Неправильное воспитание Кэмерон Пост

Глава 14

Во время первой индивидуальной консультации мы рисовали мой айсберг. На самом деле консультация была не совсем индивидуальная, так как нас было трое: я, преподобный Рик и женщина, которую до того я никогда не видела, – Лидия Марч, штатный психолог и по совместительству заместитель директора «Обетования». В центре не принято было говорить о терапии, только помощь и поддержка. Сеанс поддержки. Поддерживающая группа. Сеанс индивидуальной помощи. Позже я узнала, что ничем не выделялась из общей массы. Каждый вновь прибывший получал свой личный айсберг. Он представлял собой черно-белую ксерокопию рисунка, выполненного Риком. Когда он протянул мне мой, перегнувшись через стол, айсберг выглядел так:

– Ты же знаешь, в чем опасность айсбергов, не так ли? – спросил он.

Я изучала картинку, пытаясь понять, к чему он ведет. Мы уже полчаса беседовали о том, как я обживаюсь на новом месте, о предметах, которые я возьму в этом году, и есть ли у меня вопросы или сомнения относительно правил, принятых в «Обетовании». Единственная тема, которую мы обходили, касалась того, как они собираются исцелить меня, и мне пока не было ясно, чем нам может помочь этот айсберг. Незнание меня раздражало: я не хотела, чтобы меня обвели вокруг пальца, хитростью выманив какое-то важное признание. Но держалась я спокойно.

Рик улыбнулся:

– Давай зайдем с другого конца. Что ты вообще знаешь об айсбергах?

Я отвечала расплывчато, неуверенная в том, что последует дальше:

– Один айсберг однажды сильно навредил «Титанику».

– Точно! – Преподобный улыбнулся этой своей улыбочкой и заправил волосы за уши. – А еще что?

Я еще раз внимательно посмотрела на рисунок. Мне было не по себе.

– Разумеется, тебе известно что-то еще, – вступила в беседу Лидия. – Айсберги – это огромные ледяные глыбы, дрейфующие в океане. – У нее был британский акцент. Я не очень-то разбиралась, как они там говорят у себя в Британии, но уж она-то точно произносила слова, словно Элиза Дулиттл после превращения, а не до. Сама утонченность. – Подумай, что значит выражение «верхушка айсберга».

Я уставилась на нее. Она была серьезна. Не злая, нет, скорее деловая. Бывают такие лица, точно составленные из острых углов, вот и у нее было такое: нос, скулы, яростно вздернутые брови – все линии были резкими. Волосы она зачесывала назад очень гладко, хоть сейчас в клип Роберта Палмера, где девушки делают вид, что играют на гитарах. Лоб у нее был прямо-таки бесконечный, но волосы прекрасные, ничего не скажешь. Очень светлые, даже белые, того же оттенка, что и борода у Санты. С этими своими гладкими волосами, туго стянутыми в хвост, как сейчас, она напоминала мне героиню «Звездного пути», такую гостью из будущего.

– Верхушка айсберга, – повторила она.

Совсем недавно я уже слышала это выражение, но не могла вспомнить где, а времени подумать, когда они оба ждали моего ответа, у меня не было.

– Вы имеете в виду то, что большая часть скрыта под водой, да?

– Вот именно. – Улыбка Рика стала еще шире. – Попала в точку. Когда мы смотрим на надводную часть айсберга, мы видим едва ли одну восьмую часть общей массы. Поэтому айсберги бывают опасны для кораблей. Команда считает, что видимая часть слишком незначительна, безвредна, и совершенно не знает, что делать с тем, что скрыто под водой.

Он наклонился и потянул рисунок к себе, что-то написал и переправил его на мою сторону стола. Рядом с торчащей над поверхностью верхушкой было написано: «Гомосексуальное расстройство поведения Кэмерон», а над кораблем появилась следующая надпись: «Семья, друзья, общество».

Теперь я понимала, к чему он клонит.

