Кровавое золото Еркета

Глава 27

— Торопись, братцы, нельзя наших нехристям на расправу выдавать! Покажем басурманам с какой стороны хрен с редькой жрать!

Полковник Хрущов громкими криками поторапливал солдат — впрочем, те и так спешили, так что понукать никого из служивых не приходилось. И главное — никто из русских совершенно не боялся хивинцев, в отличие от самого первого боя, что случился четыре дня тому назад. Теперь все солдаты были уверены в подавляющем превосходстве своего оружия — пушки и ружья с новыми пулями превратили то сражение в самую настоящую бойню. А как иначе — хивинцев истребили восемь сотен, при этом собственные потери составили меньше десятка убитых и всего дюжину раненых. Колоссальный разрыв, что еще больше подчеркнул ту разницу между европейской регулярной армией и феодальным ополчением, время которого уже давно кануло в лету, но здесь, под жарким среднеазиатским солнцем, оно сохранилось. И на собственную погибель, как выяснилось!

Владимир Андреевич покосился на два высоких кургана, в которых местные дехкане погребли воинов хана, раздетых до исподнего — с убитых содрали халаты, шаровары и сапоги, не побрезговали и чалмами. А до этого солдаты собрали впечатляющие трофеи — груды сабель, пик, кинжалов, саадаки с луками. Встречались османские и персидские пистолеты, многие с золотой и серебряной насечке, с драгоценными камнями. Было и несколько допотопных пищалей, вроде дробовиков времен первого московского царя Иоанна Васильевича, по прозвищу Грозный.

Солдаты тщательно собрали все трофеи, и заодно облегчили мертвецов на все, что хоть как-то походило на ценности. Само собой монеты, покрытые замысловатой вязью — бухарские серебряные таньга и медные пулы, хотя изредка встречались и золотые тилли — своих монет в Хивинском ханстве не чеканили. Хорошей добычей стали пояса с металлическими бляхами, кольца и перстни с драгоценными камнями, и прочие вещички, которых погибшим владеть уже без надобности.

Нет, упаси боже — никакого мародерства не наблюдалось и в помине — все шло исключительно в общий «котел»!

Несколько человек, что припрятали находки, были моментально выявлены своими же сослуживцами и нещадно биты батогами на первый раз. И настрого предупреждены, что второго раза у них не будет — профосы в отряде есть, и вешать палачи умеют, навыки не забыли. Могут и на кол умеючи посадить — в этих краях предпочитали именно такой вид казни. Вешать правоверных не принято, так как все считают, что в этом случае душа умрет и не попадет к подножию трона аллаха.

Достались войску груды седел с прочей конской упряжью — целый полк оконить можно, и до зубов вооружить. И полторы сотни превосходных лошадей, намного лучших, чем те, что имелись у шведских драгун, пусть в большинстве своем пораненных — стоили намного больше, чем все остальные трофеи вместе взятые. Правда, их предстояло выходить, но то дело лекарей и местных знахарей, умеющих лечить коней.

Две недели русские наблюдали за чужой жизнью, что шла рядом с ним. И диву давались — благодатная земля с обильными урожаями, а местные дехкане живут намного беднее русских крестьян, причем, зачастую впроголодь. Несчастные сарты обираются всеми, кто имеет оружие или власть — их грабит хан со своими сановниками, отбирая лучшую часть выращенного урожая, затем местные баи. Долю выделяют на нужды мечетей, а все оставшееся, что не успели припрятать, выгребают соседи-кочевники, что служат в хивинском войске — они открыто презирают оседлое население. Причем, это не считая обычных разбойников, что, по сути, являются выходцами из степняков. Вот такая тут жизнь, невеселая и даже печальная.

Правда, с приходом русских жизнь в окрестных озеру Саракамыш селениях резко изменилась — целые сутки после сражения местные жители заготавливали конину, благо полтысячи лошадиных туш досталось — все их быстро разделали. На огромной бойне под открытым небом, в роях непонятно откуда слетевшихся толстых мух, трудились все дехкане от мала до велика. Куски мяса промывали — по протоке текли кровавые полосы, затем нарезали тонкими полосками, солили, благо солончаки вокруг, да и озеро соленое рядом — готовый рассол, и вялили под жаркими лучами солнца. В огромных котлах варили требуху — все ели неимоверно много, словно старались насытиться на год вперед. Даже собаки, раньше худые, так что ребра выпячивались, сейчас лежали в тени раздувшимися шариками и даже не гавкали, с трудом поднимая головы…

— Ты смотри, какая баталия идет?! Скоро к нам нагрянут!

На гребень Хрущов въехал одним из первых, осмотрелся, сидя в седле. Как они и рассчитывали, полторы версты преодолели достаточно быстро — идти дальше не было смысла. Именно тут и предполагалось встретить хивинскую конницу. Еще за несколько минут до приглушенных расстоянием первых выстрелов, Хрущов приказал войскам покидать лагерь — полковник разглядел через подзорную трубу казаков, что махали пикой с флажком.

Условного знака оказалось достаточно, его все с нетерпением ожидали — ногайцы и кайсаки моментально набросились на хивинские караулы, рубили всех в подряд без всякой жалости — спастись удалось немногим, их яростно преследовали. К этому времени пехота и драгуны с семью пушками уже покинули лагерь, тысяча двести пеших и конных солдат, русских и шведов. С ними пошло такое же количество ногайцев и казахов — всего под началом Хрущова оказалось две с половиной тысячи человек, да еще три сотни с двумя пушками остались в лагере гарнизоном. Полторы тысячи яицких и гребенских казаков, все четыре полка, ушли в ночь — они должны были уйти в пустыню, по большой дуге обойти хивинское войско, и в разгар сражения нанести удар в спину, захватив обозы, и главное — лишить неприятеля заводных коней, табуны которых паслись между протоками. Если диверсия удастся, то враг будет истреблен — на уставших и измотанных лошадях далеко не убежишь, догонят и перерубят.

