Воровской орден

Из школьной характеристики Наумова. «С 1-го по 4-й класс имел хорошие знания при примерном поведении. Увлекался чтением художественной литературы. Был горнистом отряда».

Из характеристики, выданной в СПТУ-120: «Вежлив, тактичен. Среди учащихся пользуется авторитетом. На производственной практике (как раз перед совершением пелой серии тяжких преступлений. — В. Е.) работал образцово».

Из характеристики, выданной комитетом комсомола СПТУ: «Как комсорг группы, регулярно проводил комсомольские собрания, своевременно собирал взносы, пользовался авторитетом».

— У потерпевшего пошла изо рта кровь, — еще медленнее, чем Пронский, диктовал секретарю Наумов. — С тем, чтобы он прополоскал рот, я с Пронским заставил его открыть рот, куда мы оправились. Парень мочу не глотал, сплевывал…

На суде Пронский дергался, кривил рот, судорожно сцеплял руки. У Наумова не дрогнул ни один мускул. Он только изредка делал глубокие выдохи. Отдувался.

В самые невыносимые моменты судебного разбирательства, я бросал взгляды на отца Пронского, на мать Наумова. Ни тени муки. Ни слезинки. Ни одного тяжелого вздоха. Никакой реакции, которая выдавала бы внутренние переживания. Говорят, однажды мать Наумова обронила, глядя на сына: «Чудовище!» Может быть. Но я своими ушами слышал, как отец Пронского бросал гневные реплики в адрес родителей убитых мальчиков.

Итак, один учился плохо, другой хорошо. Один вел себя безобразно, другой — примерно. Один пользовался авторитетом у сверстников, другой был постоянно озабочен тем, как он выглядит в глазах окружающих. Один активно участвовал в общественной жизни, другой был «активистом» в уличной среде. И тем не менее, эти, казалось бы, полные антиподы орудовали с одинаковым цинизмом и жестокостью, понимая друг друга с одного слова. Значит, было у них что-то общее. Общими были, как минимум, четыре свойства: цинизм, злобность, сексуальная распущенность, стремление наводить страх.

— Как ты считаешь, — спрашивал я Пронского, — легко запугать человека?

— Да, — отвечал он. — Особенно силой.

— Кого проще? Сверстника? Взрослого?

— Любого. Люди одинаковы. У всех есть чувство страха.

— Тебя можно было бы запугать?

— А почему нет? Мы хотели так себя поставить, чтобы о нас ходила слава. Чтобы нас боялись.

— Вы занимались тем, что ходили и «трясли» сверстников. Насколько это распространено? — спросил я Наумова.

— Это в порядке вещей. Что-то вроде «дедовщины» в армии.

Меня, как и других присутствовавших на суде, мучил вопрос: а как бы вели себя убийцы, зная, что получат по закону совсем другой максимум наказания? Предположим, не 10 лет лишения свободы, а, как взрослые, расстрел?

— Мы не знали, какое наказание нам грозит, — говорил Наумов.

Лично я понял его слова так: они орудовали бы с тем же цинизмом и жестокостью, даже если бы знали, что будут поставлены к стенке. Все нормы и законы человеческого поведения как бы написаны для других, нормальных людей, а не для них, достигших страшной стадии морального одичания.

Злобности в них было столько, что они не могли ее сдерживать ни на следствии, ни во время суда.

Их моральное одичание достигло такой стадии, что они не были способны правильно оценивать мотивы поведения своих жертв. Им не могло прийти в голову, что Роман Антонов в самом деле может оценить свою и друга жизнь в тысячу рублей. Эта цена казалась им непомерно высокой. И уж тем более для них не представляло никакой цены чье-то достоинство.

Не одного меня мучил вопрос, осталось ли в Наумове и Пронском хоть что-то человеческое.

— Есть ли у вас девушка? Любили ли вы ее? — спросила женщина, общественный обвинитель от училища, в котором учился Наумов.

