Голодная бездна Нью-Арка

Глава 36

Он не стал задавать лишних вопросов.

Вообще ни о чем не спрашивал. Адрес назвал. И добавил:

— Я покажу.

— Может, лучше тут останешься? — предложил Мэйнфорд, понимая, что предложение это напрочь лишено смысла. Не останется Джонни. Он действительно хочет знать, хотя и знание это явно будет не из приятных.

— Нет. Если… если с ней что-то… я… лучше я, чем…

Он мотнул головой и, сгорбившись, разом постарев — слетел вдруг напускной лоск — двинулся к лестнице. А спускался быстро, перепрыгивая через ступеньку, точно боялся, что оставят его на квартире.

Что ж, парень имеет право.

Да и пригодится там целитель, вдруг да повезет…

…не повезло.

Мэйнфорд осознал это, стоило повернуть за угол Грайсон-авеню. А ничего квартальчик, чистый, приличный, из тех, где можно открыть кофейню, а не рюмочную.

Прелестные улочки.

Аккуратные тротуарчики. Невысокие дома со стеклами-витринами… светофоры. Шары остролистов в глянцевых кадочках. Урны и те блестят, и от этого блеска ломит челюсть.

А еще от желания сесть поближе к Тельме.

Нервничает?

Явно. Сидит прямо, но руки шевелятся. Пальцы точно струны невидимые перебирают, и музыка, которая выходит, лишь ей одной и слышна. Хотя Мэйнфорд тоже не отказался бы послушать, пусть у него и проблемы, что со слухом, что с чувством ритма…

…с кем она встречалась за обедом?

…куда вообще уходила?

Зачем?

— Налево теперь, — глухо произнес Джонни, который устроился рядом с Кохэном. Этот смотрел на дорогу, и что за мысли бродили в великомудрой его голове, было неясно. — А потом прямо до… там универмаг будет… и дальше уже частные дома пойдут… ей здесь не нравилось. Все провинциальным казалось.

Он уже говорил о невестушке в прошедшем времени. Знак? Предчувствие, которое крепло с каждой минутой? Нет, Мэйни связался с местными. Патруль вызвал. Велел охранять девицу… дура… как есть дура… сидела бы на заднице своей аккуратной, так нет же… во что она ввязалась?

Но хоть имя есть.

Фамилия.

Нет, Кохэн все равно составит полный список, но будет хотя бы с чего начать.

Тео… Тео-Теодор… любовничек наш, о существовании которого Джонни и не подозревал. Явно любовничек, и давний, близкий, с которым Сандра-ангелок не один вечер провела, а может, и не вечер, может, конечно, они днем встречались.

Проклятье.

Порасспросить бы девицу… нагло она действовала. Глупо неимоверно, но нагло… шантажировать полезла… идиотка! Вот чего не хватало ей для счастья-то? Машины той самой, которую Джонни отказался купить? Браслетика? Еще какой цацки… и главное, что поддался любовничек на шантаж.

Почему?

Не проще было ли послать дуру… и убрать дуру… зачем он девушку забрал?

…у дома стояла пара полицейских экипажей и карета госпиталя с пылающим сердцем на бортах. Надо же… в открытую… хотя… если подумать, то семейство нынешнее в должной степени благопристойно, чтобы позволить себе страховку при хорошем заведении.

Кохэн остановил машину, перекрывая карете выезд. А водителю, возмущенному этаким беспределом, сунул в нос бляху.

— Да вы все равно права не имеете! — водитель был человеком.

Живым.

Полным и раздраженным, он что-то говорил, плюясь слюной, размахивая руками, но Мэйнфорд не стал слушать. Водителя он допросит позже.

— Идем.

Джонни уже бежал к дому.

Тельма не спешила. Она озиралась и хмурилась, и вновь обнимала себя.

— Что?

— Здесь как-то… холодно.

— Осень.

А у нее и одежды нормальной нет. Вон, хрипнуть начала. Того и гляди сляжет. А ведь осень — не самая поганая пора в Нью-Арке, зима, она куда хуже.

— Нет… это другой холод. Как будто… не знаю. Ощущение такое.

