Голодная бездна Нью-Арка
- Автор: Карина Дёмина
- Жанр: Фэнтези: прочее
Читать книгу "Голодная бездна Нью-Арка"
Глава 12
Все-таки ночевка на диване была не лучшей идеей. С одной стороны Мэйнфорд выспался, и даже сны, на редкость яркие, и тем выделяющиеся и в череде обычных его кошмаров, не слишком помешали, с другой — тело ломило.
Он никогда еще не чувствовал себя настолько… древним.
Именно, пожалуй, он был древним.
Как одна из треклятых статуй, которые дед хранил отнюдь не из любви к искусству, но назло матушке. Она требовала отдать статуи на реставрацию, а лучше — передать тому, кто способен распорядиться этаким сокровищем. Дед не соглашался.
Статуи старели, сырели, покрывались пылью. Под пылью прятался потускневший мрамор и трещины. И кажется, одна, особо древняя, даже рассыпалась как-то.
Мэйнфорд тоже вот-вот рассыплется.
Он сполз с дивана на четвереньках, помотал головой…
— С добрым утречком, — Кохэн выглядел до отвращения бодрым, а еще прямо-таки лоснился довольством. — Кофе подать?
— Я тебя ненавижу.
— Подать.
— Руку сначала подай…
Кохэн отступил на шаг.
— Извини, босс, но руки мои мне еще пригодятся.
И ушел.
Вот же… масеуалле треклятый, бездна его задери.
Вставать пришлось самому. Спина ныла. Плечи тянуло. Шея… шеи Мэйнфорд вообще не чувствовал.
— Ваш кофе, сэр, — Кохэн явился с серебряным подносом, на котором возвышался серебряный же кофейник, кажется, из фамильного сервиза, сахарница с обсидиановой крышкой, пара крохотных, с наперсток, чашек, молочник, держатель для салфеток и сами эти салфетки, льняные, с монограммой.
— Смерти моей желаешь?
— Жизни, — поднос Кохэн водрузил на стол. — Поверьте, босс, я как никто заинтересован в том, чтобы ты был жив, бодр и готов к обороне…
— Все так… дерьмово?
А кофе Кохэн варить умел, именно такой, к какому привык Мэйнфорд. Крепкий. Горький. И густой, что патока. Сам он разбавлял напиток сливками, сахар клал щипцами, и в этой неуместной великосветской церемониальности было что-то донельзя забавное…
— Звонил твой брат.
— Злился?
— Верещал, — Кохэн поднес чашку к губам, и крылья носа его дрогнули. — Требовал тебя… потом был начальник участка… заместитель мэра… они желали знать, когда нашего сумасшедшего повесят.
— Вот так и сразу?
— А чего тянуть? — пожал плечами масеуалле. — Общественность возмущается. Сам понимаешь, когда общественность возмущается, мэр испытывает некоторое беспокойство. Все-таки избиратели…
Кофе несколько примирял Мэйнфорда с реальностью, в которую пришлось вернуться, хотя, видят Боги, с куда большей охотой он остался бы во сне.
— Еще Джаннер пробовал подкатить к нашей девочке…
— И как?
Надо было набить ему морду… давно надо было… или притопить в какой-нибудь канаве. Пожалуй, это убийство Мэйнфорд расследовал бы не очень тщательно.
— Подробностей не знаю, но он сбежал, поджавши хвост…
И это тоже было интересно.
— Не спрашивал?
Кохэн покачал головой:
— Сам попробуй. Она уже пришла. Работает.
Хорошо.
Сейчас не время остаться без чтеца, и если девчонка продержится хотя бы до конца недели… неплохо будет, если продержится. Мэйнфорд сам тогда в храм заглянет, поставит дюжину свечей, откупаясь от всех богов разом.
Правда, в отличие от Бездны с ее обитателями, Боги о существовании Мэйнфорда и не вспоминали.
— Что еще? Нового? Хорошего? — сваренный масеуалле кофе согревал кровь.
Бездна, а почему так холодно?
Осень с ее поганым плаксивым норовом только-только началась, а Мэйни уже знобит… и руки трясутся. Кохэн старательно отводит взгляд, он привык не замечать некоторые несуразности, но вот… сегодня холодней, чем обычно.
