Завоевание фейри

Глава одиннадцатая

Ночь была тяжелой.

Я не спала, была рядом со Скуврелем, зашив раны, как могла, вздрагивая от каждого его стона. Я не могла ничем помочь. Я нанесла горячую мазь, которую сделал отец. Я давила на его рану, пока кровь не стала течь слабее — но у него была лихорадка, он потел, и я знала, что это было плохо.

Я не видела еще его таким — уязвимым и слабым. Похожим на смертного. Он мог умереть так? Может, не в Фейвальде, но вряд ли правила работали в мире смертных, и это меня беспокоило.

Дождь стучал по крыше, казалось, неделями, а не часами, и, пока я вытирала лоб Скувреля и шептала ему, моя тревога только росла. Как я могла вернуть его так в Фейвальд? И разве мы не будем там уязвимы? Мы не могли пойти туда, куда хотели. Мы появимся у Дымопада, и там не было укрытия.

И мне нужно было совладать со своей армией. Я видела, как фейри и люди готовились биться во время нашего прыжка в Фейвальд. Может, это было часы или недели назад — и это было плохо, в любом случае. Тот бой был уродливым — напряженным — и разрушительным. И где была моя армия? Я не видела их там.

На другой стороне комнаты на другой кровати спал отец. Он спал крепко, но метался в одеялах, часто громко храпел. Каждый раз он выдыхал имя матери, и я подавляла слезы. Я сидела на стуле у кровати Скувреля, с другой стороны от отца, ощущала себя на месте. Я была меж двух сторон — моя жизнь как смертной Охотницы и Равновесия и жены Скувреля. Что это означало для меня? Кому я была верна?

Я вытащила книгу, которую мне оставил Скуврель, полистала страницы. Оттуда выпала записка. Там читалось:

Мой Кошмарик, Охотница моих Снов, Мучительница темнейших часов,

Я мечтаю о жизни с тобой в другое время, когда ты смогла бы день за днем мучить меня, как пожелаешь. Я уверен, ты проявила бы изобретательность.

Если записка попала к тебе, я или мертв, или скоро буду. Молю, не горюй по мне, и я не прошу мстить за меня. Если ты вернешься в мой дом в Глазе Валета, где я оставил картину для тебя, ты найдешь две вещи, которые могут согреть твое сердце.

Первое, мое пропавшее ухо, высушенное и сохраненное для тебя. Я вернул его у тех, кто купил его у меня — и цена была меньше, так что они не подходили для сделки.

Второе — большое кольцо из оникса, и я надеюсь, что оно напомнит тебе о моих черных глазах, как мне напоминало о твоем черном сердце.

Цени это, знай, что моя любовь к тебе сильнее даже коварства, глубоко пустившего корни в моем сердце.

Твой муж,

Валет.

Это было в стиле Скувреля — смешать сладкие слова с оскорблениями и намеками на зло. Я взглянула на него, увидела, что его глаза были приоткрыты. Он зашипел, но смог хитро улыбнуться.

— Кошмарик, это еще сон, раз ты тут.

— Финмарк, — выдохнула я, мне нравилось, как он дрожал от своего имени. Я не могла сдержаться. Мне нравилось, как он от этого нервничал и радовался одновременно.

Он приподнялся на кровати, но я склонилась и попыталась уложить его.

— Не вставай. Ты себе навредишь.

Он посмотрел на моего отца, и я не знала, зачем, пока он не схватил меня за запястья и не притянул к себе с приятной силой.

— Я еще не мертв, жена, — прошептал он, его губы поймали мои, его зубы задели мою нижнюю губу, легонько прикусили, а потом он убрал ладони с моих рук к моему лицу, придерживая, пока он целовал меня. В поцелуе был пыл, словно он боролся с болью, целуя меня, прогонял смерть, чтобы обнять меня в последний раз. Я не боролась. Я целовала его в ответ с равной страстью. Если я скоро стану вдовой, я хотела хоть миг еще побыть женой.

Его вкус пьянил. Наполнял мои ощущения, и нежные ласки его губ покинули мои, я охнула, дрожа. Я запоминала ощущения. Его вкус вызывал желание попробовать больше.

Он выдохнул, отодвинувшись, и его дыхание — поразительно сладкое, хотя должно быть гадким после ночи с ранами — задело мою шею, это ощущалось интимно. Я оглянулась на спящего отца.