– Как тебе кажется, люди на корабле считают, что верхушка айсберга выглядит довольно жутко? – спросил он.

– Наверное, – ответила я, разглядывая листок.

– Что значит это твое «наверное»? – вмешалась Лидия. – Нельзя бездумно отвечать на подобные вопросы. Мы не можем помочь тебе, если ты сама даже не стараешься.

– Тогда – да. – Я посмотрела на нее и сказала, тщательно подбирая слова: – Верхушка айсберга, нарисованного на картинке, вся состоит из множества острых углов, у нее много выступающих частей. Айсберг опасно нависает над кораблем.

– Ну вот. Ничего сложного, – сказала она. – Из-за размеров и вида верхушки айсберга моряки все свое внимание направляют на него. Но мы-то знаем, что главная проблема не в нем, не так ли?

– Мы же о рисунке говорим? – уточнила я.

– Не важно. Настоящая проблема для людей на корабле… – Она постучала пальцем по рисунку, там, где были написаны слова «Семья, друзья, общество», а потом наставила этот палец на меня, отчего я вынуждена была смотреть ей прямо в лицо. – …Настоящую проблему для них представляет та скрытая под водой глыба льда, верхушка которой их так пугает. Они могут попытаться пройти мимо верхушки, но тут их и поджидает беда: они наталкиваются на куда большие проблемы, скрытые от них водой. То же самое происходит с твоими близкими. Грех гомосексуализма так страшен, так отвратителен, что они зацикливаются на нем, он пугает и отвлекает их внимание от проблем, с которыми действительно нужно работать, пока те не вышли поверхность.

– Так вы собираетесь растопить мою верхушку?

Преподобный Рик засмеялся. Лидия даже не улыбнулась.

– Да, что-то в таком духе, – сказал он. – Но это сделаем не мы, а ты. Сосредоточься на всех тех событиях своего прошлого, которые заставляли тебя бороться с противоестественным гомосексуальным влечением. О самих объектах влечения пока что можешь не думать. Сейчас нам важно, что было до того, как ты осознала, что испытываешь такое влечение.

Я задумалась о том, сколько мне было лет, когда я впервые захотела поцеловать Ирен. Девять? Или восемь? А ведь еще была моя воспитательница, миссис Филдинг, в которую я втрескалась по уши в детском саду, – «втрескалась», думаю, самое подходящее тут слово. Так что же, интересно, могло со мной случиться к шести годам, чтобы я уже тогда должна была «бороться с противоестественным гомосексуальным влечением»?!

– О чем ты думаешь? – спросил Рик.

– Сама не знаю.

Лидия тяжело вздохнула.

– Постарайся сформулировать, – велела она. – Используй слова, которые описывают твое личное отношение.

Я решила, что ненавижу ее. И попыталась еще раз.

– Я просто никогда не думала об этом под таким углом. Правда. Никогда.

– Не думала о чем? – переспросила Лидия.

– О гомосексуальности.

– Гомосексуальности не существует, – начала она. – Это лишь миф, который поддерживают так называемые защитники прав сексуальных меньшинств. – Следующее предложение она произнесла очень четко, делая паузу после каждого слова: – Никакой гомосексуальной идентичности нет. Ее не существует. Есть лишь борьба с греховными желаниями, которую все мы, божьи дети, должны вести.

Мы смотрели друг на друга, но мне ничего не приходило в голову, и я опустила глаза на свой айсберг.

Зато она продолжала, и каждое ее слово звучало громче предыдущего:

– Разве мы считаем, что человек, нарушивший заповедь «Не убий», представляет некую группу людей, идентифицирующих себя как убийц? Разве позволяем им устраивать парады, собираться в клубах, чтобы принимать там наркотики, танцевать ночи напролет, а потом вместе предаваться своему греху? Если считать совершение убийств составляющей их идентичности?

Преподобный Рик прочистил горло. Я уставилась в свой листок.

– Грех – это грех. – Ей, видимо, нравились эти слова, потому что она повторила: – Грех – это грех. Вышло так, что ты борешься с грехом гомосексуального влечения.

