Водородная Соната

— Это должно звучать тем лучше, чем выше вы поднимаетесь в атмосфере обычного кислородно-инертного каменистого мира. — КьиРиа пожал плечами. — До некоторого предела.

— Не знаю, — отозвалась Коссонт. — По крайней мере, один музыкальный критик сказал, что одиннадцатиструнная может улучшать своё звучание с увеличением высоты, но лучше всего она звучит за пределами атмосферы, где её вообще не слышно.

Всё еще наблюдая за игрой Склома — совершенной, блестящей, душераздирающей, — Коссонт услышала, как КьиРиа хихикнул.

Она всегда плохо уживалась с потерей вещей. Или, напротив, хорошо, если посмотреть на это с другой стороны. По словам её матери, это был практически талант. Коссонт сбилась со счёта, вспоминая людей, предполагавших или интересовавшихся, не потому ли она взялась за одиннадцатиструнную (а не за пальчиковую флейту), что этот инструмент так трудно оставить где-нибудь.

Тогда, после выступления небрежно совершенной версии абсурдно выглядевшего создания она очевидным образом потеряла желание играть на одиннадцатиструнной, потеряла его примерно на пятнадцать лет. Какой смысл тратить время на то, чтобы научиться играть как можно лучше, когда машина может использовать свою марионетку, чтобы играть так мучительно прекрасно, безукоризненно, восхитительно хорошо, как если бы это существо провело всю жизнь изучая, понимая и сопереживая инструменту и всему тому, что он собой являет?

— Вот так корабли сводят счёты, милая, — сказал ей КьиРиа, приоткрыв своё сердце во время последней пьяной ночи, проведенной на Перитче IV, на огромном плоту Апраниприла.

Они сидели на палубе, солнцезащитные тенты были свернуты наверху, только вдвоем, без аватара. Она смотрела на звезды там, где они мерцали между темными, невидимыми массами безмолвных облаков. Он сидел с закрытыми глазами, прислушиваясь к медленному ветру и медленным волнам, чувствуя, как плавно поднимается и опускается огромный плот. Даже после полуночи воздух оставался теплым и липким.

— Что? — всхлипнула она, вытирая нос тыльной стороной ладони.

— Ограниченно Участливый, вероятно, чувствовал себя оскорбленным тем, что Все, Что Считается Законным привёл тебя сюда.

— В самом деле? Но…

— …Он считал, что хорошо меня оберегает. — КьиРиа отпил из бокала. — И он действительно очень хорошо меня оберегал. Но некоторые виды защиты, включая заботу, могут перерасти в желание обладания. Право защиты эксклюзивно, оно выходит за рамки частной жизни защищаемого, в некотором смысле становящегося собственностью защитника. — Он посмотрел на Коссонт. Его глаза были цвета моря, вспомнила она. Сейчас они казались темными. — Понимаешь?

— Думаю, да. Но мне казалось, они друзья — два корабля.

— Они разделяют интерес ко мне — возможно, но друзья ли они… Даже если это и так, они все равно могут… маневрировать в отношениях друг с другом. Противники — друзья, единоборцы, ищущие преимущества, даже если оно никогда не будет использовано. А старые корабли нередко довольно… своеобразны, скажем так. — Он вздохнул. — Я пережил один корабль, который был моим защитником еще в самом начале, распрощался с другим, которому я надоел, — не могу сказать, что виню его за это — и теперь, возможно, Ограниченно Участливый чувствует себя уязвимым. Поэтому он агрессивен в отношении любой предполагаемой угрозы. Возможно, он думает, что Всё, Что Считается Законным хочет его заменить.

— Но это несправедливо. В отношении меня, я имею в виду. Что я сделала?

— Была любопытной. Как ребёнок, проявляющий поверхностный интерес, взращённый к тому же другим кораблём, что было воспринято как посягательство, даже если выглядело невинным; Склом играл так хорошо, заставляя тебя почувствовать себя неполноценной, подавляя тем любой интерес, который ты могла питать к тому, чтобы овладеть этим инструментом… это своего рода контратака на Всё, Что Считается Законным с его стороны.

Коссонт сделала большой глоток, отпив из бокала. Она кашлянула:

— Но я готова поспорить, что Всё, Что Считается Законным не так расстроен, как я.

— Ну, он тоже очень… Корабль, — сказал КьиРиа. — Это похоже на отношения между людьми и воображаемыми ими древними богами: мы — грязь в их руках, мухи, с которыми можно играть и тому подобное. — Он махнул рукой и посмотрел на нее. — Они редко бывают злонамеренными, никогда не злобствуют, по крайней мере, по отношению к людям. В основном потому, что мы настолько ниже их, что было бы унизительно проявлять такие эмоции из-за нас и наших чувств, однако дело в том, — сказал он, снова отпивая, — что они чрезвычайно могущественные создания, с чувствами, способностями и силами, о которых мы практически ничего не знаем, а только думаем, что знаем, обманывая себя, и самые незначительные, ничтожные их действия могут нанести нам вред или раздавить окончательно, если только им покажется, что мы делаем что-то неправильно. — Он издал небольшой смешок, который на самом деле был просто выдохом. — Я наблюдал, как они становились такими на протяжении тысячелетий. Разумы давно доминируют в Культуре, переставшей быть человеческой цивилизацией почти сразу после своего образования; почти все это время она была в основном связана с Ними.

— Так вот почему вы оставались живы все это время? Это ваша месть? — Она собиралась оспорить сегодня его утверждение о том, что он вечноживущий, но теперь решила, что это, пожалуй, уже не имеет значения — она продолжит соглашаться с ним. Если он действительно живёт так долго, как говорит, то так тому и быть. Если же это ложь, что ж, сплетённое им кружево выглядит впечатляюще. Но по большому счёту ей было уже всё равно.