— Он мне не нравится, — прорычал Скуврель. — Думаю, он в долгу перед тобой.

— Он — мой отец, — сухо сказала я.

— Он — не твой хранитель, — он притянул меня, прижав ладони к щекам, чтобы поцеловать мое ухо — с той стороны, где у него не хватало уха. Что было с фейри и ушами?

— Как и ты.

— Хм, — его рычание звучало недовольно. — Ты сказала, твоя мама пожертвовала собой.

Его поцелуи спустились к моей шее.

— Так ты воспринимаешь это? — спросила я, пытаясь шептать, чтобы не разбудить отца, но и не давая шепоту стать полным желания. Было уже плохо, что мы были в домике с отцом! Я уже ощущала, как мои щеки пылали.

— Где твоя сестра?

— Не знаю. Она как-то освободилась, когда мама ушла в двери.

— Признаюсь… у меня была надежда. Она теперь погасла, — его пальцы приятно запутались в моих волосах, он подвинул мое лицо, чтобы видеть мои глаза. Глядя в его глаза, я всегда ощущала смешанные эмоции. В его газах была хитрость и обман, постоянные расчеты, а теперь и что-то, похожее на верность.

Мое сердце почему-то забилось быстрее.

— Что за надежда у тебя была? — слабым голосом спросила я.

— История о Замене заставила меня подумать, что такое можно было повторить, если мать достаточно любила ребенка… — он покачал головой, слова утихли.

Я покачала печально головой. Я не хотела этого. Мама не должна была умирать. Не для того, чтобы пощадить меня, и не для других причин.

— Мы в ответе за свои жизни, — сказала я. — Мы не можем позволить кому-то забрать это.

Его смех был насмешливым.

— Это говоришь ты, Маленькая охотница? Ты, которая думает, что она в ответе за всех смертных, и постоянно сражается за их судьбу? Ты, которая собрала для этого свою армию?

— Кто-то должен, — возразила я. — Я уже должна вести их, чтобы покончить с этим. Я не должна была бросать их.

— Но бросила, — прошептал он. — Потому что знала, — он поцеловал мой лоб, жест был удивительно нежным. — Потому что знала, что дело было в большем, чем ты. Чем я. Чем смертные жизни, которые лишь вспышка света, а потом бесконечная тьма.

— Ты не серьезно, — выдохнула я. — Не после такого поцелуя.

Он притянул мое лицо к своему, поцеловал меня снова, еще отчаяннее, его губы прижимались к моим. Я думала, что ощущала кровь, когда его зубы задели мою губу. Это ощущалось странно правильным — так переплестись, так близко, что я ощущала, как он вздрагивал и охал от боли в ранах. Но он не отодвинулся, это только разжигало его пыл.

— Твой вкус лучше облика, Кошмарик. Как хорошее вино в бутылке с изъяном.

— Вот так лесть, — но я невольно ощущала трепет в желудке от его слов. Я склонилась, чтобы поцеловать его снова, и трепет усилился.

— Ты говорила правду старому смертному? — спросил он.

— Моему отцу? — я едва подавила смех от его хмурого вида.

— Ты сказала ему, что любишь меня.

— Я… — начала я, но не успела заговорить, он снова голодно поцеловал меня. От этого голова была в тумане, я не могла ухватиться за мысли. Я хватала ртом воздух, но почти не хотела дышать, если это означало, что так я получу больше поцелуев.

— Я еще тут, — голос отца прервал наши отчаянные поцелуи, и я в ужасе отпрянула.

Скуврель хитро хихикал.

— О, мы это знали, смертный.

Я думала, мое лицо взорвется. Я сжала губы, прикусила их внутри.

Скуврель рассмеялся сильнее, но смех тут же сменился стоном, и его ладони прижались к животу. Я охнула, поняв, что кровь пропитала его бинты, и красное было вокруг него на кровати.

— Правда или ложь, Скуврель, — сказала я дрожащим голосом. — Ты умираешь.

— Правда, Кошмарик, — он горько улыбнулся. Его веки трепетали, словно он боролся за сознание. — Жаль, что я не украл тот хлыст у Убийцы родни. Я бы с ним повеселился. Но я сохраню память о твоем прощании, пока моя жизнь ускользает. Этот миг был лучше всего. Ты будешь преследовать меня вечно.

Его веки закрылись, и губы приоткрылись. Он потерял сознание.