— В плен никого не брать, господа офицеры — доведите до каждого солдата! Раз в чалме, значит враг — убивайте, даже если пощады просить будет. Рубите и колите без всякой жалости — это местные кочевники, те еще разбойники, от них вся округа страдает. Нам такие пленные совсем без надобности. Но в шапках никого не трогать под страхом смерти, в плен брать и обходится ласково, раны перевязать и водой поить, накормить, если захотят. На то приказ строгий отдан князем Бековичем!

Хрущов еще раз повторил распоряжение, хотя сделал его еще в лагере — но в горячке боя всякое бывает. Могут и запамятовать, так что будет лучше повторить еще раз — на языке мозолей не бывает. И посмотрел на далекий, даже в подзорную трубу, зеленый оазис среди желтого пространства. На него огромной приливной волной накатывалась пестрая масса конницы, накрытая желтой пеленой взметнувшегося в воздух песка.

Доносились приглушенные расстоянием звуки выстрелов — засевшие среди чинар солдаты из охраны князя ожесточенно отстреливались. Да, там самые отборные воины, лучшие из лучших, да и укрепиться успели — были видны под деревьями повозки. Но их всего сотня, да и потери, видимо, понесли, ведь хана тоже охраняли отборные нукеры — хотя против ружей и пистолей саблей не отмашешься.

Волна вражеской конницы захлестнула оазис, показалось, что все обороняющиеся там перебиты. Стало страшно за князя, однако прислушавшись, Хрущов понял, что маленький отряд Бековича продолжает яростно сражаться, и вроде пальба стала даже более частой, несколько раз грохнули гранаты — эти чуть слышные хлопки ни с чем не спутаешь.

Большая часть хивинской конницы даже не остановилась, а понеслась вперед, к гребню, где была растянута тонкая цепочка фузилеров, с большими интервалами, в которых стояли пушки с расчетами. Будь война в европейских землях, инфантерия была бы обречена — но не здесь, у хивинцев нет огнестрельного оружия, да и как противник, не знающий регулярного строя и дисциплины, они не серьезный, хотя в храбрости и свирепости им не откажешь. Вот только даже имея семикратное превосходство, азиаты ничего сделать не смогут — у подножия гребня уже рассыпали «чеснок», на остриях которого кони сразу ранят свои копыта, да поставлены заранее заготовленные рогатки — солдаты по двое их легко несли на себе.

Препятствие несерьезное, однако, нужно время, чтобы изрубить жерди и веревки — но кто его даст, ведь семь сотен фузей с новыми пулями в минуту могут выпалить две тысячи пуль, а с расстояния в полсотни сажень каждая попадет в цель, и не важно, в коня или всадника. А за пять минут десять тысяч пуль обрушится на хивинцев — много ли останется коней целыми под таким свинцовым градом?!

А ведь еще будет лететь в лицо и картечь — семь пушек очень серьезная угроза, да и шведские драгуны уже выстроились рядами по ротам — а у них пистолей по два на каждого, у многих фузеи, палаши и шпаги, которыми они владеть умеют. И опыт не разбойничьих набегов, а долгой войны с самыми лучшими солдатами Европы, которых многократно побеждали. Ведь кроме победной для русских Полтавы или боя при Лесной, солдаты армии царя Петра Алексеевича очень хорошо запомнили «нарвскую конфузию» и неудачное сражение под Головчином.

— Приготовиться к залпу! Целься!

Хрущов поднял над головой шпагу — семь сотен солдат опустились на колено, курки на фузеях взведены. Все замерли, ловя на мушки скакавших всадников, яростно кричавших хивинцев.

— Пали!

Пушки рявкнули, фузеи прогремели слитным залпом — гребень заволокло белым пороховым дымом. Он еще не рассеялся толком, а солдаты уже зарядили фузеи, а канониры прочистили пушки и уже забивали банниками пороховые заряды и картечные связки.

— Целься!

Хрущов спокойно смотрел на неприятеля — первые шеренги всадников повалило на землю, но напор был очень велик. Новые степняки топтали копытами своих коней павших, и настырно лезли вперед, стараясь дорваться до ненавистных гяуров.

— Пали!

Вот теперь урон от залпа оказался намного результативнее — хивинцы словно на стену налетели — кони и люди попадали на землю сотнями. Но так и расстояние было в сотню саженей, не больше.

— Заряжай! Целься!

Хрущов громко кричал, держа над головой обнаженную шпагу. Резко опустил ее вниз, проорав:

— Пали!

С полсотни саженей промахи практически исключались — ущерб для неприятеля был чудовищный. От слитного залпа семи сотен фузей хивинцев буквально смело, картечь оставила в их рядах просеки. Но погибших тут же заменили новые всадники — всколоченные бороды, выкатившиеся из орбит глаза, разинутые в яростных криках рты — все это производило на всех христиан гнетущее впечатление. В иное время неопытные солдаты, может быть, и поддались страху, побежали, ища спасения.

И получили бы неминуемую смерть — нет ничего сладостней для всадника, чем зарубить со спины бегущего человека!

Но на гребне спокойно стояли ветераны, заряжали фузеи и не выказывали ни малейших признаков страха. А вот слева донесся яростный визг, но уже не от ярости, а страха. В плотном построении, в каком шведские кирасиры и драгуны не раз рвали пехотные каре, бывшие воины короля Карла врезались на полном скаку в огромное скопище туркменских всадников. Те такого афронта не ожидали, к тому же лошади у них подустали, а у христиан они были свежие. Да еще с фланга навалились ногайцы и кайсаки — началась безжалостная рубка.