Воровской орден

ТАТУИРОВАННЫЙ ПЕРСТЕНЬ

Воспитанник Икшанской воспитательно-трудовой колонии 20-летний Трушин — парень хоть куда: рост под метр девяносто, смазлив, неглуп, радостно возбужден, как-никак послезавтра на свободу. Залюбуешься, если не прочтешь, что у него в приговоре…

«12 ноября примерно в 20 часов 30 минут Комраков и Трушин (эти и другие фамилии изменены), находясь в состоянии алкогольного опьянения, познакомились возле универмага «Первомайский» города Москвы с несовершеннолетними Чешковой и Антиповой. Затем под предлогом прогулки привели их к дому №… по ул… где Комраков (являющийся лицом, ранее совершившим изнасилование) предложил присутствующим пройти в подвал для совершения половых актов. Девочки начали просить ребят отпустить их, говорили, что им еще нет 16 лет, на что Комраков и Трушин заявили, что скоро придут ребята в количестве пятнадцати человек, так что лучше отдаться им двоим… Когда Трушин остался в подвальной комнате наедине с Антиповой, там была грязь, посередине комнаты стояла деревянная скамейка. Антипова продолжала просить отпустить ее, на что Трушин заявил: «Не тяни время, раздевайся!» Затем силой повалил ее на скамейку и пытался совершить половой акт, но у него не получилось. «Раз так, давай по-другому», — потребовал Трушин. Антипова ответила категорическим отказом. Тогда Трушин взял ее голову, с силой пригнул ее к половому члену, сказал «Быстрее!» и совершил половой акт в указанной форме…»

Диктофон был уже включен. Нужно было начинать разговор. А я сидел, разглядывал Трушина. И вспоминал рассказ одного посетителя редакции.

Если бы к его дочери привязался не молокосос Хаба, а этот верзила, все было бы по-другому. Гораздо страшнее. И для дочери. И для него…

«Когда моей дочери Тане было 13 лет, — рассказывал мне посетитель, — она спросила: «Папа, интересно, что ты будешь делать, если меня изнасилуют?»

Мы сидели на кухне вдвоем, ужинали. Я посмотрел Тане в глаза и понял, что она специально выбрала время, когда мы остались наедине.

— Почему ты об этом спрашиваешь? Тебе кто-то угрожает?

— Нет, — сказала Таня. — Но сейчас это делается запросто. Только многие родители этого не знают.

— Если бы это, не дай Бог, произошло, я бы отправил подонков на тот свет, а потом будь что будет, — сказал я.

Таня тяжело вздохнула. Но мне все же показалось, что это был вздох облегчения.

А 7 ноября я пришел из гостей, заглянул в Танину комнату и увидел дочь зареванную, с синяком под левым глазом.

— Что случилось?

Рыдания.

У меня внутри все оборвалось.

— Доченька, что случилось?

Истерика…

Хорошо, что вскоре пришла подруга дочери Инна и рассказала, что произошло. «Мы поехали в кинотеатр «Слава», взяли билеты на фильм «Заклятие долины Змей». И тут к нам подошли ребята. Двоим лет по 17, одного звали Чеком, другого — Хабой. И двое лет по 14: Бычок и Голова. Когда мы знакомились, они, конечно, назвали не клички, а имена. Сначала они предложили: «Продайте билеты. Пойдемте лучше погуляем». Но мы отказались. Одолжили им 40 копеек, хотели от них отвязаться. Они взяли билеты. Мы вместе посмотрели фильм. А потом они нам снова предложили прогуляться и по пути посмотреть их «качалку». Ни слова мата. Культурные вроде бы ребята.

Нас завели в подвал. Но гимнастических снарядов там почему-то не было. А в дальней, очень маленькой комнатке с железной дверью стояла старая софа. Таню ввели туда, а Чек остановил меня и говорит: «Инна, понимаешь, тут такое дело. Вас сюда привели для другого дела».

Я Хабе говорю: «Вы что, с ума посходили?» А Хаба в ответ: «Но мы все этого хотим. Ты не бойся, тебя мы нс тронем. А вот Таню… Не мы, так другие ее испортят, или по дружбе кто-нибудь».

