Повести

I. В СТАРОМ ШТОЛЬБЕРГЕ

Мягкие очертания Гарца точно застыли в сладкой дреме. Облака тихо скользили над вершинами, сиявшими золотом и пурпуром в лучах заходящего солнца. Горы, покрытые старым лесом, погружались в таинственную и нежную дымку вечера. В зеленой чаще слабо позвякивали бубенчики спускающегося с горных склонов стада; грустно и сладко пела свирель пастуха. Стада возвращались в окрестные селения и пятнами мелькали в зелени леса, оставляя после себя теплый, приятный запах молока.

Позади большого стада лениво плелся молодой пастух, изредка похлопывая бичом. На минуту он остановился, чтобы поправить развязавшийся башмак, и присел на камень.

— Добрый вечер, Куэнтлен[59], добрый вечер, приятель Коонц! — раздалось у него за спиной. И из-за деревьев показалась статная фигура молодого человека лет тридцати, державшего на поводу лошадь. — Как поживаешь, товарищ?

Пастух поднял голову и с изумлением посмотрел на незнакомца в изящном коричневом камзоле с зеленой отделкой и высоких сапогах со шпорами, какие носили знатные рейтеры[60].

— Откуда вы знаете, что меня зовут Куэнтлен, господин?

На красивом лице рейтера появилась добродушная улыбка.

— Ах, теперь большинство людей в стране зовется Куэнтленами, или Коонцами, по крайней мере между бедняками.

Пастух ничего не отвечал, продолжая спокойно обматывать вокруг ноги ремни своего башмака.

— Всякий, кто носит башмак с ремнями, может назваться бедным Коонцем, — многозначительно повторил незнакомец, особенно напирая на последние слова.

Пастух посмотрел на всадника недоумевающими глазами. Голос его был звучен, как музыка. И Коонц простодушно отвечал, показывая на ремень:

— Нельзя же, чтобы у бедняков, как у господ, были вот вместо этого шпоры.

— А ты никогда не думал, что на свете должна быть справедливость, о которой так сладко поют священники в церквах?

Пастух застыл в изумленной позе и потом вдруг расхохотался:

— Так мало ли что говорят священники! Они говорят о справедливости, правде и равенстве всех, но когда богатый господин входит в церковь, слуги расталкивают перед ним толпу.

— А ты пробовал говорить со священником?

— Ха-ха! С графским священником? Да он выгонит, а то и отдерет в графской конюшне… или посадит в тюрьму… Священники говорят, что мы принадлежим господам, власть которых поставлена над нами самим богом, и заикнуться о равенстве — это значит идти против бога.

— Ну, а ты сам как насчет этого думаешь, дружище? Согласен с ними?

Коонц подозрительно покосился на собеседника:

— Собственно, никак не думаю. Я и думать-то об этом боюсь.

— А я тебе могу рассказать, как ты должен был бы думать, чтобы найти счастье на земле. И если ты последуешь моему совету…

— Тогда я охотно бы послушал… — несмело отвечал пастух. — Но только простите, милостивый господин, мое стадо разбрелось — я должен его собрать и идти к городу. Если я потеряю хоть одну корову, мне достанется от владетельного графа.

— А граф жесток?

— Что мы только терпим от него! По правде сказать, я чувствую себя свободным только с моим стадом в лесу.

Он встал и хлопнул бичом, собираясь уйти.

— Постой! — остановил его незнакомец. — А где здесь в Штольберге харчевня старого Иоахима Шульца под названием "Веселый кубок"?

— Это у самой заставы! — весело отвечал пастух. — Туда собираются приезжие, не знающие города, и все бедняки.

— Спасибо. Приходи вечером в харчевню, потолкуем.

Пастух кивнул головой и побежал догонять разбежавшееся стадо.

— А как вас зовут, господин? — крикнул он, останавливаясь и тяжело дыша от бега.

— Все равно, приятель, как бы ни звали! Я — иностранец из Нетовой земли, Пустого округа, живу возле Голодной горы. До скорого свидания, товарищ!

