Сумасшествие вдвоем (часть I)

Глава 11

Видит лань — в воде

Отражен олень.

Рыщет лань везде,

Ищет, где олень.

А.С. Исаакян

После рождественского ужина, когда на ёлке гаснут волшебные свечи, а ученики расходятся по общим гостиным, я позволяю себе поступить, как хочется — бросаюсь с Астрономической башни. Давно хотел попробовать, каково это — стремительно лететь в ничто с такой безумной высоты. Падение во сне — ерунда в сравнении с таким падением! Кажется, что сердце разорвётся ещё до земли. Странно, что во мне скрыта такая жажда жизни... Впрочем, перед прошлой смертью было так же. Я обхожу и эту смерть — сворачиваю на полдороге вопреки законам земного притяжения и разрешенной магии. Ничто так не завораживает, как взгляд в бездну, как игра с гибелью и неожиданный для неё проигрыш.

К мётлам я никогда не питал слабости, но полёт без метлы — совсем иное дело. И совсем иной уровень колдовства. Вблизи Хогвартса лучше прикрыться чарами невидимости, иначе поселят по соседству с Люциусом. Но полёт от невидимости не страдает. Даже наоборот. Можно пронестись над Хогсмидом, прямо над головами праздничной толпы. Или покружить над Запретным лесом, где сонные кентавры будут недоумённо поднимать головы, не понимая, почему посыпался снег с деревьев. Или увидеть, как подо льдом озера кружат голубоватые огоньки — там танцуют вечно прячущиеся от людей русалки. А ещё с таким уровнем магии можно настрогать крестражей и пробиваться в Лорды, раз место освободилось. Но отдельная радость — не делать того, что можешь.

К сожалению, я не могу улетать надолго. А то мои подопечные учинят в честь праздника нечто неординарное, вроде штурма башни Гриффиндора. Накануне я поснимал со всех баллы, отобрал огневиски и особенно зверские поделки чокнутых Уизли, но не сомневаюсь, что всё это уже восполнено в двойном объёме. Я хочу напоследок облетать Хогвартс и проверить, всё ли в порядке. Но, обогнув замок, замечаю свет в окне директорского кабинета и решаю заглянуть на огонёк.

Именно заглянуть, а не вломиться к МакГонагалл через окно в ореоле тёмных чар. Чего доброго, она подумает, что Волдеморт воскрес и запустит в меня страшным проклятием. Она уже пыталась. У Минервы тяжёлая рука, несмотря на возраст, а я пока ещё не бессмертен. Нет, я хочу только убедиться, всё ли в порядке? Почему директрисе не спится в такой поздний час, тем паче в праздник? Что-то заставляет меня встревожиться — пресловутый военный синдром или неожиданное предчувствие. Я подлетаю к затянутым морозными узорами витражам, в которых мне знакомо каждое стёклышко, и застываю в воздухе, едва заглянув внутрь.

За прозрачной мозаикой я различаю Минерву, одетую в праздничную мантию. И Лили — тоже в вечернем платье, но без туфель и с распущенными волосами. Впервые за эти месяцы я вижу её без причёски, и моральный аспект шпионажа сразу перестаёт меня волновать. Я не могу разобрать, о чём они говорят, но Лили ведёт себя так, что у меня мороз проходит по спине. Забравшись с ногами в кресло, сжавшись в комок, она рыдает — горько и исступлённо. И рвёт на себе волосы — без преувеличения — запутывается в них пальцами и выдергивает тонкие пряди.

Я едва не падаю от потрясения, а падать высоко, и я тихонько присаживаюсь на широкий карниз. Сам Волдеморт, объединившись с Дамблдором, не стащили бы меня отсюда! Что до Лили с Минервой, то они меня и вовсе не замечают. Лили бьётся головой о спинку кресла, Минерва суетится вокруг неё и суёт какие-то капли. Такое ощущение, что по меньшей мере умер Поттер. Этого, конечно, не может быть, весь замок стоял бы на ушах! Но ничего иного мне на ум не приходит. Наконец, я соображаю, что для прояснения ситуации надо растопить лёд на стекле и наложить звукопроводящие чары, и отчаянный рыдающий голос Лили заполняет весь мир.

— Мне так стыдно, Минерва, так стыдно! — она упорно отстраняется от капель и закрывает лицо руками. — Я вас... совсем... извела. Но если бы я только могла! Не хочу больше принимать всё это, ничего не получается! Мне, наверное, лучше вернуться в Мунго.