Я рвалась в ту комнату, кричала: «Не трогайте ее! Она мне как сестра!..»

Дочь немного успокоилась и продолжала рассказ Инны.

— Меня усадили на диван. Слева сел Бычок, справа Голова. Хаба встал напротив и говорит: «Кто тебе из нас больше нравится?» Я поняла, что тут что-то не то, а сказать ничего не могу… А Хаба: «Ну, короче, ты мне нравишься. Давай!» Я говорю: «Вы что, в своем уме?» А он: «Давай, я хочу!» А Бычок шепчет: «Давай лучше со мной!» А Голова, щенок сопливый, уже лезет под пальто. Я — сопротивляться. А он мне: «Убери руки! По-хорошему говорю!»

У меня все помутилось. Плачу, умоляю: «Не ломайте мне жизнь!» А Хаба свое: «От нас еще никто просто так не уходил!» Я говорю: «Меня родители домой не пустят!» Он: «Откуда они узнают? Попробуй только сказать! Даже если скажешь, все равно бесполезно. Нас уже искали но, как видишь, еще не нашли!» Я снова реву, умоляю. Тогда Хаба говорит: «Ладно, можно по-другому. Я тебя оставлю такой какая ты есть, но ты… Поняла?» Я закричала: «Нет!!!» «Тогда, — говорит Хаба, — будем делать силой и то, и другое. Считаю до трех. Ну!» Я снова его умолять. А он: «Ну ты меня вывела!» И как даст мне кулаком в лицо, потом ногой…

Дочь спас случай. Кто-то из жильцов спустился в подвал и врезал этому Хабе. Когда я понял, что все обошлось, конечно, стало легче дышать. Но видели бы вы, в каком состоянии была дочь. Надругаться над ней не удалось. Но какие унижения пришлось вынести. Какого страху натерпеться. Я смотрел на нее, и меня всего трясло.

Надо было срочно что-то предпринимать. Но девчонки боялись назвать приметы этих негодяев. Так их запугали.

— Не мы, а они должны бояться! — убеждал я девчонок. А они смотрели на меня глазами, полными ужаса: «Тебе легко говорить, — плакала Таня. — Это сейчас все обошлось, а что будет потом? Они способны на все».

— Но есть же человеческое достоинство, — говорил я дочери. — Сохранить это достоинство иногда важнее, чем сохранить себе жизнь. Надо смыть с себя унижение. И здесь только один способ. Надо найти и наказать этих гадов.

Я набрал телефон инспекции по делам несовершеннолетних 39-го отделения милиции Перовского района.

— В каком подвале это произошло? — спросила инспектор.

— Девочки дорогу не запомнили. Их вели дворами.

— Ну знаем мы этот подвал.

— А почему же не контролируете? — вырвалось у меня.

— Мы же не можем поставить там пост.

Я думал, у меня начнут выспрашивать, как выглядели насильники. Но услышал совсем другие вопросы.

— А как девочки там оказались? Как фамилия потерпевшей?

В голосе инспектора отчетливо зазвучала обвиняющая нотка. Я представил, что так же, если не более бестактно, будут разговаривать с моей дочерью, когда начнется следствие…

Я сказал инспектору, что называть фамилию пока повременю. Главное, чтобы мое устное заявление было зафиксировано в 39-м отделении милиции.

— Вы так все вуалируете, — сказала инспектор.

— Приходится. Девочке угрожали.

— Ну и что? Нам каждый день угрожают.

Я сцепил покрепче зубы, попрощался и положил трубку.

Складывалось впечатление, что едва ли кто-то будет искать насильников, если была только попытка. Надо было полагаться только на себя.

В то время я испытывал элементарное чувство мести. Думаю, найду этого Хабу и… Ну, если он не будет отдан под суд, то должно же осуществиться хоть какое-то возмездие. Ночь с 7 на 8 ноября я не спал. Но чем дольше прокручивал ситуацию мести, тем больше приходил к мысли, что, как бы низко ни поступил с моей дочерью этот подонок, негоже мне, взрослому мужчине, сводить с ним счеты физически. Разве это заставит его прекратить свои «развлечения»? Разве вызовет у него хоть какие-то угрызения совести? Самое большее, чего я мог добиться кулаком, — дать выход злости и обиде. А в этом было что-то недостойное.

