Водородная Соната

Скоро всё это будет неважно. Она все равно собиралась в Сублимацию, так ведь? Все остальные собирались. Она полагала, что и ей придется пойти, если все её сородичи отправятся за горизонт.

В глубине своего я она не была уверена, имеет ли для неё значение, что Книга Истины была основана на лжи, о чём многие давно уже догадывались.

Сколь важным это было для остальных людей её вида? Возможно, очень важным — в достаточной степени значимым. Остановит ли знание о лжеапокрифе — если оно было правдой — людей от Сублимации? Не исключено. Очень многое в процессе принятия решения об окончательном цивилизационном переходе было связано с настроением, с атмосферой постепенно растущей, общей, блаженной покорности. Чувство неизбежности каким-то образом поселилось в их мире, самораспространяясь и саморасширяясь, отчего Сублимация представлялась просто следующим, естественным шагом.

Люди давно судачили о ней на протяжении столетий, но только в последние поколение или два идея начала рассматриваться через спектр вероятности в воображении масс, начиная с немыслимых предположений, прогрессируя до абсурда, затем переходя от возможного, но маловероятного к очевидно вероятному, прежде чем, в конце концов, прийти — примерно во время ее рождения — к, казалось, неизбежному.

И ожидаемому, желанному.

Изменится ли восприятие идеи, если выяснится, что Книга Истины являлась всего лишь инопланетным трюком, а священные, полубожественные Зихдрены обычными шарлатанами?

Некоторые люди считали, что гзилты собрались приобщиться слишком рано, что большинство видов и цивилизаций проходят гораздо более длинный путь, более продолжительный период роста, прежде чем решаются покинуть этот мир… но все виды были разными, а гзилты считали себя особенно разными, исключительно разными, отчасти из-за Книги и того, что она им рассказывала. Если бы её послание было поставлено под сомнение, разрушило бы это основы их самоудовлетворенности и заставило бы людей усомниться в мудрости принятого решения и ценности Сублимации как таковой?

Может быть, просто смутившись, они захотят избежать стыда и неуверенности, поспешив в Сублимацию с ещё большей решимостью. Или уйдет только половина цивилизации, какая-то часть — достаточная, чтобы быть жизнеспособной — Там, внутри, оставив сомневающихся позади, предоставив им возможность принять собственное решение когда-нибудь позже. Таким образом, в Сублимации, не исключено, возникнет раскол, не поддающийся исцелению, а в реальности — хаос.

Даже если Сублимация свершится, как и планировалось, в полном объеме, не повлияет ли знание о том контр-откровении о Книге в последний момент на опыт Гзилта после того, как они станут Свёрнутыми и недоступными?

Если она правильно помнила статьи и книги, которые читала, передачи и обсуждения, которые видела, то это не имело практически никакого значения, но никто — даже Старшие цивилизации, изучавшие такие вещи на протяжении эпох, — не могли быть полностью уверены, потому что ничтожно мало информации просачивалось Оттуда, смутной, непостижимой информации.

У неё не было ответов: все, что она могла сделать — это исполнить то, о чём её попросили.

В чём она была уверена, так это в том, что не должна отвечать за последствия, какими бы те ни были. Она просто музыкант, обычный человек, волею случая ненадолго столкнувшийся со стариком, с которым все вдруг захотели поговорить.

Она не была какой-то особенной. И не была идиоткой, готовая с радостью признать в себе одарённого музыканта, но не готовая обременять себя столь важной частью общественного бытия, связанного с иными видами и незнакомыми реалиями в преддверии последних дней.

Может быть, ей стоило просто оставить КьиРиа в покое? Попросить корабль отвезти её домой, или в место, ставшее новой штаб-квартирой полка, отчитаться там, а затем вернуться на Зис, в свою квартиру, или в другое место — куда угодно, — где нет вероятности оказаться внутри всех этих безумных коллизий с высокотехнологичными орудиями и бесчисленными жертвами? Но она пообещала Рейкл. Пообещала, что сделает то, о чем её попросили или, возможно, приказали. Кроме того её вернули в армию, так что даже когда маячила Сублимация и все обычные правила и дисциплины, казалось, испарялись, оставались долг, самоуважение, честь. Ты делала то, что считала нужным, чтобы потом, оглядываясь назад, не чувствовать себя виноватой. А воспоминания, воспоминания о прошлом, конечно же, сохранялись и в Сублимированном. Ты есть то, что ты делаешь, как сказал ей КьиРиа годы назад. И пока в тебе присутствует контекст, ты останешься собой, даже будучи Свёрнутой.

Она перевернулась, закрыла глаза и понадеялась, что в Возвышенном всё ещё можно будет иногда поспать. * * *

Септаме Банстегейн сумел изобразить ужас, когда ему доложили, что на штаб-квартиру Социалистическо-республиканского народно-освободительного четырнадцатого полка было совершено нападение. Новость о случившемся поступила вскоре после голосования, в результате которого Ронте был присвоен статус привилегированных партнеров, и ему не составило труда направить гнев и ярость, испытываемые им в связи с этим поражением, в реакцию на последующие, гораздо более серьезные события. Он все еще был зол, когда снова встретился с Чекври в специальной палате глубоко под зданием парламента.

— Две тысячи человек, Чекври, во имя Пророка…

— Обычно на борту находилось от четырех до шести тысяч, — спокойно сообщила маршал. — К тому же на борту "Гелиш-Оплула" было ещё пятьсот виртуальных душ. Но в любом случае, септаме, чего вы ожидали от атаки, направленной на уничтожение полкового штаба?