— Лили, Лили, — МакГонагалл отставляет в сторону флакон и пытается убрать волосы от её лица. — Послушай меня, тебе нечего делать в Мунго! В Мунго держат помешанных. А ты не помешанная, у тебя горе.

Лили отрицательно трясёт головой и отнимает ладони от лица.

— У всех горе, — твёрдо произносит она. — Разве может быть иначе после такой войны? Но не все же лезут по ночам на стену!

— Все, — вздыхает МакГонагалл, протягивая ей другой пузырёк.

Лили машинально берёт снадобье, но тут же забывает, что у неё в руке, и продолжает говорить, глядя на МакГонагалл расширенными и отчаянными глазами:

— Пожалуйста, поверьте, Минерва, я больше не могу! Это не проходит! Я боюсь, что сделаю... что-нибудь, наврежу детям. Я... меня нельзя подпускать к людям. Я даже с родной сестрой разругалась насмерть, просто не смогла сдержаться!

Петунью Дурсль мало кто может выдержать, и мне понятно, почему МакГонагалл скептически поджимает губы.

— Уверена, что вы обе легко это переживёте, — отвечает она, погладив Лили по плечу.

Но Лили опять хватается руками за голову.

— Нет, нет, так нельзя! Петунья — моя единственная сестра. И она старалась, как могла, а я... Я заколдовала их дом. Уменьшила его до размеров чулана. Я даже не знаю, смогли они оттуда выбраться или нет! И в Австралии мне лучше не появляться.

Мне неожиданно хочется рассмеяться, хотя что тут, Мерлина ради, смешного? Просто именно с этой Лили мы когда-то воровали письма, которые присылал Альбус в ответ на мольбы её несносной сестрицы. Слава Салазару, что Петунью не приняли в школу Волшебства! Волдеморт содрогнулся бы.

— Зачем тебе в Австралию, Лили? — ласково спрашивает Минерва. — Твои друзья здесь. И твой сын здесь.

Значит, с Поттером всё в порядке. Сам не верю, но у меня как камень с души свалился. Ну разумеется! Как не воззвать к долгу перед Поттером! Конечно, это более чем объяснимо применительно к Лили, хотя по возрасту Поттер сам может заботиться о матери. Но Лили с жаром кивает.

— Я знаю, знаю, — шепчет она, беспрестанно вытирая глаза. — Я и живу только ради Гарри. Без него не смогла бы. Гарри и есть моя жизнь. Я... — она на секунду прижимает к губам ладонь и продолжает совсем сбивчиво: — Я бы так и ходила за ним по пятам, так и глядела бы на него круглые сутки... Но так же нельзя! Гарри и так о многом догадывается. Недавно он ни с того ни с сего рассказал мне про зеркало Еиналеж... Вы понимаете, Минерва? Гарри заслужил нормальную мать, а... а не такую, как я!

Лили опять начинает трясти, и Минерва уже своими руками настойчиво вливает ей в рот успокоительные капли.

— Гарри был бы рад любой матери, — убеждённо произносит директриса. — Но ты замечательная мать.

— Нет-нет-нет! Я его ударила, Минерва. Понимаете — ударила Гарри! Не знаю, как у меня рука не отсохла... Вы бы видели его глаза в этот миг... — Лили опять заходится в плаче и некоторое время не может выговорить ни слова.

Мне безумно жаль её, но честное слово, если Поттер и смотрел как-то странно, то лишь потому, что понял, до какой степени он расстроил Лили.

— Как я могу быть ему матерью? — всхлипывает она. — Я же ничего для него не сделала! Я... стараюсь, но он пережил куда больше, чем я. Я... мечтала, как Гарри скажет первое слово, как в нём проснётся магия, как мы с Джеймсом будем всему его учить, и любить его, и как он поедет в Хогвартс.

Минерва садится рядом с ней и тоже принимается плакать.

— Я смотрю на Гарри — и вижу Джеймса, — шёпотом произносит Лили. — Смотрю на Гарри, и понимаю, что его отец никогда его не увидит. Да что он вообще видел? Что все мы видели, кроме проклятой войны?! Я знаю, что мне безумно повезло, но я просто не могу радоваться, когда он... в земле. Тогда мне кажется, что и меня засыпает землей. Знаете, что написано на надгробии? Джеймс и Лили Поттер. Джеймс и Лили.