Я услышала голос Линдси, подбивавшей меня спросить: «Да ну? Если допустить, что между гомосексуальностью и убийством нет разницы, так кто – кто именно умрет, когда двое гомосексуалов предадутся своему греху?» Но это не Линдси сидела тут. Не Линдси сослали в «Обетование» по меньшей мере на год. Поэтому я велела этой части моего сознания придержать язык.

– Как ты? – спросил преподобный Рик. – Мы сразу столько всего на тебя обрушили…

– Нормально, – бездумно и слишком быстро ответила я, а потом добавила: – Думаю, я чувствую себя неплохо.

У меня разболелась голова. Мы сидели в небольшой комнате за кабинетом Рика, которая предназначалась для таких вот встреч. Места в ней хватало как раз для стола, вокруг которого мы и собрались, и трех стульев. Запах гардении, росшей в горшке прямо под окном, был слишком тяжелым, слишком сладким для такого крошечного помещения. На стебле было примерно полдюжины бутонов, некоторые уже совсем потемнели и готовились перейти в небытие, но глянцевые листья блестели. Мне вдруг захотелось перенестись обратно в кабинет Нэнси, увидеть кушетку, постеры с подростками, добившимися славы в шоу-бизнесе, контейнеры с едой из учительской, почувствовать, что мое присутствие не оскверняет воздух грехом.

– И что мне с этим делать? – Я сосредоточилась на листке.

Рик вдавил ладони в стол.

– Мы будем проводить индивидуальные сеансы, столько, сколько нужно, пытаясь заполнить пространство, скрытое под водой.

Я кивнула, хотя не совсем поняла, что он имел в виду.

– Работа предстоит тяжелая, – добавила Лидия. – Тебе предстоит посмотреть в лицо такой правде о себе, которую, я убеждена, ты предпочла бы вообще никогда не признать. Перестань считать себя гомосексуальным подростком. Это один из самых важных шагов. Гомосексуализма не существует, не надо думать, что твой грех особенный.

Я опять услышала Линдси: «Ну уж нет, – сказала бы она, – мой грех очень даже особенный, если уж вы потрудились открыть центр по борьбе с ним». Однако вслух я произнесла совсем другое:

– Я и не думаю о себе как о гомосексуальном подростке. Я – это я, ничего больше.

– Это лишь начало, – сказала Лидия. – А вот понять, кто такая эта «я», что толкает ее на дурной путь, вот это будет задачка.

– Ты молодец, – похвалил меня Рик, улыбнувшись своей фирменной улыбкой.

– Мы будем рядом, поддерживая и направляя тебя.

Наверное, на моем лице отразились кое-какие сомнения, потому что он тут же прибавил:

– Помни, когда-то я был на твоем месте.

Айсберг все еще был у меня в руках. Я помахала листком, и мы услышали забавный звук, напоминающий шум хлопающего паруса; бумага всегда издает такой, если помахать в воздухе.

– Мне взять это с собой?

– Да, мы бы хотели, чтобы ты повесила его у себя в комнате. Ты будешь заполнять его после каждой нашей встречи.

Изображение айсберга было моей первой и единственной привилегией по украшению комнаты на следующие три месяца. Я повесила его прямо посреди пустой стены с моей стороны спальни. И теперь, понимая, что́ надо искать, я начала изучать чужие айсберги. Иногда у учеников (нам полагалось называть себя учениками, а не какими-то там учащимися, и думать о себе как об апостолах, которыми руководит сам Господь), которые уже далеко продвинулись по пути исцеления, на доске было навешано столько всякой подростковой ерунды (только, конечно, куда более христианской, никаких вам голых ковбоев или прекрасных спасительниц), что айсберг с трудом можно было разглядеть. Правда, все эти флаеры, постеры и картинки были так похожи друг на друга, что я очень быстро научилась замечать выделяющуюся на их фоне ксерокопию айсберга.