Моргемона

Но мы с Авророй избежали этой участи благодаря тому, что я тоже кое-что знала от старухи Тамры. Защитное колдовство — поджигание трав и камушков. На этом, увы, мои познания кончались, и я не могла понять, кто является нашим врагом, если не мой отец. Как всякий знаток драконов, он был по-своему вовлечён в тонкие искусства, и мне не приходило в голову думать на кого-то, кроме него.

Всё, что у меня было — это камушек оникса, который я держала в руке и шептала слова, запретившие бы Тавру колдовство во время поединка. А шептать надо было на марледи. Она выиграла чисто, не дав никому себя заподозрить, ведь всю жизнь она была лишь безымянной тенью Тавра — никто не мог ожидать от неё такого могущества. Вот только магия не всесильна. Она потеряла своего мужа — никаким колдовством было не образумить его жажду демонстраций собственной власти.

Для ритуалов Тавр покупал ей тигров — животных, чья кровь способна дать силу Мелиною, который исполнял все приказы колдуньи. Первый тигр был убит для Магра, два следующих — для нас с Авророй, а последний был заколот перед самой дуэлью. Его-то и нашли солдаты в катакомбах Оскала. Впрочем, сейчас марледи Ланхолия наверняка уже спрятала всё, что выдавало бы её колдовство, но я изложила вам всё, что знаю — клянусь праведным Ирпалом, грозным Ранкаром и молчаливым Схали, — довершила Гидра. И хотя её слова звучали сухо, бесстрастно, сквозь сдержанность просвечивало пламя гнева.

Гул в зале стал громче. Теперь Гидре было ясно, что её история прозвучала весьма голословно, и полный презрения взгляд матери доказывал это. Кроме того, она косвенно обвиняла в колдовстве и себя в этот момент.

— Помилуйте, ну нельзя ж все необычные смерти списывать на чаровство, — заговорил марлорд Вазант. — Да ещё и одного-единственного человека.

— Можно, — вдруг оборонил Иерофант.

И в зале повисла гробовая тишина.

Марледи Ланхолия замерла, а Иерофант Мсара спрятал руки в рукавах и обратился к ней. Его голос зазвучал, роняя каждое слово в тишину, как в колодец:

— Её Диатрость знает, о чём говорит. И её изложение — именно то, что довершает моё познание о вашем колдовстве, марледи.

Все задержали дыхание. А Иерофант продолжил:

— Иерофант Рхаат предупреждал меня о чаровницах рода Наар. Ваша бабушка, леди Сипресс Наар, соблазнила его и получила доступ к сакральным книгам священства, откуда узнала о самой страшной силе среди савайм: лхаме Мелиное. Она прочла, что, жертвуя тиграми и частью своей судьбы, можно снять с него первую печать — Печать Крови. Чудовище вырвалось на свободу.

Дворяне ахнули. Но тут же смолкли вновь.

— Разумеется, оно было подчинено лишь ей. Но никому не под силу овладеть демоном по-настоящему. Делая для неё то, что она пожелает, он вынуждал её делать и то, что желает он. Леди Сипресс Наар получила доступ ко дворцу и стала придворной дамой; таков был её интерес. Но интерес самого Мелиноя был куда обширнее. Он смутил разум королевы Лорны Гагнар, не дал ей продолжить род и убедил её услать драконов. Ради своей малой прихоти жить во дворце королевы леди Сипресс оборвала величайший род доа.

Поражённое молчание казалось звенящим.

— Как всегда бывает при контракте с демоном, счастье не приходит даже после исполнения всех желаний. Мелиной свёл леди Сипресс с ума, и та родила, марледи, вашу мать, которая тоже страдала безумием. Ваш род был на грани гибели от её выходок. И если б не леди Тамра, что интересовалась оккультным наследием леди Сипресс, то вы, марледи Ланхолия, никогда бы не вышли замуж за Тавра с такой скверной кровью в жилах. Но вы вовремя подсмотрели за леди Тамрой. Ведь она наведывалась в вашу скромную резиденцию в Арау и постоянно спрашивала о личных вещах леди Сипресс. Всё это я знаю благодаря расследованию, которое провёл Иерофант Рхаат после смерти своей нечестивой возлюбленной. К сожалению, он начал это слишком поздно, чтобы докопаться до недавних событий.

