Через розовые очки

3

Июль выдался одуряюще жарким. Пришла великая сушь. Лес еще бодрился, в сберегших влагу низинках вызрела земляника, а поля, обычное зеленеющие об эту пору сытыми травами, даже косить не стали, зачем зря расходовать дорогой бензин? Над худосочной порослью высились палки прошлогоднего бурьяна, придавая полю нежилой, сентябрьский вид. А ромашки? Разве это ромашки? От цветка осталась одна желтая сердцевина, а лепестки словно ножницами остригли. Засуха!

Огороды тоже угрожали оставить людей без урожая, и трудолюбивые поселяне неутомимо качали воду насосами "Малыш" из многочисленных чистых ключей, бивших из каменистого бедра речного русла. Начальство соседствующего поселка хваталось за голову из‑за невиданного перерасхода электроэнергии, но установленные в избах счетчики наотрез отказывались фиксировать столь высокий расход. Помогали им в этом нехитрые приспособления с нежным названием "жучок". Фридман ставил их всей деревне с необычайной ловкостью.

В деревню направлялись отряды, чтобы застать ворьё врасплох, но весть о появлении наряда распространялась с головокружительной быстротой, и, когда стражи закона являлись в избы, все насосы и шланги были спрятаны, растратчики электроэнергии пили согретый на газу чай или вовсе отбыли в неизвестном направлении, повесив на дверь амбарный замок.

Солнце полыхает, как сбесившееся, ни травинка, ни листок не шелохнутся, небо белесое. Днем стаи ос, мух, какого‑то ядовитого гнуса, вечером, таким же душным и липким, спасу нет от комаров. И еще слухи о саранче и личинках какого‑то прожорливого страшного мотылька — по телевизору показывали. Тот же ящик сообщал о невиданных до сих пор катаклизмах, как‑то наводнениях, граде, ливнях и засухе. Венчик укропа обжирала невиданной красоты гусеница, на капусте прочно поселились белые бабочки, огурцы облепила белесая тля и даже в Дашиных письмах, что стопочкой лежали на подоконнике, обосновались двухвостки — мерзкие твари.

Каждую ночь на Фридмана накатывала аритмия и, держась за сердце, он с яростью клял себя за бестолково прожитую жизнь. Быть на старости лет изгоем и изгнанником — это ли не пытка? И вообще, устал он бояться. Сейчас в Москву ехать рано, жить все равно негде. Но как только он обретет права на свою квартиру и выдворит Петлицу, тут же… А может, и не тут же…

В это тревожное время в деревне по рукам начал ходить некий паскудный журнальчик. Привезли его с собой москвичи. В журнале речь шла не больше, не меньше, чем о конце света. И ведь убедительно написано!

Тема стара, как мир. Сколько стоит белый свет, столько и говорят о его конце. Но в этой статейке не фигурировали Конь Бледный и Звезда Полынь, там вообще не было никакой мистики, а если религия и была приплетена, то очень боком. Некая дама подавала материал бойко и доходчиво, как бы с научной точки зрения. К чести дамы. можно сказать, что в статейке было много ссылок на ученых и обилие знаков вопросов. Сама сомневалась, значит, но молчать не могла. Но особенно автор упирала на здравый смысл. И это у нее как раз получилось. Читаешь про все эти ужасы и думаешь, а почему нет? Очень даже вероятно. Некоторую надежду на то, что это все‑таки бред, внушали разночтения, помимо ссылок на научных авторов, дама ссылалась также на миф об Атлантиде, библейские тексты и Нострадамуса. Как только лекарь объявляет, что лечит все болезни с помощью силы, даруемой космосом, и пиявками, сразу понятно — шарлатан и обманщик. Потому что либо космос, либо пиявки. Эти две "субстанции" одновременно не работают. Либо наука, либо Нострадамус. Ты вправе верить в то или в это, но не одновременно!

В деревне статья имела необычайный успех, и хоть насосы "Малыш" работали в полную силу и отраву на колорадского жука прыскали вовремя, по вечерам, собираясь по домам, люди закатывали в испуге глаза и говорили шепотом: "Пока всё совпадает. Вы помните такую жару? Я не помню. Наверное, мы уже начали переворачиваться". — " Как раз к выборам в Думу и перевернемся" — вторили другие.

Объясним суть проблемы. Почему в одночасье вымерли динозавры, а потом с зеленой травкой во рту отошли в мир иной мамонты? Почему был потоп? А потому, что земля перевернулась. То, что было полюсом, стало экватором, а экватор переместился в Антарктиду.

Виной всему — центробежная сила. Наша Земля- волчок. Под действием центробежной силы вода, песок, донные отложения в океане сползают к экватору. А на полюсах год от года, от тысячелетия к тысячелетию скапливается снег.

Ноев потоп произошел девяносто три века назад — утверждал автор с завидной точностью. Атлантида ушла под воду — восемнадцать тысяч лет назад. В среднем потопы случаются плюс–минус, туда–сюда через восемь с половиной тысяч лет. А мы сколько живем? То‑то же!

Все дело в Грендандии. Чем теплее климат земли, тем больше снега и льда в Гренландии и Антарктиде — на полюсах. Земля — не шар, она чуть–чуть сплющена, в этих впадинках на полюсах снега и лежат. Но достаточно хорошего толчка, чтобы снежные шапки сдвинулись со своего места и поползи к экватору. А что может быть толчком? Ну, скажем, комета… А она прилетит к нам 12 августа, в день полного солнечного затмения.