В том подвале побывали дочери других родителей. И если мне удастся обезвредить Хабу и его шайку (разве остановлю я его кулаком?), этот подвал так и останется западней для легкомысленных молоденьких дурех. Нет, надо было подавить личные чувства, как бы они ни рвали душу, и строить план дальнейших действий совсем с других позиций.

Я уже примерно знал, в каком профтехучилище учится Хаба. Знал, сколько ему лет — 17. Это означало, что искать его надо среди третьекурсников. Вероятнее всего, кличка была производной от фамилии. То есть найти его не составляло труда.

8 ноября я свозил Таню в травмопункт. Следы побоев были засвидетельствованы и могли теперь служить уликой. Потом Инне позвонил Чек и начал осторожно выяснять обстановку. Мы просчитали вероятность такого хода, и Инна сказала, как мы условились, что на этот раз Хаба и его шайка не на тех напали. Никто их не боится. И они за все ответят.

Чек сказал, что надо поговорить. Но он не предполагал, что вместо девчонок ему прядется говорить со мной. Ну а уж я постарался вытянуть из него достаточно дополнительных сведений и записал разговор на диктофон. Чек очень внятно просил меня не сажать его друга Хабу. Сам факт этой просьбы был теперь второй уликой.

А на другой день Хаба приехал вместе с Чеком и просил извинить его, словно он нечаянно наступил дочери на ногу в вагоне метро.

— От меня уже ничего не зависит, — сказала Таня.

Прямо угрожать он уже не смел. И потому пытался оказать давление намеками, многозначительным тоном.

Известно, какова цена извинениям, принесенным только ради того, чтобы не получить срок. Но мне лично они пригодились. Они навели на мысль, как устроить Хабе ловушку.

Я сел и написал в двух экземплярах письменное извинение за нанесение побоев и покушение на изнасилование. Теперь оставалось выбрать ситуацию, при которой Хаба подписал бы это извинение в присутствии минимум двух свидетелей.

Особо раздумывать не пришлось. Ни улица, ни квартира Хабы, ни инспекция по делам несовершеннолетних 39-го отделения милиции не годились. Самым подходящим местом был кабинет директора профтехучилища.

Я попросил пригласить в кабинет замдиректора по воспитательной работе, мастера группы, где учатся Хаба и его друг Чек. Сказал, что все мои объяснения они получат потом, а пока попросил вызвать Хабу и включил диктофон на запись.

Когда Хаба вошел, я протянул ему текст его письменного извинения и предложил подписать.

Это была тяжелая минута. Теперь я мог разглядеть того, кто едва не надругался над моей дочерью. Конечно, это был не тот Хаба, что тогда, вечером 7 ноября. От того Хабы было только одно — грязные и, наверное, липкие руки с грязными ногтями. Куда девался тон, которым он командовал: «Считаю до трех», когда бил кулаком и ногой, заставляя девчонку умирать от страха.

Жаль, что в эту минуту рядом не было Тани. Может быть, ей стало бы чуть легче вспоминать о пережитом, если бы она увидела, как физиономию Хабы сводила судорога, как сглатывал он слюну, как стискивал пальцами ручку, как дрожал его голос, когда он спросил: «Где подписать?». Впрочем, она могла услышать его тяжелое дыхание и этот вопрос, если бы захотела прослушать пленку. Не захотела.

Это была тяжелая минута для насильника. Представляю, как лихорадочно шевелил он извилинами. Подписывать? Не подписывать? Но он правильно все понял. Лучше подписать, другого выхода нет. Иначе — возбуждение уголовного дела, суд, срок.

Он подписал оба экземпляра своего «извинения».

А примерно через два часа я уже знал, в каких школах учатся Бычок и Голова. Стал известен и адрес подвала: дом номер 3 по улице Металлургов».