Она сама взяла его за руку, и было в этом жесте что-то доверчиво-детское. Захотелось обнять. Успокоить. И еще замотать голую эту шею шарфом. Клетчатым. Старым. Мэйнфорд его не первый год носил, и шарф давно уже утратил изначальную свою колючесть, сделался мягким, теплым.

Не позволит.

И так между ними слишком все непросто.

— Если ты устала…

— Нет, — она мотнула головой. — Я с тобой… я… мне жаль, Мэйнфорд.

— Что?

— Ничего. Просто жаль, что так все складывается.

Вот и попробуй пойми, о чем она. Женщины. Что в ваших головах творится. Мэйнфорд лишь вздохнул и подтолкнул данную конкретную женщину к дому. Он понятия не имел, что ждет их за порогом, но там хотя бы теплее будет.

— … моя девочка! — высокий женский голос ударил по ушам. — Моя бедная девочка!

Запахи.

Духов.

Цветов. Свежей выпечки.

Горничная в сером наряде застыла у стены, пытаясь с этой стеной слиться. И у нее почти получилось.

— Где все? — Мэйнфорд отметил себе, что горничную стоит допросить. Порой прислуга на удивление много знала о хозяевах.

— Там, — горничная указала на лестницу.

Надо же, мрамор.

Или имитация его? Если так, то качественная. Дорогая. В этом доме все выглядело дорогим, от треклятой лестницы с низкими ступенями, до стеновых панелей, не то дубовых, не то вишневых.

Статуэтки на резных тумбах.

Картины в рамах массивных, золоченых для большей солидности.

Хрустальная люстра на десяток ламп.

В доме предпочитали их? Шары дешевле. И надежней. И свет дают более ровный…

— Это из-за тебя… моя бедная девочка… она никогда бы… я буду жаловаться! Я тебя… мы тебя уничтожим… Синтия!

Женщина была немолода.

Нет, не так. Когда-то, несомненно, она была и молода, и хороша собой, и о той поре помнила распрекрасно, и потому делала все, чтобы остановить время.

А состояние позволяло сделать многое.

Убрать морщины с лица. Замедлить процессы старения кожи, отчего у кожи этой появился характерный оттенок мэйнского фарфора. Такой хорош для кукол, не для людей.

И само ее лицо гляделось кукольным.

Неподвижным.

Кажется, это делается специально, чтобы на восстановленной коже вновь не появлялись морщины.

Пухлые губы. Аккуратный нос. Идеальная линия подбородка, где и намека нет на характерную складку, которая появляется после тридцати…

— Кто вы такой⁈ — женщина повернулась к Мэйнфорду и, окинув его полным ненависти взглядом, велела. — Вы из полиции? Арестуйте его! Этот человек убил мою дочь!

Странно. Губы шевелятся, но вяло. А на лице — ни тени эмоций, только выражение глаз выдает, что ей на самом деле больно.

— Разберемся.

— Это он! — женщина вцепилась в руку Джонни. — Он ее довел! Я всегда говорила, что не нужно ей было связываться с оборванцем… нашел девочку из хорошей семьи!

Визгливый этот голос отдавался в затылке.

Девочка из хорошей семьи… ну да, хорошая семья — это всегда гарантия того, что никакая погань в ней не заведется… только попробуй сказать, и визгу не оберешься. Впрочем, и так будет.

Вспомнит о знакомых.

Приятелях.

Сядет на телефон обзванивать всех, кто способен повлиять на полицию… костьми ляжет, чтобы посадить Джонни, которого ненавидит вполне искренне. Ей просто нужен кто-то, кого можно обвинить и наказать. Ей думается, что тогда станет легче.

Не станет.

Но кто Мэйнфорда спрашивает? И он просто отодвинул даму… надо будет имя спросить, для протокола. Она же, ошарашенная этаким обращением, до сего дня, надо полагать, полицейские вели себя крайне вежливо, памятуя, с кем дело имеют, не нашлась, что сказать. Она открывала накрашенный рот и закрывала. И щеки ее белоснежно-фарфоровые надувались, грозя лопнуть. А меж бровей пролегла складка…

— Идем, — Мэйнфорд выдернул Джонни из цепких рук несостоявшейся тещи. На Тельму не обернулся, знал, пойдет следом.

