Воровской орден

ШТРАФ ЗА УБИЙСТВО

Простой, казалось бы, вопрос: откуда взялось слово «уголовник»? Пусть хоть один «вор в законе» или прокурор объяснят. Уж им-то полагается знать.

В древние времена «головой» называли человеческий труп. Ну, а убийцу, соответственно, — «головни-ком».

То было время самоуправства и самозащиты. Убийство считалось делом обыкновенным. Никакой полиции — милиции. Раскрываемость преступлений целиком зависела от энергии родственников потерпевшего. Только они — а не государство — имели право мстить «за смерть смертию».

Тюрем и смертной казни тогда еще не придумали. «Ни права, ни крива не убивайте, — наставлял наследников Мономах, — и не повелевайте убити его. Не губите душ христианских».

Государство брало 80 гривен за убийство «княже-го мужа», 40 гривен — за убийство простого свободного человека и 20 гривен — за убийство женщины.

Гривна равнялась фунту серебра — слитку продолговатой формы. Надо ли говорить, что в древности серебро было дороже, чем теперь.

Штрафы были важным источником государственного дохода. И власть, естественно, была заинтересована, чтобы казна пополнялась. Вот и выходило так, что любой и каждый мог стать «головником», водились бы денежки. Ну, а если их не было… Не знаю, как раньше, а в конце XI века за тяжкие преступления осуждали на повешение, если преступник не мог заплатить назначенную пеню.

Не будем осуждать предков. Лучше постараемся понять. Кто знает, может, именно штраф, удар по карману, больше сдерживал душегубство, чем наказание по принципу «жизнь за жизнь».

Летописи пестрят словом «месть». Действительно, считалось верхом неприличия не мстить. Но если, скажем, ловили князя, повинного в смерти другого князя, его могли крепко побить, даже покалечить, но убить… никогда! Убить знатного убийцу можно было только в бою. Случались, правда, исключения. Но самосуд вершили руками наемников-половцев, свои не пачкали.

Свершилось однажды неслыханное злодейство. Подручные одних князей вырезали зеницы у другого князя, Василька. (Это наказание — ослепление — пришло к нам из более просвещенной Византии. У нас оно хорошо привилось и просуществовало до XV века). Древняя общественность негодовала. Родилась поговорка: «Зол бо человек противу бесу, и бес того не замыслит, еже человек замыслит». Так сами вожди подали народу пример жестокости и беспредела.

Но вернемся к штрафам. И обратимся к самому распространенному, кажется, во все времена греху — срамословию. Закон XII века предписывал: «Аще кто назовет на имя чюжу жену блядию», тот платит ей за «сором» штраф по определенной шкале, а заодно и церкви в лице митрополита — за нарушение христианского благочестия.

За оскорбление боярских жен и дочерей и женщин-простолюдинок полагались разные штрафы. Но ничто не останавливало древнее хулиганье: крыли почем зря, невзирая на лица.

Сейчас говорят: только свободное ношение оружия заставит хулиганов придерживать руки и языки. Тысячелетие назад ходили с топорами и мечами. Но если возникала потасовка, то дрались не только батогом, жердью, кулаком, но и тем же мечом, то ли плашмя, то ли рукоятью калечили друг друга.

Кто не мог постоять за себя, тому виновный платил 12 гривен. Если не платил, шел с молотка весь его скарб вплоть до носильного белья, лишь бы обиженный был удовлетворен.

Потерпевшему дозволялись действия, опасные для жизни нападавших, совершенные «в раздражении оскорбленной чести».

Личная обида, то есть вред физический, рассматривалась законом преимущественно с точки зрения ущерба материального. Чем менее способным к труду оказывался потерпевший, тем больше была сумма штрафа. На преступления смотрели преимущественно как на хозяйственный вред.

Еще распространенней, чем хулиганство, были семейные драки. Из-за «живота», то есть из-за имущества. Или из-за «задницы», то есть из-за наследства. Ну и, конечно, из-за обыкновенной неуживчивости. Но ни «Русская правда», ни церковный устав не предусматривали кару за побои, наносимые мужской стороной. Исключением были драчливые сыновья. Но и с ними пытались справиться своеобразно. Митрополиты всячески пропагандировали ранние браки. В расчете: чем раньше женятся, тем быстрее перебесятся. Женихи бывали младше пятнадцати лет, а невесты — младше одиннадцати. Это было также противоблуд-ным средством.

Княжеская власть чаще всего признавала виновной в семейных конфликтах женщину. Муж не нес за избиение жены никакого наказания, но расплачивался перед церковной властью, назначавшей до шести лет принудительного поста. Голодом исправляли драчливых мужей. Ну, а жена, побившая мужа, платила митрополиту 3 гривны. Как за кражу княжеского коня!

Церковь всячески оберегала семью от развала. Если же семья все же распадалась, муж и жена платили митрополиту 12 гривен. Церковь умудрялась обирать даже невенчанных, неподконтрольных ее уставу. Те платили 6 гривен. Это было что-то вроде мести за «тайнопоимание» — свадьбу без участия попа. «Женитьба» без венчания считалась «нечиста».

Самое суровое наказание назначалось тем, кто «умчит» (похитит) или «понасилит девку». «За боярскую дочь взыскивали целых 5 гривен золота, да епископу 5 гривен. За девку из меньших бояр брали одну гривну (и епископу гривна). А если из «добрых людей» — свободных простолюдинов, то 5 гривен серебра.

Такая шкала объяснялась просто. Церковь боролась с открытым двоеженством и даже четвероженством, распространенным главным образом среди князей и бояр. Им и без того хватало для утех женского тела.

