Майская ночь, или Утопленницы

* * *

С грехом пополам, однако выплыл. Не Чапаев — не утоп. Ну так на том-то две кольчуги было, одна своя, другая орленая, Иваном Грозным подаренная[3], а Стенька-то налегке: сабелька на поясе да кистень в кармане — вся тягота. Да и кистень-то, между нами, не кистень — так, кистенишко. То, что в народе у нас гасилом зовется, гирька на ремне.

Сидят разбойнички кругом костра, чарки в руках держат, а пить сумлеваются, потому как не знают, за что: за здравие али за упокой? И тут выходит к ним Стенька — весь в мокрых шелках.

— Чаво приуныли? Чару мне, да поболе! Зарок давать буду!

Встревожились, переглянулись. Атаман зарок дает — жди беды.

Подали кубок. Осушил его Стенька единым махом, губы утер.

— А зарок таков: никаких больше баб!

Не сдюжили — прыснули.

— Ага! Зарекался пить: с воскресенья до поднесенья…

— Хоть в нитку избожись, не поверим!

— Эк тебя Господь-то перевертыват!

Нахмурился атаман.

— С ними ночь провожжаисси, — толкует, — сам наутро бабой станешь.

— Да наутро ты и сам обо всем забудешь!

— А забуду — напомни!