— Нового… есть и кое-что новое… не сказать, чтобы хорошее, скорее уж любопытное. Пришли результаты по ауре…
— И?
Мэйнфорд отставил чашку и пошевелил пальцами. Чувствует? И хорошо… очень хорошо… это уже много, а дрожь — от холода. Холод — от дождя, который, и думать нечего, всю ночь лил, вычищая треклятый город.
— Еще? — Кохэн не стал дожидаться ответа, поднял кофейник, наклонил. Он смотрел, как льется черный, слишком густой напиток, и не спешил заговаривать, а Мэйнфорд не торопил.
Это были его минуты тишины.
Законного покоя, который вот-вот прервется, и не важно, что будет тому причиной — очередной вызов, явление начальства или дражайшие родственники… мысленно Мэйнфорд поставил на них. И усмехнулся: в этом пари он никогда себе не проигрывал.
— А то, что есть такой… в базе пропавших. Николас Альгерти… семь лет тому ушел из дому, и не вернулся. Предположительно, сбежал…
— Семь лет…
— Ему было девять…
— Семь лет тому, — Мэйнфорд принял чашку осторожно, теперь напиток пах перцем и еще какою-то приправой, и значит, будет острым, жгучим. Именно то, что нужно, чтобы встряхнуться. — Значит, сейчас…
— Шестнадцать.
— А выглядит…
— Наш док утверждает, что с точки зрения банальной физиологии, Нику хорошо за восемьдесят.
— Хрень какая-то, — язык обожгло, гортань опалило, и Мэйнфорд с трудом сдержался, чтобы не выплюнуть кофе. Это ж надо постараться, сварить такое. — Быть того…
— Не может, — Кохэн всегда соглашался легко. — Я тоже так решил… совпадение…
И прищурился, глядя в стену.
Мэйнфорд тоже поглядел. Стена обыкновенная. С обоями в полоску. С полкой и парой снимков в рамке. Снимки принесла матушка, когда еще надеялась вразумить блудного сына, и стоило бы снять их, да руки до такой ерунды не доходили. Потом снимки прижились, срослись со стеной, покрылись слоем грязи, которою зарастало все отделение. И стекла в рамках посерели, помутнели, теперь при всем желании сложно различить лица.
— Он хотел поговорить с вами…
— Поговорим.
Только вряд ли от этого разговора будет толк.
Ник безумен. Дети пропали, вещи остались. Улики. И эти улики вещественны, в отличие от сказок… аура… семь лет тому ауру снимали на дагерротипические пластины, а этот метод ненадежен. И значит, всего-то совпадение.
— Поговорите… пока он еще способен говорить.
— Что ты…
— Допивай кофе, Мэйни. День будет тяжелым…
…вот кого он меньше всего ожидал встретить у камеры, так это девчонку. Стояла, вцепившись в прутья, прислонившись к ним щекой, и выглядела такой несчастною, что у Мэйнфорда возникло почти непреодолимое желание погладить бедняжку.
С желанием он управился быстро.
— Что ты тут делаешь?
— И вам доброго утра, — она не отпрянула от решетки, как человек, которого застали не в том месте и не за тем занятием, но обернулась.
Две розовые полоски, на щеке и на виске.
Стоит давно.
А костюмчик прежний… вчерашний. Или позавчерашний? Какая, на хрен, разница, главное, что убогий, мятый и наверняка не греет. А внизу холодно, куда холодней, чем наверху.
— Так что?
— Он звал. Я решила, что, если спущусь, то, быть может… — девчонка протянула раскрытые руки.
Белые ладони, иссеченные многими линиями, среди них и судьба прячется, и смерть, и тысяча возможностей, как утверждал дед, приговаривая, что в людской натуре плевать и на судьбу, и на возможности.
— Он ведь не против, но… не пускают.
Мэйнфорд хмыкнул.
Прочесть Ника?
Это позволило бы получить однозначный ответ, правда, что-то подсказывало, что ответ этот придется не по нраву мэру, а заодно уж начальству и широкой общественности.
Не пахло от Ника чужой смертью.
— Пустят, — он принял решение. И рукой махнул дежурному. — Уверена?
