Неправильное воспитание Кэмерон Пост

Глава 19

Марк Тернер не вернулся в «Обетование Господне». Ни по прошествии двух недель. Ни через месяц. Никогда. По крайней мере, никогда на моей памяти. Преподобному Рику и Адаму пришлось упаковывать его вещи, чтобы отправить их в Кирни, штат Небраска. Адам так и не получил свою бритву назад – не то чтобы он на это очень рассчитывал. Она исчезла, впрочем, как и сам Марк. Мы тоже собирались последовать за ним.

Вскоре после инцидента с Марком (именно так его называли теперь все, кроме меня, Джейн и Адама) прикатил какой-то мужик проверять «Обетование»: классы, спальни – все. Он представлял некий отдел, раздающий лицензии таким школам, как наша. Потом приехали еще двое и тетка. На ней был костюм сливового цвета и золотисто-сливовый шарф в тон – помню, я тогда подумала, что тетя Рут назвала бы его «отлично скомбинированным нарядом». Все остальные, мужчины, я имею в виду, были при галстуках. Все они работали в разных официальных органах. По большей части они запирались в кабинете Рика, но один из них решил побеседовать с учениками. Двадцать минут на каждого, входить по одному в порядке очереди. Передо мной у него побывала Эрин, но я не успела расспросить ее, что там и как. Мы встретились с ней в коридоре перед классом, где он устроился, но даже словом не перемолвились.

Сначала он мне понравился, таким он был заурядным, профессиональным, что ли, никаких тебе психологических подковырок, не то что все эти консультанты, хотя, возможно, он им и не был. Он представился, но я напрочь забыла его имя. Мистер Мне-надо-задать-вам-несколько-вопросов из отдела по делам семьи и детства, так его, наверное, звали. Он начал с самых обычных вопросов: «Как часто вы питаетесь? Сколько часов в день вы тратите на учебу, считая выполнение домашней работы? Сколько времени занимают другие виды внеклассной деятельности? Считаете ли вы контроль за учащимися во время внеклассной деятельности достаточным?» Следующие несколько вопросов были уже не такими тривиальными: «Чувствуете ли вы себя в безопасности, оставаясь ночью в своей комнате? Чувствуете ли вы себя в безопасности рядом с сотрудниками или другими учащимися? Проявляют ли они агрессию по отношению к вам?» Костюм говорил учащиеся, а не ученики.

– Вы доверяете администрации школы? – поинтересовался он наконец.

– Не совсем. – Это был первый ответ, который его заинтересовал.

До того он аккуратно делал короткие пометки в желтом блокноте, время от времени поднимая на меня глаза, читал свои вопросы с листков, зацепленных скрепкой, записывал что-то и двигался дальше. Но сейчас его ручка зависла в воздухе, он остановился и посмотрел прямо мне в лицо:

– Вы не доверяете здешнему персоналу?

Не могу сказать, что его реакция была для меня неожиданной, – я ожидала ее, когда ответила так, но вот что делать дальше, я совершенно не представляла.

– Ну… в каком смысле «не доверяю»? – уточнила я. – Что вы подразумеваете под доверием?

– Доверие… – протянул он. Его лицо приобрело выражение «ну-это-же-очевидно-детка», хотя он так и не сказал. – Доверие, – начал он, – это вера в кого-то, в чьи-то способности. Вы можете доверить персоналу школы охрану вашей безопасности? Верите, что они действуют в ваших интересах?

Я пожала плечами.

– По-вашему, все выходит слишком просто. Либо черное, либо белое. Никаких оттенков.

– Думаю, так оно и есть, – согласился он. – Я не пытаюсь обмануть вас своими вопросами. – Я видела, что он постепенно теряет терпение или что, возможно, я просто ему не очень нравилась. Я заметила, что уши у него заросли волосами. Было трудно не смотреть на них, зная об этом, очень уж много их было и снаружи, и внутри.

