История ромеев, 1204–1359

5. Супруга царя Андроника Ирина, женщина честолюбивая, хотела, чтобы ее дети и потомки на вечные времена владели римским царством и римским скипетром и чтоб в именах ее потомков сохранилась о ней вечная память. Но неслыханное дело, — она хотела, чтоб они управляли не монархически по установившемуся у римлян издревле обычаю, но по образцу латинскому, то есть, чтобы, разделив между собою римские города и области, каждый из ее сыновей управлял особою частью, какая выпадет на его долю и поступит в его собственное владение, и чтоб, по установившемуся закону об имуществе и собственности простых людей, каждая часть переходила от родителей к детям, а от детей к внукам, и так далее. Эта царица родом была латинянка и от латинян-то взяла эту новость, которую думала ввести между римлянами. Но более всего побуждала ее к тому ревнивая мысль, тревожившая ее, как мачеху, — мысль о наследнике царства, пасынке Михаиле, который родился у царя от первой супруги, взятой из Венгрии. Как мы уже сказали, от нее было два сына: царь Михаил и деспот Константин. От этой Ирины, взятой из Лангобардии, родилась дочь Симонида, о которой мы уже рассказывали, как она была выдана замуж за короля Сербии, — и еще три сына: Иоанн, Феодор и Димитрий, которых всех ей хотелось сделать царями. Но они занимали второе место после ее пасынка Михаила, как по сану, так и по участию в управлении государством. Каждый из них был впрочем вполне самостоятелен и независим от другого. Царица, видя, что царь-супруг любит ее более, чем супружескою любовью, задумала напасть на него с этой стороны, чтобы выполнить свои планы касательно детей. И вот она не переставала и днем и ночью наедине надоедать ему, чтобы он сделал одно из двух: или лишил царя Михаила царской власти и разделил ее между ее сыновьями, или же дал каждому из них особую часть и выделил особую долю из своей державы. Когда царь говорил, что нарушать завещанные и утвержденные многими веками законоположения государства невозможно, царица сердилась и прикидывалась пред супругом-царем различным образом: то она тосковала и говорила, что жить не хочет, если еще при жизни не увидит на своих сыновьях царских знаков, то показывала вид, будто и не думает о своих детях, и держала себя неприступно, как бы заманивая супруга купить ее прелести ценою выполнения ее видов относительно ее сыновей. Так как это случалось часто, хотя и решительно никто не знал, то царь наконец потерял терпение; его прежняя жаркая любовь к супруге мало-помалу остыла и ее место заступили жаркие ссоры, о которых пока никто почти не знал. В заключение он возненавидел самое ее ложе. Супруга Ирина, так неожиданно лишившись своих надежд, составила в своей груди против царя враждебный замысел. Желая отмстить царю, но не зная как, она ушла в Фессалонику, хотя царь сильно не желал этого, потому что боялся, чтоб домашние неприятности не получили огласки; но ей только и хотелось осрамить царя-супруга; она начала разглашать об общих у ней с супругом и тайных грехах, остерегаясь только, чтобы это не дошло до простого народа и черни. Наедине же и женщине и мужчине, каждому, на кого только надеялась, она напевала в уши; и все это не только без стыда, а еще с важностью. Жалуясь на свою судьбу, выходя из себя, издеваясь над кротостью супруга, не боясь Бога и не стыдясь людей, эта наглая и бесстыдная женщина, к собственному унижению, рассказывала про свои супружеские отношения много такого, о чем не могла бы говорить, не краснея, и самая бесстыдная из распутниц! Она то бесчестила мужа, сколько хотела, пред каким-нибудь монахом, отведши его в сторону; то пересказывала то же и еще с прибавкою являвшимся к ней знатным женщинам, то писала к своему зятю по дочери королю сербскому, и притом такие вещи, что и говорить неприлично; и о чем бы ни говорила, речь свою всегда склоняла к тому, чтобы выставить себя и свою скромность и унизить супруга. Нет ничего легкомысленнее женского ума, но в то же время ничего нет способнее его к выдумкам, к правдоподобным клеветам и к тому, чтоб сваливать свою вину на другого. Когда женщина ненавидит, она говорит, что ее ненавидят, когда любит, говорит, что ее любят, когда крадет, говорит, что ее обкрадывают, говорит, что ее заискивают, но что по скромности она гнушается искательством, между тем не стыдится наряжаться, выставлять свои прелести и не краснеет от этой улики; мало того, зная, что речи, которыми она задевает другого, чрезвычайно нравятся распутным ушам, она звонит своим языком звонче колокольчика, вероломно откровенничает и мешает небо с землею. А если вдобавок она занимает высокое положение в обществе, что удаляет от ней на далекое расстояние тех, которые могли бы обличить ее, в таком случае разве милосердный Бог и морские волны смоют позор с того несчастного, против которого она изощряла свой злой и лживый язык. Царь, будучи характера кроткого и сверх того боясь языка своей супруги, а больше всего — чтоб она не