Коонц, почесывая затылок, побежал за стадом, а незнакомец ловко вскочил на лошадь, дернул поводья, и скоро его статная фигура потонула в облаке пыли по дороге, ведущей к горному городку Штольбергу.

Едва он отъехал несколько метров — из-за деревьев показалась гибкая, юношеская фигура с длинными каштановыми кудрями, в простом коричневом камзоле. Юноша долго с удивлением смотрел вслед статному чужестранцу и провел рукой по лицу, как бы пробуждаясь от сна.

— И этот говорит все то же, — сказал он громко. — Всюду слышен стон от гнета… Люди, посвятившие себя служению богу, больше всего угнетают несчастных… Кто живет в роскоши, обирая свою паству? Кто… — Он остановился и с отчаянием прошептал: — Изо дня в день, уходя в лес, я готовлюсь к деятельности проповедника и чувствую себя бессильным, особенно после того, как приходится слышать речь настоящего избранника. Кто это был здесь сейчас? Он говорил немного, но в его словах слышалась непобедимая сила. И я перед ним — ребенок.

С опущенной головой, медленной, вялой походкой пошел он к городским стенам.

Тропинка вилась по горному склону и спускалась в долину. Юноше пришлось проходить мимо унылых рудников. В темной пасти земли добывались здесь медь и железо. Около развороченных глыб земли копошились люди, черные от грязи, молчаливые, измученные каторжным трудом. Они ни о чем не мечтали, кроме отдыха.

"Рабы!" — подумал юноша, остановившись на минуту.

Ему было тяжело смотреть на этих несчастных людей, прикованных нуждой к тачке.

Он остановился, снял шляпу почти благоговейно, как будто встретил мучеников, и крикнул рудокопам во всю полноту груди:

— Добрый вечер, братья!

Но никто ему не ответил, и на мрачных лицах рудокопов он не прочел ничего: они по-прежнему торопились кончать работу, чтобы разбрестись по жалким лачужкам, и вовсе не были расположены любезничать с этим прилично одетым, сытым горожанином.

Он пошел дальше.

В лучах заходящего солнца впереди слабо синела долина, и на ней желтым пятном выделялась городская стена с воротами. Невдалеке на уступе гордо стоял великолепный замок графа Штольберга. Его зубчатые стены расцветились флагами, на главной башне развевался самый большой — с графским гербом; фасад сиял бесконечными огнями; разноцветные бенгальские огни и ракеты ярко освещали темную глубь старого замкового парка. В этот день со всей страны съезжались в Штольберг гости на серебряную свадьбу графа, и ржанье рыцарских лошадей разносилось далеко по окрестности.

По дороге к городу юноша всюду видел рудокопов, возвращавшихся с работы домой. Ему встретился роскошный рыдван епископа, запряженный четверкой отличных лошадей. Епископ также спешил в замок. Темные фигуры рудокопов, и без того сгорбленные, склонялись чуть не до земли при встрече с его эминенцией, который на своей земле обременял этих нищих непомерными налогами. Юноша с досадой отвернулся и ускорил шаги.

— Харчевня "Веселый кубок", — прошептал он, невольно вспомнив слова незнакомца в лесу.

Он знал эту харчевню, находившуюся около заставы, — старый Иоахим частенько заходил к его отцу. Проходя мимо дверей, откуда несло луковой похлебкой, он невольно замедлил шаги и заглянул в открытое окно. Из окна слышались крики и песни; харчевня была битком набита народом. В переплете окна показалась голова Иоахима.

— А вот идет Томас Мюнцер! Эй, ваша милость! — крикнул старик. — Послушайте, господин учитель! Добро пожаловать! В самом деле, Томас, не зайдешь ли ты распить кружечку-другую пива?

Томас Мюнцер остановился и, подумав, решил войти, чтобы увидеть в "Веселом кубке" заинтересовавшего его незнакомца.

За столом в харчевне спорили рудокопы, в уголках сгруппировались кучки людей, распивавших пиво или игравших в кости.