– Может быть, если бы вы жили здесь, то видели бы все несколько в другом свете. – Я глядела на его уши и чувствовала, что еще немного – и я начну глупо хихикать, точь-в-точь Хелен на нашей последней групповой встрече. Я сосредоточилась на его галстуке. Он тоже был желтым, как и его блокнот, но более глубокого оттенка, с лазоревыми ирисами. Лазоревый – я по-прежнему любила это слово. Хороший был галстук. Даже замечательный. – Отличный галстук, – сказала я.

Он наклонил подбородок, чтобы получше рассмотреть галстук, словно успел позабыть, какой именно выбрал сегодня. Может, и правда забыл.

– Спасибо, – сказал он. – Он совсем новый. Жена выбирала.

– Очень мило, – одобрила я. Это и впрямь было мило. И еще совершенно нормально. Быть женатым на женщине, которая выбирает для тебя желтые галстуки. Что бы это слово ни значило – нормально… Жить не в таком вот «Обетовании», вот что это. По крайней мере, тогда мне казалось именно так.

– Да, она у меня вроде как модница, – улыбнулся он, но потом вдруг вспомнил, зачем он здесь. – Можете ли вы уточнить, что именно имелось в виду, когда вы сказали, что не можете доверять персоналу?

Теперь он говорил как типичный психолог, который просит тебя поточнее описать твои чувства. Сама удивляюсь, почему я выбрала именно его, чтобы излить душу. Как мне вообще такое пришло в голову? Может, дело было в том, что ему полагалось воспринимать меня всерьез, чего бы я ни наговорила? Или дело было в его дотошности, в точном следовании правилам, а еще в том, что его положение давало мне слабую надежду найти в нем не судью, а адвоката?

– Уверена, Рик, Лидия и все остальные в «Обетовании» думают, что действуют в наших интересах, заботятся о нашем телесном, душевном и духовном состоянии, – начала я. – Но между правдой и тем, что ты принимаешь за нее, есть разница.

– Хм… – промычал он. – Продолжайте.

– Попробую. – Я не знала, получится ли, но все равно попыталась. – Бывает так, что можно здорово кому-то навредить, если хочешь ему помочь, но заведомо неправильным способом.

– Так вы хотите сказать, что к вам применяют насилие? – Его тон мне не очень нравился.

– Послушайте, никто нас не бьет. На нас даже не кричат. Дело же не в этом. – Я вздохнула и покачала головой. – Вы спросили меня, доверяю ли я персоналу? Я не сомневаюсь, что нас будут перевозить с соблюдением всех дорожных правил, что еда для нас будет закупаться каждую неделю, но в том, что касается моей души, я не верю им ни на йоту. Никто из них не знает, что нужно мне, чтобы стать лучше и получить гарантированное место в раю.

Тут я поняла, что он меня не слушает, возможно, ему с самого начала все это было неинтересно. Я злилась на свой беспомощный язык, неспособный выразить то, что было мне так важно, ради Марка, хотя вряд ли бы он согласился со мной.

– Забудьте, – оборвала я себя. – Это трудно объяснить. Я не верю, что такое место, как «Обетование Господне», вообще необходимо. Что мне нужно находиться здесь, всем нам. Весь смысл пребывания в этой школе заключается в том, что нас обязывают верить – все это ради нашего блага, нашего спасения, так могу ли я ответить «да» на ваш вопрос?

– Думаю, нет, не можете, – согласился он.

Наконец-то я задела его. И я решила не останавливаться:

– Я же знаю, что вы здесь из-за того, что случилось с Марком.

Но прежде чем я успела закончить, он перебил меня:

– Того, что мистер Тернер сделал с собой.

– Что? – удивилась я.

– Вы сказали «с ним случилось», – объяснил он. – С ним не просто что-то случилось. Он нанес себе довольно серьезные увечья.

– Да, находясь в стенах этого учреждения, – сказала я.