подняла против римлян зятя своего, разумею короля сербского, — всеми мерами угождал ей, исполнял все ее требованья, касавшиеся как общественных, так и частных дел, и дал ей власти даже больше, чем сколько следовало государыне, чтоб только не дать огласки бывшим между ними скандалам. Но та, отчаявшись в милости царя к ее сыновьям, которой, как мы сказали, искала вопреки всякой справедливости, решилась наконец действовать сама всеми мерами, какие только находились в ее власти. И вот, узнав, что дукс Афин имеет у себя дочь невесту[178], она посылает к нему послов, прося руки его дочери своему второму сыну, Феодору. Условием этого брака она положила то, чтоб ей с этой стороны, а дуксу с той поднять войну против правителя пеласгов и фессалийцев[179] и прекратить ее не ранее, как уничтожив его и отдав его владения в собственность и постоянный удел Феодору. Однако ж она ошиблась в своих расчетах и потому отправила Феодора с большими деньгами в свое отечество Лангобардию с тем, чтобы он женился там на дочери некоего Спинулы, который был не очень знатного роду и занимал не очень видное место. Латиняне вообще не гонятся за родством с людьми знатными, будут ли это римские вельможи или даже сами цари. Да и сама она была не из особенно знатных, а если б была, то не решилась бы так легко войти чрез сына в упомянутое родство. Она была дочь маркграфа, а чин маркграфа у латинян не из важных[180] что в римских войсках носящий царское знамя, то у латинян маркграф[181] Но для ясности рассказа станем говорить обстоятельнее. Когда все царства в мире соединились под властью римлян и могущество Рима превознеслось, так сказать, до небес, после того как римские консулы и диктаторы — одни покорили Африку и Ливию, другие — Галатию, Иверию и Келтику[182] третьи наконец большую часть Азии и Европы от Танаиса до Гадир, тогда по закону рабства стекалось в державный Рим отвсюду многое множество разного рода людей; сюда являлись предводители войск, сатрапы, властители народов, правители областей и городов: одни — чтоб сделаться известными кесарям и августам, другие — чтоб получить себе от кесарского сената какой-нибудь чин или место. Приходили туда с другою целью и другие знаменитые и славные люди, чтобы, например, иметь честь приписаться к римским гражданам и удостоиться какого-нибудь из известных римских имен; так, например, приходили палестинский еврей Иосиф и известный своими астрономическими сведениями Птоломей. Иосиф назван там Флавием, а Птоломей Клавдием. Итак, когда со всех сторон стекались в Рим правители парфян, персов и других народов, каждый из них получал сначала какое-нибудь название. Так при великом Константине правитель российский (ὁ Ῥωσικὸς) получил титул и сан стольника (ὁ ἐπὶ τραπέζης); пелопоннесский — сан принцепса, правитель Аттики и Афин — великого дукса, Беотии и Фив — великого примикирия, владетель великого острова Сицилии — титул короля и проч. Другие получили другие титулы[183] На какие обязанности указывал каждый из них, об этом время не сохранило памяти, и одни из титулов совершенно покрыло волнами забвения, а другие соблюло до нас, но зато утратило их смысл. У тех, у которых явились титулы первоначально, они совсем не то значили, что теперь у нас. Однако ж, как будто какое наследство, они непрерывно переходят на начальников областей от тех, которые впервые получили их. В настоящее время некоторые из этих титулов, испытав от времени некоторую порчу, заключают в себе один намек на свое первоначальное значение; так, правителя Беотии и Фив называют теперь вместо великого примикирия великим кирием, ошибочно отбросив первые слоги, подобным же образом и правителя Аттики и Афин вместо великого дукса называют афинским дуксом. Но возвратимся к прерванному повествованию. В те времена начальник той области, о которой мы говорили, получил чин маркграфа, чин, конечно, небольшой, соответствующий значению области. Она лежит между Альпами и Нижнею Ивериею. Маркграф, получивший ее, имел своею непременною обязанностью — в случае, если бы кто из этого народа сделался царем, занимать у него должность знаменоносца. Но возвращаюсь назад. Царица Ирина послала туда своего второго сына Феодора для того, чтоб, оставаясь между римлянами, ни он сам, ни его будущее потомство не были рабами ее пасынка царя. Она находила, что лучше ему принять веру латинян и пользоваться гораздо меньшим почетом, чем быть у римлян в чести и с своими детьми и внуками служить ее ненавистному пасынку с его детьми и внуками. Вместе с сыном она отправила и огромные суммы римских денег. Таким образом она вопреки своему супругу-царю утолила свою пламенную страсть, по крайней мере, в отношении к одному из сыновей, Феодору Маркграфу. Между тем она чрезвычайно много хлопотала поначалу и о том, чтобы связать иноземным супружеством и старшего своего сына, Иоанна, и собрала множество денег, желая сделать его правителем Этолии и Акарнании и всего соседнего Эпира. Но никак не могла осуществить этого