Раскрытые тайны великих пророков. Час испытаний по Нострадамусу. Леонардо да Винчи. Фибоначчи. Данте. Гете.
- Автор: Виктор Курляндский
- Жанр: Эзотерика
- Дата выхода: 1999
Читать книгу "Раскрытые тайны великих пророков. Час испытаний по Нострадамусу. Леонардо да Винчи. Фибоначчи. Данте. Гете."
Да и стихотворения его тоже были служебного, учебно-наставительного свойства. Однако иногда такого свойства, что только оно и определяло структуру новой художественности, никоим образом не увязываясь с критериями художественности ни античных, ни новых времен.
Эпоха, только-только начавшая понимать, что "ученье — свет, а неученых тьма". Это было время культурного синтеза раннего средневековья, отмеченного воссоединением разрозненных сполохов уже мало что значившей греко-римской культуры в безвидных пространствах "темных веков" с культурой нового христианского мира, в котором книжная ученость была привита к народным германо-романским культурным традициям. Исторически неизбежный замысел. И суждено ему было явить себя при дворе Карла Великого.
Политическое воссоединение Европы королями франков, отмеченное возложением на Карла Великого императорской короны Львом III, — объективная предпосылка культурной работы эпохи Каролингов. Но это — ритуальный знак завершения, лишь санкционировавший то, что уже было, — книжную жизнь VIII столетия с необходимостью обусловленной единством франкской монархии; единством совершенно особого — феодально-церковного типа.
Этот тип единства предполагал политическое объединение достаточно самостоятельных — сельских с натуральным хозяйствованием, — областей имперской властью и властью церковных единоначальников. Две опоры государственного единства. Причем церковь была для Карла предпочтительней.
Но светские проводники императорской власти тоже были нужны, а знания у них были ограниченные.
Их надо было учить при непременной опоре на культурное духовенство, пополнявшееся в те времена свободно — вне сословных перегородок. Но державное единство, как его понимал Карл Великий, требовало единства иного рода: культурные действия церкви должны быть едины; едиными должны быть не только цели, но и "средства".
Перво-наперво начинается выработка учительского канона — канонический текст Библии, свод реформированных литургических обрядов, образцовый сборник проповедей на все случаи. Все это надо было затвердить и "встроить" во всеобщее сознание.
Была создана сеть школ для скороспелой культурной элиты, в которой так нуждалась франкская держава, и в первую очередь для детей короля и высших вельмож, будущих государственных сановников, обучавшихся латинскому языку, классикам, Библии и семи благородным наукам.
Учителями здесь были лучшие ученые, съехавшиеся со всех концов христианской Европы к новому ее политическому и духовному средоточию, учениками были франки из лучших родов, предназначенные Карлом для политической карьеры.
Здесь, на стыке двора и школы, среди ученых, учащихся, любителей и покровителей учености и сложилось то своеобразное общество, за которым в науке закрепилось название "академии Карла Великого".
Это была как бы сразу академия наук, министерство просвещения, министерство культуры и дружеский кружок: здесь обсуждались серьезные богословские вопросы, читались лекции, толковались авторы и устраивались пиры, где застольники сочиняли изысканные комплиментарные стихи и развлекались решением замысловатых вопросов и загадок.
Членами ее были сам Карл со своим многочисленным семейством, виднейшие духовные и светские сановники, учителя и лучшие ученики придворной школы.
Академия стала началом большого культурного движения; к ней сходились нити всех традиций европейской латинской культуры почти за два столетия. Традиции передавались от учителей к ученикам, и развитие их может быть прослежено поколение за поколением.
Античный фасад, но вполне христианское то, что внутри. И все же фасад определял форму. Иллюзия возрождения римской культуры как политико-идеологического знамени державного и религиозного единства империи Карла как града божьего на франкской земле.
Ученый канон, утверждающий имперско-церковное единство в мире новых латинян "франкским мечом, христианской мыслью, античным словом".
Но в том-то все дело, что слово это было лишь по одежке античным. Граду божьему на франкской земле было не устоять. Даже в помышлении. Уже при Людовике Благочестивом, сыне Карла, к середине IX века явственно наметилась децентрализация франкской державы при столь же явной сакрализации культуры.
Синтез не состоялся: от придворной академии уже ничего не осталось, Вергилиева тень в свете библейского солнца истончилась, монастырская школа сделалась школой для послушников — не для мирян. На смену придворной культуре приходит культура монастыря: латинская культура, вновь ушедшая под монастырские своды. Вновь пошли пространнейшие выписки, выписки и еще много раз выписки из отцов церкви; комментарии, комментарии и комментарии священных книг.
Принимается классификация наук: науки "божественные" и "человеческие", чтобы выудить лишь только то в языческой литературе, что по случаю попало в нее от мудрости божественной.
Античная культура не самоценна. Античность радикально выведена из состава реакционной смеси, загруженной с культурно-синтетическими целями в Алкуинов автоклав всеевропейского культурного возрождения Каролингской эпохи (VIII века).
Но и начавшаяся монастырская культура не была бы ею, если бы не все тот же Алкуинов учебный канон, выработанный как синтетический — светско-духовный.
Межмонастырское культурное общение сплачивало в некое единство ростки монашеской учености, проявляющейся в отдельных монастырях. Монастырь — заменитель придворной академии, хотя и более консервативный заменитель.