Минерва уже не перебивает её. Просто слушает, вытирая слёзы большим платком — попеременно себе и Лили. Лили даже не замечает этого, она вообще ничего не замечает, она уже не здесь, она там, опять и опять там.

— Я ведь всего на минуту оставила палочку, — она растерянно глядит на свои руки, словно до сих пор недоумевает, как в них не оказалось волшебной палочки. — Честное слово, мы всё делали, как надо! Даже спали с палочками. По очереди. И Гарри клали посередине. Но у Гарри резались зубы... сразу три, и он всё время плакал, и мы несколько ночей не смыкали глаз. Ругались из-за всякой ерунды, и я совсем вымоталась. Я только хотела отнести Гарри в кроватку... — теперь она словно держит в руках ребёнка, также беспомощно, как до этого воображаемую палочку. — Я бы вернулась через минуту, вдвоём мы бы справились! Но у меня даже предчувствия не возникло, я ничего не слышала... Пока не закричал Джим. Это я виновата, понимаете? — убито заключает Лили. — Я, и больше никто! Я не уберегла свою семью. Я ведь знала, что Джеймс бросает повсюду палочку, я должна была за ним проследить, а я сделала только хуже! Лучше бы я умерла, чем Джеймс, лучше бы я, чем он... Лучше бы у Гарри был нормальный отец, чем такая бесполезная дурёха, как я!

— Ну-ну, разве можно так говорить, Лили? — МакГонагалл обнимает её и начинает утешать, как маленькую девочку. — Гарри до сих пор поверить не может, что у него есть мать! Я ведь говорила тебе, как непросто ему было все эти годы. Гарри отдал бы всё, чтоб и отец был жив, но это невозможно. И виноват в этом Волдеморт — никак не ты! Люди не обязаны спать с палочками в руках. Но твой сын сразил Волдеморта. Твой сын, Лили! А значит, всё было не напрасно. И Джеймс погиб не напрасно.

— Головой я всё понимаю, Минерва, — Лили больше не всхлипывает, но слёзы, упорные и неостановимые, бегут и бегут по её лицу, — я понимаю, что невозможно победить без потерь. Что теперь пришла нормальная жизнь. Что моё возвращение все воспринимают, как... чудо победы. Но я же никакое не чудо! Я стараюсь соответствовать, честное слово! Я так хочу, чтобы наконец все зажили мирно и радостно. Я так много пропустила, я очень хочу быть полезной, оправдать ожидания...

— Милая моя, ты вовсе не обязана... — мягко начинает Минерва.

— Обязана! — Лили качает растрёпанной головой и опять смотрит куда-то мимо. — Ради Джеймса. Ради Гарри. И ради всех остальных. Я ведь так люблю Хогвартс, и ребятишек, и даже воздух здесь... Ох, — она опять опускает лицо в ладони, молчит какое-то время, а потом продолжает усталым и отстранённым голосом: — Я надеялась, что со временем станет легче, что я смогу с этим справиться. Но я не справляюсь. И легче не становится. Наоборот, я чувствую, что увязаю всё глубже и не могу выбраться, как ни стараюсь. Здесь осталось столько воспоминаний! А кого ни вспомнишь — никого нет! Ни Сириуса, ни Ремуса, ни Марлин, ни Алисы, ни Фрэнка. Только крысы, крысы, крысы...

— Что ты говоришь, Лили? — всерьёз пугается Минерва. — Ты видишь каких-то крыс?

Нет. Это я их вижу. Язык бы мне вырвать.

— В том-то и дело, что их нельзя увидеть! Нельзя... — объясняет Лили, ломая пальцы. — Просто я иду по коридорам и вспоминаю, где мы целовались с Джеймсом. А потом захожу в класс и думаю: за этой партой мы сидели с Алисой... Для меня всё это было вчера, Минерва! Я не могу смириться сразу со всем, я... словно рассыпаюсь изнутри, — капли начинают действовать, Лили опускает голову на плечо директрисы и смотрит на окно, то есть прямо на меня. — Я как будто за стеклом, — обречённо произносит она, и я вздрагиваю от неожиданности. — Не вместе с миром. После... смерти Джеймса я постоянно чувствую холод космоса. Я не могу спать, и зелья не помогают, хотя Северус варит прекрасные зелья. Я задёргиваю шторы, отключаю звуки, и всё равно не могу заснуть. Может, я слишком долго спала до этого? Иногда мне даже дышать трудно. Бывают такие безумные ночи, когда я сама себя боюсь. Боюсь отравиться или выброситься в окно...