— Да, — громко сказал он. И неожиданно процитировал: «Люби! Любовь необходима. Любовь, ты знаешь, красота. А кто не любит, тот скотина иль просто мертвая душа».

Все оцепенели: судья, заседатели, прокурор, адвокаты, родители потерпевших. Ведь только что Наумов рассказывал, как добивали они уже убитых, дергавшихся в последних конвульсиях мальчиков восьмикилограммовой трубой, забрызгивая кровью свои брюки. Как ходили добывать лопаты, для чего сорвали замки с нескольких сараев, не опасаясь, что жильцы, услышав шум, позвонят в милицию. Как пили и ели найденные в сараях соления и варенья. Как утром отправились к Антоновым — обворовывать и, застав их дома, спокойно смотрели им в глаза. И как потом, когда заметили за собой слежку, не торопились скрыться. Разгуливали по микрорайону в окровавленных штанах. Суд только что выслушал показания о том, как милиционеры, откопавшие тела мальчиков, не находили себе места, а из камер Наумова и Пронского доносился храп. И вот — после всего этого — такая декламация, почти патетика…

Они не просто зверски избивали свои жертвы, они, по их собственным показаниям, отрабатывали удары, Они не просто издевались, а заставляли пить мочу, лизать испражнения. Откуда в них это?

Третьим компаньоном в грязных похождениях был некий Богатырев. На процессе он сидел между Наумовым и Пронским, настороженно вслушивался в каж< дое их слово, бросая им, не разжимая зубов, тихие реплики. Нет оснований считать его главарем, но то, что Богатырев по кличке «Бог» имел в подростковой среде более высокое положение, чем Наумов и Пронский, говорит хотя бы тот факт, что он несколько лет провел в спецшколе.

Это заведение не уступает своими жестокими законами подростковым зонам. Десятки лет там отрабатывались самые изощренные и циничные способы морального и физического подавления личности. Теперь эти нормы — через выпускников спецшкол, спец-ПТУ и зон-малолеток — все шире распространяются среди подростков.

Во множестве «эпизодов» только однажды Наумов и Пронский встретили ожесточенное сопротивление. И то его оказала девчонка. Иногда подсудимые совершали по нескольку насилий в день. И не получали отпора!

Все, кто участвовал в процессе, с удивлением смотрели на потерпевших, позволивших в отношении себя циничные действия и надругательства. Это были в основном парни, не уступавшие Наумову и Пронскому ни в росте, ни в силе.

Наш воспитательный корпус, кажется, не подозревает, что, благодаря его работе, в ее сегодняшнем виде, подростки делятся на тех, кто может совершить любую низость, и тех, кто может позволить совершить над собой любое насилие.

Насильственное мужеложство распространяется у нас со скоростью эпидемии не только в городах, но и в сельской местности, где есть профтехучилища. И этот процесс нарастает. А что будет завтра, если в «зоны» и криминогенную подростковую среду на воле проникнет СПИД?

Я не раз употребил слово «жертва» и сделал это не случайно. Наумов и Пронский вели самую настоящую охоту, превратив целый район Белгорода в «социальные джунгли».

Наверное, мы не скоро сделаем жизнь наших детей безопасной. Перемены к лучшему произойдут не раньше, чем начнет уменьшаться наше всеобщее недовольство тем, как мы живем, питающее злобность юнцов, прежде чем ценность человеческого достоинства не вырастет вместе с уважением к той жизни, которую мы ведем.

Не надо запугивать детей «социальными джунглями». Но надо прививать им элементарную осторожность. Не просто так здесь приведена технология совершения подобных преступлений. Пусть и дети знают в деталях, как это делается. И пусть будут трижды осторожны. А если все же попали в западню, пусть бьются до конца.

— Если вытерпишь, пущу, — сказала отцу Жени Лунина работница морга. Даже ей, казалось бы, привыкшей ко всему, было не по себе.

