьего мизинца, и я повел его к себе в гости.

- Ну что, ребята, - спросил отец - конец вашей науке али как?

- Теперь в дорогу надо собираться… В волости какая больше наука!

- Далекий ли путь?

- А что нам далекий? Ходоки мы хорошие… Может, на Белое море, а может, куда дальше…

Отец ничего на это не сказал, только кивнул на нас матери: вот, мол, какие уже самостоятельные мужики. Но за обедом он заговорил со мной о волостном писаре Александре Андреевиче:

- Александр Андреевич зовет в помощники, обещает положить жалованье три рубля в месяц, а потом и пятерку даст. - Помолчав, отец добавил: - Пять рублей - деньги немалые. За год можно хозяйство поднять.

Заманчиво было стать помощником писаря и получать пять рублей жалованья, но как же мог я покинуть Потапова, когда мы уже давно сговорились с ним, что пойдем вместе, хотя и не решили еще куда…

- Чего, Васька, думаешь? Если зовут в писаря - Иди, не сомневайся. На пять рублей знаешь сколько пшена купишь! - загорелся Потапов.

- Писарь - всей волости голова, - убеждал меня отец.

Но я сердито молчал, пораженный великодушием своего приятеля, который, обрадовавшись за меня, может быть, даже не подумал, что, если я пойду в писаря, ему придется отправляться в дальний путь-дорогу одному - это ведь совсем не то, что в компании.

Сердце мое разрывалось на части: жаль было отца, мать, сестер и братьев, столько лет ждавших, пока я кончу училище и определюсь на жалованье, и жаль было, если Потапов один уйдет в дальний путь, о котором мы мечтали с ним вместе.

Через три дня мы с Потаповым пошли в училище за документами. Иван Емельянович вручил нам свидетельства и похвальные листы, а потом спросил:

- Летом дома будете?

- Схожу домой, погощу и пойду учиться дальше, - ответил Потапов.

- А меня писарь помощником к себе зовет. Но я с Васей пойду, - сказал я.

Иван Емельянович засмеялся:

- Значит, все-таки как Ломоносов! А куда же вы надумали идти?

- Сперва до Пудожа, а там видно будет.

- Вот что, ребята, - вдруг сказал Иван Емельянович: - пока никуда не ходите, сидите дома и ждите - я вас, наверно, скоро позову.

«Что бы это могло значить? Чего он нам велит ждать?» - думали мы, выходя из училища с бумагами в руках. Но что бы ни значило, раз Иван Емельянович велит ждать - надо ждать.

И, надеясь скоро встретиться, мы с Потаповым разошлись в разные стороны: он пошел к себе на озеро, до которого было почти полсотни верст, а я - в свою Спирову.

Отец, узнав, что Иван Емельянович велел ждать, сказал:

- Помогай бог! А пока поработаем вместе.

Мне шел уже четырнадцатый год - мог работать и в поле, и в лесу, и на рыбной ловле.

Мужики, ждавшие от меня чего-то необыкновенного, - как же, первый парень в деревне, окончивший училище, - увидев меня в поле за сохой, стали разочарованно говорить:

- Андреевну держать в руках особой грамоты не нужно!

«Андреевной» у нас в деревне называли соху.

Я пахал, возил навоз, разбрасывал его по полю; расчищая новую пашню, рубил деревья в лесу, сжигал их на кострах; вечером, когда отец ставил на реке невод, таскал по берегу конец веревки, а потом носил продавать рыбу погостовским попам.

И каждый день, просыпаясь утром, думал: не позовет ли сегодня Иван Емельянович?

Наконец я дождался. Однажды работали мы с отцом на расчистке леса верстах в пяти от дома. Сестра Аня, принеся нам поесть, сказала:

- Иван Емельянович заходил, наказывал Васе прийти к нему сегодня.

- Беги, сынок, домой. Надо зайти помыться - может, на что ладное зовет, - заторопил меня отец.

Бегом примчался я в деревню, помылся, надел чистую рубаху и опять бегом - в училище.

Ивана Емельяновича я застал во дворе, возле учительского флигеля. Он сидел на чурбаке и чинил мужицкие сапоги. В свободное время наш учитель всегда или сапожничал, или ходил по деревням стекольщиком. Семья у него была большая - приходилось подрабатывать каким- нибудь ремеслом.

- Видишь, не забыл про тебя, - сказал Иван

Емельянович. - Садись и слушай.

Я сел возле него на траву, и он, продолжая сапожничать, проковыривая шилом дырки в подметке и забивая в них деревянные гвоздики, стал рассказывать мне про городское училище в Пудоже, куда, как выяснилось, из нашей волости в этом году могут принять на земский счет двух учеников.

- Буду просить за тебя и Потапова, - закончил он, поднимаясь с чурбака. - Пойдем, я дам тебе бумагу, и ты напишешь прошения.

Он привел меня к себе на квартиру, и под его диктовку я написал два прошения: одно - на имя инспектора Пудожского городского училища, другое - в уездную земскую управу, чтобы приняли учиться на земский счет.

Иван Емельянович обещал сам послать эти бумаги в город и на прощание опять сказал мне:

- Иди домой и жди. Кто знает, может, что и выйдет.

Мне не терпелось поделиться такой важной новостью с отцом, и я снова промчался бегом пять верст до леса.

- Ну что, сынок, ладное что-нибудь? - спросил отец.