Мюнцер увидел у стойки знакомую фигуру в коричневом камзоле с зеленой отделкой. Рейтер вполголоса разговаривал с хозяином; при имени "Мюнцер" он внимательно посмотрел на юношу и спросил его пониженным голосом:

— Сегодня я хотел быть у вас. Ваш батюшка дома?

— Скоро уже ночь, — отвечал Томас, — батюшка ложится рано и…

— Не бойтесь, ваш отец примет меня и ночью! — засмеялся незнакдмец. — Но если вы придете домой раньше меня, скажите, что брат Фриц, торговец шерстью, просит у него ночлега, так как завтра чуть свет должен покинуть Штольберг. У меня тоже есть к нему кое-какие дела.

— Фриц? — переспросил Мюнцер. — А ваша фамилия, господин?

— Брат Фриц, больше ничего не надо! — тихо рассмеялся незнакомец и вдруг оживился, взглянув в окно.

Трактирщик подал Мюнцеру кружку пива, и юноша уселся с нею к столу. Он видел в окно, как у харчевни остановился стройный рыцарь на великолепном коне, с белоснежной гривой которого сливался его белый плащ. Молодое, почти юношеское лицо рыцаря сияло отвагой, а белокурые кудри блестели на плечах, как золото. Их необыкновенная красота особенно оттенялась черной шляпой с длинным белым пером.

Едва рыцарь соскочил с коня, небрежно бросив поводья на руку Иоахима, Фриц подошел к нему с низким, почтительным поклоном и пробормотал:

— Я здесь уже около часа ожидаю вашу светлость… Быть может, ваша светлость мне простит… Я заблудился в лесу и не мог выехать навстречу…

Рыцарь слегка сдвинул брови и крикнул Шульцу:

— Хозяин, распорядились ли вы приготовить мне и моему рейтеру приличный обед?

— Я приготовил для вашей светлости комнату… Здесь грязно и…

— Это потом… Я люблю иногда потолкаться среди простого люда. Подайте мне обед вон к тому столу!

Хозяин засуетился, стараясь угодить гостю, а Фриц осторожно шепнул рыцарю:

— Не бойся, Штофель, хозяина: он свой человек. А вот сидит за столом сын нашего приятеля Мюнцера. Придется подождать: Иероним еще не пришел.

Трактирщик принес обед на отдельный столик. Фриц и Штофель принялись за еду, разговаривая вполголоса и изредка поглядывая на дверь, в которую входили и выходили посетители.

К стойке подошли несколько бродяг. У одного из них в руках была флейта; он вздрагивал всем телом, подпрыгивал, будто был сделан из резины, кривлялся и сыпал направо и налево насмешками и шутками. Сопровождавшие его оборванцы заливались громким смехом. Жадные до развлечений рудокопы окружили уличного скомороха и хохотали, задевая его грубыми шутками. Он не оставался у них в долгу и подпевал:

Там, в замках, любят мягко спать.
У рудокопов вкус получше…
Зачем к перине привыкать,
Когда спокойнее лежать
В могиле рудника вонючей!
Там, в замках, любят белый хлеб.
У рудокопов вкус получше…
Зачем им к булкам привыкать,
Когда дешевле набивать
В могиле рот песком сыпучим!

Скоморох незаметно переглянулся с Фрицем и Штофелем и продолжал, подыгрывая на флейте:

Собралися господа
О делах подумать…
Говорили мужики:
"Надо их прижать!
Надо их прижать!"
Господа ушли домой,
Вот где стали трусить!

— "Вот где стали трусить!" — повторили дружно рудокопы, поднимая вверх руки, как будто угрожали кому-то.

Скоморох вытянул флейту, как ружье, и щелкнул языком: — Пли! Мужики стали стрелять в господ. Они искали пулями у них блох или чего-то другого… А господам пришлось плохо.

— И еще как! — загоготали рудокопы.

— Отлично накачивает их Иероним, — шепнул Штофель Фрицу.

Фриц поманил к себе скомороха и сказал ему покровительственно: