Майская ночь, или Утопленницы

* * *

Скучно стало атаману: едет на белом коне — конь головку клонит. А навстречу мужик бочку дегтя везет.

— Стой! — говорит ему Стенька. — Лей деготь на дорогу!

Вылил.

— Ляжь таперича и катайся!

Лег мужик, стал кататься. Весь в дегтю извозюкался, в пыли. Шайке потеха — смеются, животики надрывают, один атаман скучен. Заплатил мужику втридорога, призадумался.

— А не сгулять ли нам, братцы, на сине море?

— На Балхинско-Черно[4], небось? — спрашивает есаул (догадлив был).

— Чаво там на Балхинско-Черно… На Каспицкое[5] махнем!

Ну на Каспицкое — так на Каспицкое. Там, сказывают, столб есть, где прописано, как Петр Первый море это высек плетьми за то, чтоб оно не смело вперед царские суда топить… Хотя нет! В ту пору столба еще не было — потом, видать, поставили, при Петре.

— Айда в стан!

Возвернулись в стан, а там возле атаманской землянки косырь лежит — широкий ножик носастый, если кто не знает.

Тут такая оказия: как зарекся Стенька от баб — управы на него не стало, всех окрестных девок поперепортил. А косырь вот откуда: любилась с ним среди прочих Марина-безбожница — и сама была атаманша. Ох, лихая… Женску одежу скинула, в мужской ходила. Всяким оружием вооружена — смотреть на нее страшно. Урядника одного копьем ударила — глаз на копье вынула. И как захочет она со Стенькой постель творить, кидает ему косырь — за десять миль, а то и боле!

— Гля-ко-ся, атаман! — кажут ему. — Косырь лежить…

Глянул Стенька, насупился.

— Тады грянем на море не седни, — толкует. — Назавтра грянем. Чай, не пересохнеть Каспицкое до завтра-то… Ташши топор!

Принесли. Взял он его да как метнет — через лес. Так и летел топор кувырком до самого Маринкиного шатра.

Такой уж промеж них был уговор.