- В Пудож! Учиться на казенные харчи? - не отдышавшись, выкрикнул я,

- Ежели на казенные харчи, препятствовать не стану. Помогай бог! - сказал отец и сразу погрустнел: видно, все-таки жаль стало, что я не пойду в помощники писаря. Когда теперь он сможет купить лошадь и корову!

Долго я ждал вызова в Пудож. С каждым днем ожидание становилось все тоскливее, и совсем печально стало на душе, когда Потапов, с котомкой за плечами, зашел к нам в избу и, едва переступив порог, спросил:

- Собрался в дорогу?

- Чего мне собираться?

- А ты что, вызова еще не получил или раздумал учиться?

- Видать, от нас тебя одного приняли, - упавшим голосом сказал я.

Минут десять Потапов сидел на лавке молча, опечаленный, а я смотрел на него с завистью: счастливец! Потом он встал, надел шапку и сказал:

- Ты, Васька, не горюй, не иначе как и тебя вызовут. Я пойду помаленьку, а ты в пути нагонишь через день-два, и тогда зашагаем в Пудогу вместе.

Я проводил его далеко за деревню, и мы постояли на дороге, опустив голову.

- Ну ладно, прощаться не будем… чай, ненадолго, - сказал Потапов.

Помахав рукой, он вскоре скрылся за придорожными кустами, а я все стоял и смотрел на опустевшую дорогу с невеселой думой, что, вероятно, вызова не получу и мой друг - озеряк будет учиться в городе без меня.

А через несколько дней, когда я уже собрался было с отцом идти в волостное правление наниматься в помощники писаря, из волости принесли нам письмо, на конверте которого были полностью написаны мои имя, отчество и фамилия.

- Ну, парень, дождался ты своей судьбы! - сказал отец.

Но я еще не знал, что меня ждет: вызов или отказ. Страшно было разрывать конверт. Отец, мать, братья и сестры стояли вокруг и нетерпеливо смотрели на меня:

- Ну чего ты, Васька? Читай, не томи!

Набравшись духу, я разорвал конверт. Письмо принесло счастливое известие.

Я громко прочитал бумагу, кончавшуюся словами: «…с прибытием поспешите», но родные продолжали смотреть на меня, словно еще чего-то ждали. И я снова прочитал бумагу от начала до конца:

- «Пудожская земская управа настоящим извещает вас о том, что вы приняты на земский счет учиться в городское училище. Ввиду того, что занятия уже начались, с прибытием поспешите».

Особенно обрадовали меня последние слова - я читал их, как стихи: «С прибытием поспешите»!

Терентий вздохнул.

- Кому какая планида положена, того она и найдет, - сказал он.

- А как же мы отпустим тебя, Васенька, раздетого? - спросила мать, и этот вопрос вернул меня к печальной действительности: кроме рубахи и домотканых портков, я ничего не имел. И не в кафтанушке же, перекроенной самим на печи, идти в уездный город Пудож!

- Ничего, парень, не горюй! - ободрил отец. - Пойду сейчас к Михеичу - авось выручит, поверит в долг.

У Михеича, часто заходившего к нам в избу покурить махорку вместе с отцом, сын служил в Питере в дворниках. Михеич каждый год ездил к нему в гости и привозил из Питера в деревню на продажу старую одежду - брюки, пиджаки, фуражки с цветными околышами.

Отец взял мешок и пошел к Михеичу, а я побежал к Ивану Емельяновичу показать полученную бумагу и попрощаться.

В училище отец Виктор служил молебен по случаю начала занятий, но Иван Емельянович, увидев меня в дверях, вышел из класса.

- Знаю, знаю. Поздравляю и радуюсь за тебя, - сказал он. - Когда в путь?

- Вот только батька одежду городскую достанет, - сказал я.

- Ну тогда счастливого пути! Поддержи там, в Пудоже, честь нашего училища. И архиереям трубок больше не пририсовывай, батюшек в городе не серди! - Прощаясь, Иван Емельянович вынул из кошелька пятиалтынный: - Возьми на дорогу - шагать-то тебе ведь двести двадцать четыре версты!

Когда я вернулся, отец был уже дома. Он высыпал из мешка на пол купленные им в долг вещи:

- Примеряй, сынок! Полтора рубля задолжал Михеичу.

Я надел поношенные, но еще хорошие брюки в полоску, ватный пиджак и фуражку с малиновым околышем, которую раньше носил, наверно, какой-нибудь важный чин - может быть, даже генерал!

Мать пощупала мою новую одежду и нашла, что все вещи добротные - пожалуй, стоят таких денег. Я и сам чувствовал, что одет богато. Не хватало только сапог - у Михеича их не оказалось.

- Придется мне, Васенька, свои отдать, - сказала мать.

Она стянула с себя сапоги; и только я обулся, как в избу стали входить мужики, один за другим. Вернувшись с работы и узнав, что у Буйдина сын уходит учиться в город, они пришли потолковать о таком необычном для нашей деревни случае, а заодно и пожелать мне успеха. Мужики тоже пощупали мою одежду, похвалили, поинтересовались, сколько плачено, а потом, по обычаю, сели на лавку, закурили, помолчали, и беседа не спеша наладилась.

Первым, как всегда, начал вернувшийся с войны пастух Игнашка:

- Что ни говори, мужики, а грамота всему голова. Вот, примерно, в Маньчжурии…

Он давно уже все рассказал, что было в Маньчжурии, и его тут же перебили.

- Конечно, грамотному не в пример вольготнее неграмотного: хоть писарем, хоть каптенармусом могут взять! - заговорил другой вояка, Ларион.