Потом он при мне говорил Антонову: «Ты-то видел их уже вымытыми, чистыми. А я захожу, смотрю, они все в саже. Волосы опаленные. Их, наверное, пытались сжечь. Повернул голову одного. Не могу узнать, кто это. Это был не Женя. Это был твой Роман. А Женю изуродовали еще больше…»

Тысячи белгородцев пришли на похороны. Для поддержания порядка были направлены десятки милиционеров. Возле дома, где живут Антоновы и Лунины, несколько дней дежурила машина «Скорой помощи». Из цветущих женщин матери мальчиков на глазах превращались в старух.

— Ваше место работы? — спрашивал судья Антонову.

— Домохозяйка, — отвечала она.

После гибели сына она не могла больше работать. И удивлялась, как еще живет. До гибели сына Антонов руководил строительной организацией.

— Ваше место работы? — спрашивал его судья.

— Я работаю сторожем вневедомственной охраны, — сказал Антонов.

Он не мог больше выполнять свою прежнюю работу. У него то и дело непроизвольно катились из глаз слезы.

Камера, в которой я разговаривал сначала с Пронским, потом с Наумовым, была без лампочек, без электрических проводов. Таков порядок. Мало ли что взбредет в голову обвиняемому в тяжком преступлении. Мера эта в отношении Наумова и Пронского была совершенно излишней. Они не мучились угрызениями совести.

Они совершили убийство в сентябре прошлого года. Суд состоялся спустя семь месяцев. Попав в следственный изолятор, они узнали, что ожидается утверждение новых Основ уголовного законодательства, по которым лицу, совершившему преступление в возрасте до восемнадцати лет (статья 68-я), срок лишения свободы за тяжкое преступление не может превышать семи лет (вместо нынешних десяти). Они поверили, что можно протянуть время, дождаться принятия новых Основ и сократить себе наказание минимум на три года. Вот и «выдавали» следователям прокуратуры по преступлению в месяц, откровенно тянули время.

С требованием восстановить смертную казнь за особо жестокие и опасные преступления выступил недавно во французском сенате бывший министр внутренних дел. Он не уверен, что его законопроект пройдет через Национальное собрание, и поэтому намерен обратиться к народу. Во многих газетах промелькнуло сообщение о том, что в США были приговорены к смертной казни подростки 15–16 лет, совершившие особо тяжкие преступления.

Во Франции и США с законом обращаются так, как с ним и надо обращаться, видя в нем инструмент борьбы с преступностью, а не мертвую букву, которую нельзя переписать заново. На Западе ужесточают ответственность несовершеннолетних за особо тяжкие преступления, исходя из того, что современный 15— 17-летний подросток вполне зрелая личность. Наши же законодатели, ударяясь в крайность, понижают потолок уголовной ответственности с десяти до семи лет.

Двадцати семи потерпевшим судья говорил одну и ту же фразу. «За дачу ложных показаний вам грозит уголовная ответственность до семи лет лишения свободы». Примерно такая же кара грозила несовершеннолетним Пронскому и Наумову. Это ли не абсурд?

Работники правоохранительных органов справедливо предупреждают, что подобное ослабление уголовной ответственности приведет к увеличению числа наемных убийц среди несовершеннолетних. Не исключено также, что сами потерпевшие будут прибегать к услугам наемных убийц, чтобы отомстить. Выслушав это предложение, Антонов сказал мне: «И я бы нанял!»

Еще раз перечитываю сообщения пресс-группы УВД Белгородского облисполкома: «Максим Викторович Шарчнев (1973 г. р.) ушел из дома и не вернулся». «15 апреля ушел из дома и не вернулся Галицких Владимир Афанасьевич, 70 г. р.»… Хорошие лица у этих ребят. Где они? Что с ними случилось? Всего за один год в Белгороде пропало без вести 236 человек. Сколько таких, бесследно исчезнувших, по всей стране? Десятки тысяч детей пропадают без вести, словно вокруг идет война…