— Да как вы…

— Вниз. Ждите…

Ему удалось захлопнуть дверь перед носом нервной дамочки. И лишь после этого Мэйнфорд позволил себе обернуться.

Комната.

Большая комната.

Розовая.

С круглой кроватью, над которой двускатною бархатной крышей навис балдахин. С пушистым ковром и полусотней мягких игрушек, по ковру разбросанных. С полочками и куколками на этих полочках. И кукол рассаживали, старательно подбирая друг к другу. Откуда взялось это ощущение?

Мэйнфорд повел плечами, пытаясь избавиться от него.

Комната гляделась искусственной. Не жилое помещение, а сцена для спектакля. Или кусок кукольного же дома, притаившегося в дальнем углу. Не удивительно, что невеста Джонни норовила сбежать отсюда. Кажется, ее мамаша пребывала в уверенности, что Синтии все еще десять…

…ну да, у молодых женщин взрослых дочерей не бывает.

Она лежала на кровати, раскинув руки, и гляделась еще одной куклой, которых в этом доме было, кажется, чересчур много.

— К сожалению, Синтия была уже мертва, — только когда этот человек подал голос, Мэйнфорд увидел его.

Высокий. Сухопарый.

Какой-то весь тонкий, слишком уж тонкий, и мутно-прозрачный, слюдяной будто бы. Он почти терялся на фоне розовых с бабочками обоев, и похоже понимал это. Потому и подал голос.

— Теодор Белленштейн, — парень поднялся и руку протянул, которую Мэйнфорд пожал крайне аккуратно: уж больно хрупкою гляделась эта рука. — Я… давний знакомый семьи. И когда Синтия мне позвонила, я приехал… пытался отговорить ее, но… не получилось. А пока добрался, она уже… ничего не мог сделать.

Теодор.

Фамилия другая, но все равно Теодор.

— Мне жаль, что так получилось, — смотрел этот Теодор не на Мэйнфорда — на Джонни, застывшего в дверях. А тот не способен был отвести взгляд от тела. — И я не думаю, что в произошедшем есть ваша вина. Синтия всегда отличалась повышенной эмоциональностью.

Он говорил сухо, спокойно, будто бы смерть давней знакомой вовсе его не задела. А может, и не задела, если он ее убрал… и даже если не он, целители быстро привыкают к смертям.

Циничный они народец.

— Она… — Джонни все же нашел в себе силы подойти к кровати. — Она…

— Покончила с собой.

А Мэйнфорд взял и поверил. Нет, он сделает вид, что поверил, потому что типчик этот смотрит выжидающе, с подозрением, и как знать, куда и к кому он свои подозрения понесет.

— Это я предложил миссис Маронски вызвать полицию. И остался, чтобы дать показания.

— Благодарю, — Мэйнфорд тоже умел быть любезным. Когда, конечно, в этом случалась нужда. — Так значит, она вам позвонила. Во сколько?

— Начало шестого… я точно не помню, но вы ведь сможете поднять записи. Все звонки фиксируются. И телефонная компания…

…без особой радости, но распечатку предоставит. Что ж, нечего было надеяться зацепить его на такой ерунде.

Мэйнфорд покосился на Тельму, которая стояла посреди комнаты. Вид у нее был отстраненный, и если бы не открытые глаза, Мэйнфорд решил бы, что она спит.

Нет.

Стоит, покачивается.

Взгляд устремлен в стену. Что она видит? Хорошо бы, что-нибудь полезное, такое, что позволит ордер выписать вот на этого молодчика.

— И что сказала? — Мэйнфорд огляделся и решительно шагнул к столу.

Тот выглядел кукольным, розовеньким и хрупким, годным разве что держать все собрание банок и баночек, которые выстроились ровными рядами. Да и стул выглядел не лучше.

К банкам он и бросил кристалл.

— Надеюсь, не возражаете, если я запишу нашу беседу?