Монастырь жил достаточно обособленной жизнью, опираясь скорее на местную епископскую власть, чем на власть папы или на уже в это время (IX век) вовсе номинальную власть короля.
Имперское политическое единство кончилось, а единство церковное хоть и оставалось, но сильно пошатнулось: укрепилась власть епископов, правда, при одновременном возвышении авторитета папы.
В этих условиях, как и должно, монастырь вновь проявил "свою социальную, а вместе с ней и культурную жизнестой-кость. Благоговейное отношение к книге, но и принятие народной культуры есть одно из прочнейших оснований монастырской учености, в значительной мере явившейся стимулом развития учено-народной литературы на национальных языках.
Но пока что все-таки пусть варварская, но латынь — надежная языковая скрепа книжно-учительского канона для всех. Этот канон, собственно, и поддерживал достаточно массовый ликбез раннесредневекового всеобуча, выразительно представленного монастырской школой.
Конечно, из таких школ выходили в основном монахи. Но среди учеников были и миряне тоже.
Обучение шло по Алкуину: сперва начатки чтения, счета и церковного пения, а потом грамматика с элементами свободных искусств с германскими глоссами на полях латинских книг, "диктаменами", выписками и толкованиями. Не обходилось и без римских авторов (Вергилий, например). А с греческим было хуже — знали только отдельные слова.
В монастырях книгу не только читали, но и переписывали, сохраняли, распространяли. Монастырским скрипториям IX века будущие поколения обязаны сохранением древней литературы, тщательно переписанной и сверенной.
Трактаты тех времен — поистине склад разных разностей, предназначенных для книжной учебы — вселенская смесь.
Комментарии Писания были главными учительскими пособиями: аллегорические, анагогические и тропологические экзегетические вариации на тему. Например, на тему Иерусалима, который есть: "образ церкви Христовой"; "образ царствия небесного"; "образ души страждущей".
Знания, которые получали учащиеся, были знаниями об умении представить (сделать) слово-прием как лично сросшийся с мастером-учителем инструмент — средство — цель, при пользовании которым смысл оставался за экраном, но экраном просвеченным, высветленным. При этом цитаты из священных текстов, то есть опять-таки слова — фрагменты приема, были единственным материалом этого славного научения учить.
Фундаментальнейшие споры по ключевым богословским вопросам в своей драматической неразрешимости заверша-лись едва ли не словесной игрой, правила ведения которой были, однако, четко нормированы. Так, спор о предопределении (воля бога или воля человека предопределяет спасение души или погибель души) закончился вербально-игровым соглашением: "Не человек предопределен к наказанию, а наказание предопределено человеку".
Жанр житий и видений ориентирован на учительско-ученическую цель — как жить. Но это уже более поздние времена, а именно те времена, когда этот жанр действительно станет подлинно художественной формой (XIV век: "Видение…" Уильяма Ленгленда, "Божественная комедия" Данте), утратив подлинно учительские свои характеристики, зато почти став эстетическим предметом.
И совсем уже воспаряет над смыслом стихотворческий канон, наставляющий стихосложению не "по слуху", а "по науке". "По науке", которая предписывала так слагать стихи и так в них расставлять слова, чтобы каждое слово в точности знало свое место — как в стихах старых поэтов. Свет одного слова, поставленного рядом с другими словами, которые тоже — в отдельности — светлы, дают ученую темь, ученый сумрак, хотя и во имя просветляющего смысла.
Намечается новый квазисинтез культуры монастырей и народной культуры, сопровождаемый дальнейшей варваризацией учительского канона. При таком обороте дела вовсе не удивляет вытеснение римско-античных реминисценций библеизмами, фольклорно-языческими клише из франко-германских преданий. Но тут же, рядом, в том же IX веке — совсем уже таинственный "Вальтари", в котором древнегерманский героический сказ облекается в форму Вергилиевой "Энеиды".
Словесно-поучающий монстр как культурный знак социально-политического безвременья: императорской власти не существует, авторитет папы если не эфемерен, то слаб до чрезвычайности. Град божий на земле как будто не состоялся. Не осуществился и культурный идеал, должный соответствовать идеалу социально-политическому.
Христианство универсально, и потому церковь — носитель и проводник христианской идеи — объемлет, пронизывает, скрепляет все сферы жизни. Она хотела бы слиться с государ-ством, забывая на время о своей исконной, укорененной в истории связи с Римом.
Вместе с тем и государство — речь здесь идет о франкской державе — хочет распорядиться церковью как в экономической, так равно и в религиозной ее прерогативах, имея перед собой умозрительный и, казалось, легко достижимый общественный идеал, предполагающий единство жизни в политике и жизни в религии.
Государь — верный подданный папы, но и защитник и покровитель католической церкви. Причем возможность этого покровительства коренилась в экспансионистских устремлениях Карла Великого, при котором страна франков в VIII веке совпала с "градом божиим" — таким, каким можно было его помыслить в те времена. Землей Карла была вся средняя Европа и вместе с ней земли Астурии, Шотландии, области англосаксонского клира.
Итак: очень большое, достаточно цельное государство, глава которого едва ли не с полным правом обеспечивает государственное благо и религиозное благо в пределах имперских границ, осуществляя в собственном законодательстве соборные каноны, но при этом санкционирует избрание папы.