Однако мы забыли о воровстве. «Кто сядет на чужого коня без спросу, три гривны за это», — написал в «Русской правде» Ярослав.

Щадили только конокрадов. И то не без дальнего прицела. Конокрадов выдавали потерпевшим за щедрую премию. Конь в те времена был примерно таким же предметом роскоши, как сегодня «мерседес».

«Кого застанут ночью у клети или на каком воровстве, могут убить, как собаку», — разрешал Ярослав. Тут даже церковники не выступали против.

Штраф за воровство в случае несостоятельности вора заменился впоследствии повешением.

Только разбойник наказывался не штрафом, а «потоком и разграблением», конфискацией всего имущества преступника и продажей его самого в рабство за границу со всей семьей.

Вспомним и самое распространенное в древности преступление, напоминающее сегодняшний рэкет. Слез и жертв от него было — море. И на нравы народа оно наложило, без сомнения, самый большой отпечаток. Я имею в виду выколачивание дани одним славянским племенем из другого.

Точнее, народ тут был ни при чем, занималась этим дружина. Несколько десятков (сотен) добрых молодцев, воспитанных в том духе, будто добывание средств к существованию собственным трудом — удел раба и смерда. Едва ли они не понимали, что вытворяют. Иначе не назвалось бы обложение данью примучиванием.

Отбирали меха, мед, воск, зимние запасы еды. (Не потому ли славяне не держали в доме ничего ценного: данники могли нагрянуть в любое время). Отбирали жен и детей, братьев и сестер. Разве это не примучи-вание?

Дань не имела установленного размера. И бралась на глаз — сколько хватит у дружины рук и сил увезти с собой. Одно племя или род мог платить дань сразу нескольким дружинам других племен и родов. Даже чужеземные мучители татаро-монголы знали меру и меньше примучивали, чем свои. Алчность властной верхушки и в те времена не знала границ.

Но не знало границ и терпение народа. В летописях приводится только один случай отпора обобранных до нитки данников, когда древляне разорвали деревьями на две части князя Игоря.

Примучивание было неподсудным занятием. Не осуждается и народной памятью.

Историки считают, что в IX–X веках судебного поединка между обвинением и защитой наши предки еще не знали. Стороны препирались, князь слушал. И выносил в качестве судьи свой приговор. Если стороны были равно недовольны его решением, князь не настаивал. Не мог отказать себе в удовольствии понаблюдать поединок. Чей меч был острее, чья рука сильнее, тот и оказывался правым.

К X веку судебный поединок уже сложился. И его участницей могла быть даже женщина. В те времена женщина, воспитывавшая детей в частое отсутствие отца, державшая на себе все хозяйство, изобретательница земледелия, участница военных походов, стояла на общественной лестнице ненамного ниже мужчины. Это подтверждает и судебная практика. Если муж пропивал женино добро, суд давал ей право на разлучение. Жена распоряжалась своим имуществом без согласия мужа, тогда как муж не имел на то права без согласия жены. Было немало злых жен, но народное правило гласило: «аще кому угодится добра жена, то за чюжей не ходи». Закон защищал женщину от языческой тяги мужчин к многоженству, в особенности от параллельного брака или прелюбодеяния с рабой. «Аще кто с рабою своею блуд сотворит — освободит рабу свою и постится лето едино». Допускалось даже убийство прелюбодея на месте преступления.

До «Русской правды» судили не по законам, а по юридическим обычаям. Та или иная мера наказания за то или иное преступление вырабатывалась, во-первых, с учетом того, чтобы потерпевшая сторона была полностью удовлетворена и, во-вторых, чтобы человек, прежде чем совершить преступление, вспомнил, какой будет расплата, и спросил себя: а сможет ли он рассчитаться?

Последующие законы чаще всего не отменяли юридические обычаи, а подтверждали их. В те времена не рассуждали о профилактике правонарушений. Закон как бы говорил преступнику: бей, воруй сколько хочешь, только плати исправно по таксе. Предки наши если и понимали ответственность за преступление, то только материальную, перед потерпевшим и перед церковной властью или князем, олицетворяющим общество, без участия нравственного мотива. Кто знает, может, именно такой подход больше соответствовал психологии народа.

Ярослав не решился отменить обычай кровной мести за убийство и установить вместо этого денежный штраф. Думал, вероятно, что новый закон не будет работать. Это сделали его сыновья. И не ошиблись.

Но — самое главное. Юридический обычай не знал смертной казни. И законодатели правильно поступили, что не стали вводить убийство от имени государства.

После принятия христианства широкую юрисдикцию (над всеми, кто принял православие) взяла на себя церковь. Ей было предоставлено право блюсти в обществе порядок семейный и нравственный, разбирать дела об умычке девиц, оскорблении женской чести словом и делом, пробуждать в недавнем язычнике нравственное отношение к человеческой личности. Но и церковь, как мы уже знаем, не разрушала то, на чем держалось раньше наказание согласно юридическому обычаю, — систему штрафов.

Но церковь не только карала, она воспитывала. Эту ее роль великолепно обрисовал В. Ключевский: «Всякое преступление церковь считает грехом, но не всякий грех государство считает преступлением… Преступление есть деяние, которым одно лицо причиняет материальный вред или наносит нравственную обиду другому. Грех — не только деяние, но и мысль о деянии, которым грешник причиняет или может причинить материальный или нравственный вред не только своему ближнему, но и самому себе. Поэтому всякое преступление — грех, насколько оно портит волю преступника; но грех — преступление, насколько оно вредит другому или обижает его и расстраивает общежитие».