Марледи Ланхолия не демонстрировала никаких эмоций. Но её пышные губы сжались в прямую линию.

— Мне же, когда я заступил на должность, досталось его тревожное знание. Мелиной каким-то одному ему ведомым способом воспользовался церемонией, что прошла в Малха-Мар — на его вотчине — и снял с себя вторую печать, Печать Духа. Полагаю, за счёт Её Диатрости Ландрагоры. Именно поэтому я начал думать, что она, коли верить слухам, стала наследницей запретных знаний леди Сипресс и леди Тамры. У меня было слишком мало времени, чтобы изучить её действия и прийти к должным выводам. Даже если учесть, что Её Диатрость подстроила бы покушение на себя, чтобы отвести от себя вину, одно не складывалось в моём предположении: смерть Сагарии Райской Птицы произошла до рождения Её Диатрости. И я не мог вынести обвинения. Выходило так: до снятия Печати Духа Мелиной был полностью покорен заклинателю, почему и убил Сагарию Райскую Птицу, которой, вроде бы, был увлечён. Но после снятия печати он мог и проигнорировать требование колдуна. Что он и сделал, оставив в живых леди Аврору и Её Диатрость. Погибель диатра Энгеля же и вовсе была совершена не его руками — а лишь отголоском его силы, заговором, который взывал к его «кровавой» ипостаси. Но сам он диатра Энгеля убивать не желал, потому что, если б это было возможно, марледи Ланхолия бы всенепременно этим воспользовалась.

Гидре стало дурно.

— Как вы понимаете, к тому моменту она поняла, как оплошала. Слепая жажда исполнения желаний сделала её глупой, а Мелиной, как всегда, обхитрил контрактера и приблизился к срыву третьей печати, Печати Плоти. К счастью, тут вы и были остановлены. Её Диатрость поведала достаточно, чтобы я наконец составил полную картину и понял: всё это время именно вы вели нашу страну к погибели своей алчностью. Во имя любви ли, или во имя наживы, теперь уже неважно. Мне предстоит долгая и кропотливая работа, чтобы восстановить прежние печати и вновь обезопасить Рэйку от хитрого демона.

Недоумённый ропот в зале становился всё более гневным. Марледи Ланхолия забегала глазами. Она не показывала этого, но Гидра, и сама ошеломлённая, ощущала, что та поражена.

— Это неправда, — растерянно возразила марледи. — Все знают, что моя дочь была болезненна оттого, что отдавала свои силы нечистым силам. И раз она и сняла эту Печать Духа, значит, это она и…

— Ага! — вдруг раздался громкий возглас сэра Леммарта. — И ваш хилый муж, ни разу не вышедший ни на турнир, ни на фронт, прямо так в бою и одолел диатра Энгеля, первого мечника Рэйки! Безо всякого колдовства!

Зал взорвался этим простым, но веским аргументом. Люди кричали, недоумевая, каждый о своём. Одни вопили «ведьма!» — не зная, кому именно из двух кандидаток на трон; другие оплакивали судьбу Энгеля, а третьи уже начинали задаваться вопросом, что за зло наползает на Рэйку.

Но когда ди Монифа медленно поднялась на ноги, толки стали тише. Надломленным, но громким голосом бывшая королева произнесла:

— Убийство Сагарии Райской Птицы потрясло меня когда-то. Я ненавидела её за то, что она опозорила род Мадреяров, разнеся повсюду весть о своей внебрачной связи с моим братом Вазантом. Но жестокость её убийства была настолько же ужасна, насколько сильна ненависть ведьмы к сопернице. Эта женщина убила ради своей любви. Диатрис Ландрагора же ради своей любви села на дракона и вступила в бой бок о бок с Энгелем, и поэтому я, как королева-мать, обвиняю марледи Ланхолию.