Конечно, цитировался катрен Нострадамуса, де, в июне 1999 года спустится с небес Царь Ужаса. Страшна ведь не сама комета, а ее осколки в хвосте, каждый осколок величиной с Лужники. И пошло–поехало… Тут же предсказания современных ясновидящих, пророков, шаманов, и колдунов. Эдгар Кейси — величайший предсказатель нашего времени утверждает, что в недрах пирамиды Хеопса есть документ, предсказывающий весь путь человечества, а путь этот кончится в 1998 году. Ну ошиблись предсказатели на год, бывает, но уж в 1999 году конец света гарантирован. Опять же — священный календарь майя. И не забывайте, мы уходим из водного знака Рыбы, тут без хорошего потопа просто не обойтись.

Страшно… Фридман, уж на что был разумный человек, и тот не сразу засыпал по ночам, рисовал себе страшные картины. Эдакий голивудский титаник вселенского масштаба. Журнал был конкретен. В первый день литосферной катастрофы вода в гавани Нью–Йорка поднимется на 75 метров. Но это в лучшем случае. В худшем — дно Атлантического океана наклонится в сторону США, и вода рухнет на бедную Америку. Другая, инерционная волна обрушится на Северо–Сибирскую низменность. Балтийское море начнет переливаться в Атлантический океан, Архангельск будет полностью уничтожен. Далее… Испания станет островом, от Англии останется несколько голых скал, далее… Москва под водой, а с ней Белорусская, Украина, Узбекистан, Азербайджан. А в январе 2000 года произойдет кольцевой разлом земли. Дальше шли еще более фантастические и страшные подробности.

"А ведь это только "географическая" часть катастрофы!" — с оптимизмом восклицала автор. Надо еще помнить, что жалкие остатки человечества лишатся всего — электричества, тепла, дорог, поездов — цивилизации, словом. Все ядерное, что есть на земле — взорвется к чертовой матери. Кончалась статья словами: "Бояться — глупо. Бежать — некуда. Но предупрежденный — вооружен". Чем? — хотелось бы знать.

В этом же журнальчике сообщалось, что Лолита разводится с Сашей, драматург Инин боится холодного моря, а Филипп не мог присутствовать на празднике дня рождения Арбакайте (всенародный праздник, надо же!) по каким‑то своим сугубо личным, концертным делам. И эти мирные слова утешали деревню. Пожалуй, огород все‑таки стоит поливать.

Фридман в конец мира никак не верил, а потом и на приближавшееся солнечное затмение мысленно наплевал. Пусть живут, как хотят. Огород ему поливать не надо просто потому, что его у него нет. Деревня трудилась, а он бездельничал. Хорошо…

Река от засухи обмелела, но ключи, ее питающие, были по–прежнему полноводны. Пробиваясь к большой воде, ручьи промыли в каменных берегах глубокие овраги. Склоны оврагов поросли молодыми березами. Ветер клонил пушистую крону, и казалось, что березы неторопливо и осторожно движутся к реке, но все никак не могут спуститься и подойти к воде вплотную. В том месте, где ключ выбивался на поверхность, запустив корни в свежую воду, стояла огромная, вся в багряных ягодах рябина. Ключевые воды даже в это безумное лето дали зонтичным травам вырасти в полный рост. Осы где‑то рядом гудят, ручей поет.

В молодости часто думалось — какая она, старость? Наверное, гадкая, но углубляться в эту тему не хотелось, потому он тут же переводил стрелки в свое время и жил дальше, поигрывая мускулами. Теперь вот доплыл до дальнего берега. Там болит, здесь ноет… Но все это только разговоры. И на краю жизни можно жить. Иногда только потрясает непохожесть себя теперешнего на себя же прежнего. И не только потрясает — унижает. Начинаешь стесняться своей оплывшей фигуры, сосборенного морщинами лица, неизбежной неряшливости в одежде, все почему‑то к штанам солома пристает. Но вообще‑то все не так плохо.

Самому‑то себе можно сознаться, что жизнь его в деревне сложилась вполне счастливо. А угрозы — почку отнимем, глаз вынем — глупости все это. Может быть, и во благо, что всё так случилось. Не напугай его клиенты до полусмерти, он бы остался в городе, нашел бы какую‑нибудь пыльную, глупую, почти бесплатную работу и тянул лямку, чертыхаясь и проклиная все и вся. И, конечно, ему просто в голову бы не пришло приехать в деревню. Жизнь его сюда сама вытеснила. И еще подумалось отвлеченно про синие бусы на потной, загорелой шее.

Только бы у Дашки было все хорошо! Ради нее теперь только и стоит жить. Ну и Лидия, конечно, преданный друг… чудная женщина. Но только поздно ему на старости лет думать о женитьбе, а амуры крутить, когда челюсть вставная, это, простите, смешно.

Коровы пошли по верхней дороге, подняли пыль, никакой идиллии — ни пастуха, ни свирели, малое стадо пасли по очереди деревенские старухи. Старый раздолбанный уазик промчался, имитируя бешеную скорость, вернее проскакал по дорожным кочкам, как себе Пашка задницу до синяков не отбил.

В палатках, расположившихся на другом берегу, туристы вдруг на полную мощь включили магнитофон. Музыка была нахальная, безапелляционная. Тишина разрушилась на глазах. И ведь в бурьян от музыки не спрячешься, она вопит под каждым кустом. Фридман встал, отряхнул брюки и неторопливо направился вверх по взгорку. Уазик промчался в обратном направлении. У бывшего сельпо, давно купленного москвичами под дачу, он вдруг встал, как остановленный на скаку конь, и потрясенный Фридман увидел, что из него вышла Лидия и застыла, озираясь.