Чужой разум — зыбкая штука… старик, помнится, с трясиной его сравнивал, чуть оступишься, и поймает, затянет, спеленает чужими кошмарами, закрутит в омутах памяти, а затем и вовсе растащит на клочья, на куски…
— Не знаю, — девчонка не стала лгать. Страшно ей было? Определенно, страшно. Обняла себя, вцепилась в серые рукава. — Но… если это не он?
— А если он?
— Тогда я буду знать.
Наверное, в этом был высший смысл безумной этой затеи. Будет знать.
Она.
И Мэйнфорд.
Кохэн. Остальные, которые берутся судить. И сам суд, что в любом случае состоится, никто не посмеет обвинить в предвзятости.
С замками дежурный возился долго. И решетка отворилась с протяжным скрипом, а помнится, Мэйнфорд просил разобраться с петлями. Внизу и без того неуютно, а еще и скрипом нервы дерут.
Ник лежал.
Он вытянулся поверх тоненького одеяльца, руки сцепил на впалой груди… дышит? Дышит. Веки дрогнули, и в мутных глазах мелькнула искра… разума?
Безумия?
— Вы пришли. Хорошо… я хотел сказать спасибо…
— За что? — Мэйнфорд наклонился над стариком. А сейчас Ник выглядел куда старше, чем накануне. Восемьдесят? Да все девяносто, или сто, или сто двадцать, если обыкновенный человек способен протянуть сто двадцать лет.
Белые волосы.
Белая кожа… как у Тельмы. Почти как у Тельмы.
Белые глаза, в которых теряются маковые зерна зрачков.
Ник дышал, но дыхание его было слабым, поверхностным. И Мэйнфорд ясно осознал, что до суда, даже если треклятый суд состоится нынче же вечером, подозреваемый не дотянет.
— Вы… заставили его уйти… дверь закрылась… они ушли, и дверь закрылась… одна дверь…
— Кто ушел?
— Тот, кто лжет…
— Ник, послушай. Это Тельма. Она чтица. Ты знаешь, что это означает?
— Да… она видела… все видела… жаль… с крыльями ей было бы лучше… пусть смотрит… я… хочу, чтобы она посмотрела… я… скажите маме, я не хотел убегать…
Его голос стал слабым, и Мэйнфорду пришлось наклоняться к самым губам безумца. Странно, но пахло от Ника вовсе не помойкой.
Костром.
И землею еще… и пылью, тленом… старым склепом, в который однажды лег дед… самую малость — морем, с солью его и дурною натурой.
— Отойдите, — попросила Тельма. И руку протянула. А пальцы-то ледяные… это не дело, надо сказать Кохэну, пусть приоденет девчонку, раз уж сама она не в состоянии о себе позаботится.
Она присела у лежака.
Пальцами свободной руки коснулась лба.
Провела по носу… прикрыла глаза…
— Он умирает. У нас мало времени… и я не уверена, что выведу двоих.
— Постарайся, — Мэйнфорд не собирался отпускать ее одну. Нет уж, у любого безумия должен быть предел.
— Постараюсь…
Ее голос доносился издалека.
Из-за ограды… за оградой расстилалось поле, бурое, покрытое редкими кочками. На кочках росла трава, но за лето она выгорела, а потом сгнила, и ныне стебли ее расползались поверх земли.
— Ник! — Мэйнфорд обернулся на голос.
Дом.
Старый. Грязный. С крышей, которая — он точно знал, протекала, и тогда по дому расставляли ведра и тазы, собирая воду. И его задачей было следить, чтобы ведра эти не переполнялись…
…и еще за сестрами присматривать.
…старшая-то ничего, зануда, но и только, а вот Дженни нарочно все делает. Ник ей одно говорит, а она… мама же и слушать не желает. Мол, Ник уже взрослый… единственный мужчина в доме… обязан…
— Ник, вернись!
Мама возникла на пороге, широкая женщина в старом пальто, наброшенном поверх халата. — А ну, кому сказала⁈
А вот и не вернется!
У него планы были! И он отпрашивался, еще вчера отпрашивался, и позавчера, и говорил, что пойдет на рыбалку… рыбы принесет… ну, Ник надеялся, что принесет. С рыбой если вернуться, мать не так зла будет… рыба — это еда, хотя и говорят, что рыбу из Синюхи есть нельзя, травленная она.