плана. Когда же стала строить относительно сына новые планы, царь решительно воспротивился, говоря, что и он отец своему сыну и заботится о нем не меньше матери; он прибавил к этому, что отец имеет больше силы, чем мать, и что ничто не помешает отцу выполнить свою волю касательно сына скорее матери. В это время в числе первых государственных мужей был один, отличавшийся умом, равно как большою опытностью и знанием в государственных делах, и потому пользовавшийся у государя величайшею благосклонностью и значением, а вследствие этого имевший несметное богатство, — именно Никифор, состоявший при Каниклии[184]. Этот-то Никифор[185], льстивыми словами и услугами вкравшись в особенную милость кроткого царя, просит и получает в зятья себе упомянутого царского сына Иоанна[186], несмотря на то, что его мать-государыня и слышать не хотела о таком браке. Однако ж недолго продолжались родственные отношения между тестем и зятем, потому что Иоанн еще до истечения 4 лет умер бездетным в Фессалонике в присутствии матери, тестя и супруги. Когда надежды матери и на этого сына были унесены и поглощены временем, как какой-нибудь Харибдой, она обратила свои планы на свою дочь-королеву и сына Димитрия. Эта государыня теща столько перевела римских денег, частью пересылая их королю в Сербию, а частью нагружая его и щедро наделяя в Фессалонике, что на эти деньги можно было бы построить до сотни триир, которые постоянно приносили бы римлянам пользу. Но к чему перечислять ее затеи, которые следовали у ней одна за другой так быстро, что не успевала осуществиться одна, как честолюбивая мысль этой почтеннейшей государыни выдумывала уже другую? Между прочим, она хотела украсить дочь свою царскими знаками, чтобы у ней не недоставало ничего, чем издревле по римским постановлениям украшались римские царицы, — и, чтобы выполнить свое желание, поступила так (это только и было ей возможно): она сначала возложила на голову зятя своего калиптру, украшенную драгоценными камнями и дорогим жемчугом почти так же, как украшалась и калиптра ее супруга, царя Андроника. Начавши этим, она потом ежегодно дарила ему новую, и каждый раз дороже прежней. А кто сосчитает богатые одежды и разные драгоценности, которые так часто дарила она и ему и своей дочери-королеве? Кто перечтет царские украшения, которые она отнимала у римлян и передавала королю сербскому, издеваясь над кротостью царя-супруга и бесстрашно творя свою волю? А воля ее была такова, чтобы сокровища царской казны перевесть в пазухи своих детей, и особенно дочери-королевы. Она надеялась, что король увидит детей от ее дочери, и потому заранее тащила и делала запасы для них из римского богатства, чтобы со временем они могли воспользоваться слабостью римлян и завладеть против их воли царством, которого они не хотели уступить по доброй воле. Но погрузившись всей душой в человеческие расчеты и никогда не приводя себе на мысль Бога, она забыла, что все зависит от Его десницы, что вооружает Его против себя всякий, кто, будучи человеком, замышляет то, что превышает силы человеческие, и не относит к Богу исполнения и довершения своих намерений и усилий. Вот и царица Ирина, возложив большие надежды на детей, вела дела по собственному усмотрению, без Бога, и, как мы сказали, обеими руками переводила римские богатства в руки римских врагов. Но последствия не оправдали ее надежд и обнаружили ничтожество ее затей, как видно по суду небесной правды. Более чем сорокалетний король, соединившись с восьмилетнею ее дочерью, повредил ее организм так, что от нее не могло уже быть потомства. Потерпев неудачу здесь, царица не успокоилась и придумала новый план: отправив к королю несчетное множество подарков, она убеждает его, чтобы он, так как уже отчаялся иметь дитя от своей королевы, по крайней мере утвердил бы преемником своей власти над триваллами кого-нибудь из братьев королевы. Это были Димитрий и маркграф Феодор. Из них первый был тогда еще подросток, другой же имел уже детей в Ломбардии, куда был послан, как мы сказали, матерью как остаток ее рода. Она послала сначала к королю Димитрия, снабдив его большими деньгами и окружив большою пышностью, чтобы король, как мы сказали, назначил его преемником своей власти. Он и принят был королем благосклонно. Но суровая местность и неблагоприятный климат заставили Димитрия сильно опасаться за свое здоровье и не позволили ему остаться там надолго. Чрез несколько времени мать опять увидела его и, обманувшись в своих расчетах на него, выслала туда из Ломбардии другого сына, маркграфа Феодора, носившего бритый подбородок. Она выслала его с тою же целью, — чтобы он утвержден был преемником власти короля сербского. Король принял благосклонно и его. Но суровая местность и непривычный климат не позволили и ему продлить там свое пребывание. Посему и этот сын, возвратившись оттуда и погостив у матери, которая кроме всех прежних надежд лишилась теперь и последней, удалился опять в Ломбардию к своей супруге.