Он не отвечал некоторое время. На мгновение она подумала, что он заснул, как иногда случается со стариками. Ей это отчего-то показалось забавным и она чуть не рассмеялась.

— Нет, — произнёс он наконец задумчиво. — Нет, у меня есть причина, но… словом, не то.

— Значит, вы ненавидите это, — сказала она, понизив голос.

Он выглядел озадаченным.

— Ненавижу что?

— Культуру, за то, во что она превратилась.

Он посмотрел на нее и рассмеялся:

— Что? Ты совсем спятила? — Он еще немного посмеялся, довольно громко. Затем осушил свой бокал, посмотрел на нее и сказал: — Нам нужно еще немного выпить.

А потом было ещё немного. Поначалу они что-то говорили о полуночном купании, но в итоге слишком напились. Движение плота по волнам убаюкивало её и одновременно вызывало легкую тошноту, а когда та прошла, её унесло в забытьё.

Должно быть, она заснула, потому что проснулась от криков морских птиц над головой и солнца, пробивавшегося сквозь узкую щель между горизонтом и облаками. Было холодно. Её прикрывало одеяло, но КьиРиа ушёл.

В тот же день она вернулась на корабль, немного исхудавшая. Жизнь продолжалась.

Почти год спустя она готовилась вернуться домой в Гзилт. И снова была немного с похмелья, после еще одной, более многолюдной вечеринки с людьми на корабле. Одиннадцатиструнная стала чем-то вроде укора её самонадеянности, преследовавшая её на каждом шагу, а разговор, случившийся на плоту, часто являлся ей в воспоминаниях. Именно тогда златокожий аватар "Все, Что Считается Законным" вручил ей сверкающий серый куб с вложенным в него состоянием разума КьиРиа, попрощался и, щёлкнув каблуками, ушёл.

За три с лишним года она лишь дважды обращалась к сознанию внутри куба. Первый раз — на лайнере Гзилта, по дороге домой, решив проверить, действительно ли голос, звучавший из него, принадлежал КьиРиа — она не активировала ни экран, ни голографическую функцию, куб вообще не имел встроенного виртуального интерфейса. Он был сварливым, эксцентричным, имел своё мнение и знал обо всем, о чём они говорили, вплоть до разговора на плоту в тот последний вечер, так что, скорее всего, он и был КьиРиа, или, по крайней мере, чем-то похожим на него.

Она спросила, каково это — быть там, ничего не делать, а потом проснуться, чтобы поговорить с кем-то, кого ты не видишь. Он ответил, что это похоже на пробуждение от глубокого и приятного сна, когда тебе задают вопросы, а ты слушаешь их с закрытыми глазами. Он был вполне счастлив. Во всяком случае, выглядел таковым.

Разговаривать с ним было немного жутко, и чем дальше во времени и пространстве она удалялась от туманной жары и длинных тягучих волн Перитча IV, тем больший скептицизм испытывала к заявлениям КьиРиа о его экстремально долгой жизни, да и в отношении всего остального, сказанного им.

Серый куб был очень маленьким, и пару раз она едва не потеряла его. Она понимала, что на самом деле это могло произойти потому, что втайне ей хотелось от него избавиться.

В конце концов, после того как однажды осталась у матери на несколько дней, оставила куб, осознала это и позвонила Вариб как раз в тот момент, когда та намеревалась его выбросить, она подумала, что с ней слепок разума КьиРиа не будет в безопасности. Потом она перебралась в другую часть Зис и действительно потеряла куб, машинально сунув его куда-то при переезде. В итоге, он всё-таки нашелся в дальнем ящике её стола.

Впоследствии она активировала его еще раз, а затем передала в дар одному из коллекционных орденов в системе Оспин, где хранилось множество старых вещей из прошлых веков Гзилта, каталогизированных, надёжно сберегаемых… и почти никогда больше не извлекаемых на свет. Подобная участь едва не постигла и одиннадцатиструнную, которую она хранила и на которой играла не чаще раза в году. Но это было бы слишком большой жертвой для её памяти — хранение нелепого инструмента как-то помогало ей не чувствовать себя так неуютно из-за отказа от сознания КьиРиа, даже если к тому времени она снова убедила себя, что он был просто старым мошенником.

Тем не менее, только когда она задумалась о том, чтобы найти себе занятие на всю жизнь в преддверии Сублимации, ей снова пришла в голову мысль сыграть на этой штуке.

Впоследствии она не раз жалела об этом своём решении. * * *

Она проснулась и попыталась вспомнить, где находится. В тусклом свете её расширенные глаза озирали комнату или каюту, которую она не узнала. Комната выглядела мило. Стояла почти полная тишина. Она находилась в просторном челноке корабля Культуры, "Ошибка Не…”, лёжа на пуховой кровати, расположенной в небольшом алькове, в стороне от основного открытого пространства корабля. В другой нише, закрытой, лежало недвижимое тело андроида Паринхерма. Одиннадцатиструнная была спрятана где-то наверху, в шкафчике для хранения.

Пиан лежала на полу, на темном коврике. Она лениво приподняла кончик одного уголка, спросонья признавая её, затем снова легла.

Вир лежала и думала о только что прошедшем дне. Она была без сознания по меньшей мере дважды. Успела познакомиться или просто встретиться с десятками людей, которые теперь мертвы. Её спасали один раз, потом ещё раз, и в обоих случаях она избежала смерти. И ей сказали искать разум — сознание старого мошенника, повстречавшегося ей ненароком почти двадцать лет назад, когда — оглядываясь назад — она была ещё совсем ребенком. Люди умирали, корабли ломались, чтобы доставить её с места на место, а она отнюдь не была уверена, что является человеком, способным совершить то, что все от неё ожидают.