— Я думал, что вы уничтожите — вещь, место, ИИ, но убить столько… и этот корабль, всех, кто был на нём — я имею в виду, это просто ужасно…

— ИИ и высшее командование, будучи на борту, обычно находятся в наиболее защищенных частях штаба, расположенного в самом сердце луны, или корабля — называйте, как хотите. — Чекври говорила так же невозмутимо, как выглядела. Возможно, даже, подумал Банстегейн, ей это нравится. Он и сам понимал, что отчасти притворяется, выказывая возмущение, хотя доля правды в его словах всё же была: он искренне ужаснулся, когда услышал, что, насколько известно, никто не выжил после нападения. (Другая его часть чувствовала триумф от того, что нападение прошло удачно, а информация, так предательски переданная Четырнадцатому, была искусно вырезана, но эта часть должна была оставаться как можно более тайной, сокрытой от посторонних глаз — он подавлял ее, как мог, опасаясь, что если будет думать о случившемся слишком много, это как-то проявится на его лице или будет читаться в языке тела).

— …Чтобы добраться до них, нужно было полностью уничтожить штаб-квартиру, — заключила Чекври.

— В любом случае, — заметил Банстегейн, — они военные. У них есть резервные копии, не так ли? Они могут быть восстановлены? Некоторые из них…

— Большинство хранилось в самом штабе, — сказала маршал. — Может быть, отдельные в других местах. Не думаю, впрочем, что военный или гражданский суд примет это обстоятельство как смягчающее и позволит ему повлиять на предполагаемое в таких случаях суровое наказание.

— А потому не должно быть ни суда, ни разбирательства, не так ли? — сказал Банстегейн. — У нас — у вас — всё прошло гладко. Верно? Я имею в виду, что времени осталось мало, и я уверен, что мог бы получить… потянуть за ниточку или две….

По словам маршала, последний сигнал с 7*Уагрена свидетельствовал о том, что ему удалось незаметно ускользнуть из системы Изениона, разобравшись с последними выжившими после уничтожения штаба — он преследовал их до самой звезды Изенион, пресекая попытки подать сигнал и обеспечил в итоге их быстрое уничтожение.

— Да, всё прошло гладко, — подтвердила маршал с едва заметной, невеселой улыбкой. — И теоретически не оставив после себя слишком очевидного профиля атаки. Независимый наблюдатель, тем не менее, вероятно, всё равно пришёл бы к выводу, что это было братоубийство, хотя и недоказуемое, и осталось всего восемнадцать дней, чтобы привести аргументы. Перетянуть струны.

— Да… — Банстегейн, слегка прикусил губу. — А они никак не могли — люди, ИИ в штаб-квартире — не могли они сублимироваться сами по себе? Это действительно невозможно?

— Люди, определенно нет — для этого необходимо Присутствие, — сказала маршал с видом человека, который обращается к тому, кто пропустил свои же рекламные ролики за последние 15 лет. — ИИ — почти наверняка нет. Это требует времени, подготовки. Даже для ИИ есть некое состояние, похожее на транс, которое должно быть достигнуто, прежде чем они смогут затащить себя в Свернутое за свои собственные плечи. Маловероятно, в известных обстоятельствах.

— Ммм, ммм — протянул септаме, потирая лицо. — Хорошо, хорошо. — Он смотрел куда-то в сторону. — Значит, в нападении можно обвинить кого-то другого?

Маршал немного подумала, прежде чем ответить.

— Да, можно, — медленно проговорила она. — Хотя спектр правдоподобия может быть немного… — она подняла глаза к куполообразному потолку комнаты — … урезан, скажем так? — Она снова посмотрела на септаме. — А что, у вас имеется кто-то конкретный на примете?

— Ронте?

— Ронте? — удивилась маршал. Она нахмурилась. — Я думала, мы просто сделали их нашими официально лучшими друзьями из числа падальщиков.

— Думаю, вы скоро поймёте, что всё весьма условно.

— Каким образом? Тем, о котором они, конечно, не ведают?

Банстегейн махнул рукой:

— Не ваша забота, маршал. Но это правдоподобно, как считаете?

Чекври откинулась на спинку кресла и, казалось, задумалась.

— Не совсем. Их главные силы слишком далеко — вряд ли они доберутся сюда даже до Сублимации — их технологии слишком посредственны, а их мотив… Я даже не могу предположить, какой у них мог быть мотив.

— Ронте с подачи Культуры? — предположил Банстегейн.

Маршал рассмеялась.

— Простите меня, септаме, — сказала она, в символическом извинении протягивая Банстегейну руку. — Это восполнило бы технологический пробел, если так можно выразиться, но я подозреваю, что спектр правдоподобия иссяк бы до нуля.

— Ни одной истории, которую мы придумаем, нет необходимости существовать сколько-нибудь долго, — заметил Банстегейн, по лицу его при этом прошла тень недовольства. — Только до Сублимации.

— Септаме, такая история с трудом доживет до конца предложения, в котором она впервые будет сформулирована.

— Но там мог быть корабль Культуры, на Скульпте, — возразил Банстегейн.

— "Уагрену" известно, что в системе Изениона, примерно через четыре часа после атаки, нечто совершило маневр, называемый аварийной остановкой. Только по предполагаемой начальной скорости мы решили, что если это не один из наших кораблей, то наверняка корабль Культуры. Трудно найти другое правдоподобное объяснение. Скорее всего, это нечто именующее себя "Ошибка Не…", и этот ублюдок, надо сказать, ещё быстрее, чем мы думали.

— Значит, мы можем — гипотетически — утверждать, что он участвовал в нападении?