— Я обвиняю марледи Ланхолию! — подхватил марлорд Вазант в ужасе. — Сагария кружила головы мужчинам, но от расправы над ней кровь стынет в жилах. А лорд-канцлер Магр Денуоро, а почтенный член торговой гильдии Мелиноя…!

— Я обвиняю марледи Ланхолию, — эхом повторила Гидра. — Она угрожала мне смертью перед венчанием с Эваном, а Аврора должна была стать жертвой её ненависти — и оправданием тому, чтобы это выглядело как интерес ди Монифы.

— Мы обвиняем марледи Ланхолию, — произнесли Иерархи, поднявшись со своих мест. Всякий держал в руках свитки и книги. — Если б не посмертное признание Иерофанта Рхаата, мы бы так и не понимали, кто губит Рэйку, освобождая Мелиноя. Но мы успели. Последняя печать ещё держится — вопреки ненасытности этой ведьмы.

— Мы обвиняем марледи Ланхолию! — зазвучало со всех сторон.

Гидра тонула в этих словах, как в райском пении. Она слабо улыбалась и наблюдала за смятением матери, которая, разумеется, оставила далеко от себя все свои колдовские вещи. Наверняка даже не держала в рукаве лунный камень, боясь досмотра.

«Ты знала, что я буду пытаться рассказать о твоём колдовстве, но мои речи были бы жалки и смешны. Ведь у меня не было никаких доводов, лишь слепые обвинения. Ни ты, ни я не ожидали, что в наше противостояние войдёт Иерофант — тот, кто знал куда больше нас обеих», — восхищённо думала диатрис. — «Мне впервые кажется, что сила Богов — не пустой звук».

— Обвиняя вас именем Богов и Великой Матери, марледи, я лишаю вас титула и всех прав верноподданной Рэйки. Под стражу церковных рыцарей её! — велел Иерофант. И обернулся к Гидре, поведя рукой.

Он указывал на трон.

Под гневный рёв леди Ланхолию поволокла гвардия в зелёных плащах, а Гидра, как в тумане, прошла до своего изящного трона и села. И вопли ненависти сменились на восхищённые и громкие:

— Доа! Доа! Диатрис!

Она моргнула, и слёзы тронули её глаза. Вся Рэйка была у её ног, но её солнце погасло.

Однако, хотела она того или нет, королевство вступило в новую эпоху. Впервые после периода смуты, возникшей из-за смерти диатра Эвридия, в стране установилась единоличная власть. И она прекрасно понимала, насколько жалко выглядит на троне. Её никто не учил ни законам Рэйки, ни правилам распределения денег из казны, ни тонкостям международных отношений, ни другим сложным решениям. Поэтому она сформировала Совет, в котором экономические решения делегировала марлорду Вазанту, военные — сэру Арбальду, а международные — ди Монифе. Были и другие внутренние проблемы, которые она отдала лорду-адмиралу Хойя. Но любой из знати понимал: вскоре это приведёт к формированию коалиций между членами Совета, и для Рэйки взаправду настанут тёмные времена.

Впрочем, даже самые ярые противники женщины на троне пока вели себя тихо. Первые два лунара никто не винил Гидру в том, что она устранилась от дел. Вся Рэйка скорбела вместе с ней. Диатрис не было ни на приёмах, ни на церемониях; её не видели ни на Аратинге, ни в самой столице. И никто не знал, что она едва спит ночами — но это было видно по её иссыхающему, измученному лицу.

Она добралась до таких высот, до которых мог воспарить лишь дракон. Но была там, над облаками, в одиночестве, лишена хоть какого-либо смысла жить. Не хотела умирать лишь назло матери и судьбе отца.

И долго она избегала Мелиноя, но всё же вернулась. Птимен, десятый лунар года и шестой лунар дождей, был ласковым временем на побережье. Солнце стало не столь жарким, но зимние ливни ещё не начались. Кто-то из лордов принял регентство над городом, но гвардией местных иксиотов, как всегда, руководил сэр Леммарт.

Он встретил Гидру в порту и подал ей коня. И всю дорогу сопровождал её рассказами о том, как он видел поднявшегося над горами Сакраала.