– Правильно, – подтвердил он бесстрастным тоном. – И именно поэтому я здесь: чтобы изучить условия, в которых находятся подопечные, а не самую цель существования учреждения, если только ее достижение не подразумевает применение насилия или отсутствие ухода.

– Но разве это не эмоциональное насилие?

– Возможно, – сказал он уклончиво. – Вы считаете, что подвергаетесь эмоциональному насилию со стороны персонала?

– О боже! – Я всплеснула руками, что вполне передавало мои истинные чувства. – Вы же слышали, что цель этого гребаного места – заставить нас ненавидеть себя так, чтобы нам захотелось измениться. Нам положено ненавидеть и презирать себя.

– Понимаю, – сказал он, но я прекрасно видела, что он лжет. – Что-нибудь еще?

– Нет, я думаю, ненависти к себе вполне достаточно.

Он неуверенно посмотрел на меня, подбирая слова, потом вздохнул и сказал:

– Вы должны знать, что я записал все, что было здесь сказано, и все это войдет в официальный отчет, который будет доведен до сведения комитета. – Пока я говорила, он и впрямь кое-что отмечал в блокноте, но сомневалась, что он действительно зафиксировал мои слова, и уж точно не так, как они были сказаны.

– Хорошо. Видимо, для перемен этого будет вполне достаточно. – Теперь я ненавидела этого типа, да и себя заодно, ведь я понадеялась, что, честно ответив на несколько вопросов, я сумею что-то изменить. Хотя бы раз в жизни.

– Не уверен, что понимаю вас.

Не сомневаюсь, что он и впрямь не понял, что я пыталась ему сказать. Но правдой будет и то, что не очень-то он и старался, потому что вся его беспристрастность была напускной. Возможно, и даже скорее всего, он считал, что таким, как я и Марк, самое место в «Обетовании» или еще где похуже. И хотя я сознавала, что вряд ли смогу найти нужные слова и объяснить ему, что я чувствовала, для меня важно было попытаться. Скорее ради себя и Марка, чем ради него.

– Я хочу сказать, – продолжала я, – что, если вы сомневаетесь в том, чему вас здесь учат, во что заставляют верить, тогда вам грозят адом. Вам говорят, что вас все стыдятся и сам Иисус отказался от вашей души. А если вы похожи на Марка, то вы взаправду верите и в Иисуса, и в это дурацкое место. Но и этого мало, поскольку то, что вы пытаетесь изменить, изменить невозможно. Это часть вас, как ваш рост или форма ушей. Но подобные учреждения это не останавливает, они должны убедить вас, что вы всегда будете мерзким грешником и что это полностью ваша вина, потому что вы плохо старались. И с Марком это сработало.

– То есть персонал должен был предвидеть, что Марк сделает нечто подобное? – спросил он, снова делая пометки. – Были тревожные сигналы?

Тут я сдалась.

– Да, например, заучивание наизусть самых жутких отрывков из Библии. Это ли не тревожный сигнал?! – спросила я, глядя прямо ему в лицо с таким же пустым выражением, как и у него. – Но здесь это считается добрым знаком. Удивительно, что еще не все ученики поотрезали себе гениталии, кругом ведь столько подходящих острых предметов. Я, наверное, именно этим и займусь сразу же после нашей беседы, только вернусь в свою комнату.

Он несколько изменился в лице, но быстро взял себя в руки.

– Жаль, что вы так расстроены, – сказал он. Он не сказал «жаль, что расстроил вас». Не взял вину на себя, возможно, и правильно, ведь он ни в чем и не был виноват.

– Я расстроена. Вы верно подметили.

У него оставались другие вопросы, и он попытался заставить меня рассказать ему об эмоциональном насилии, которое я испытывала. Но в его устах это звучало глупо, словно я была маленькой плаксой, которой не по вкусу справедливое наказание, полученное из-за того, что кто-то был очень, очень плохой девочкой. Поэтому дальше я отвечала односложно. Не прошло и трех минут, как он надел на ручку колпачок, поблагодарил меня за то, что я пришла, и попросил: