Через розовые очки

Но, если честно, какими бы маленькими не были Варины успехи, та получила все, что хотела. Она поставила планку на большую высоту, и счастлива. А у Даши вообще нет планки. Она себе не нравится, никогда не нравилась, всегда хотелось того, не знаю чего, и все‑то ей мало, и чего‑то недостает. Ясно только, что она совсем не хочет иметь двух богатых мужиков, из которых один увез бы ее за границу. И она имеет право на Антона. Имеет право совсем не меньше, чем Варя. Тут Даша хмыкнула. Ведь Варя на него и не претендует. "Да забирай его со всеми потрохами", — вот бы что она сказала. Здесь уместно обозначить не ее права на этого рыцаря от моды. Здесь уместно спросить — а нужна ли ему Даша Измайлова взамен Вари Соткиной. Пришла пора бороться за Антона. А это значит, что сейчас она выйдет из ванны и скажет, что он любит не Варю — нимфу глянцевых журналов, а ее — дурнушку из Пригова переулка.

Стол уже был накрыт и выглядел очаровательно. И салфетки были в тон тарелок, и дымящаяся картошка была посыпана укропом, и салат был полит майонезом. Как через вату вспыли в ушах знакомые рекламные призывы: "Мама… Вовочка… мама… кальве". Тьфу, черт!

Но вначале она поест. Она поест, а потом все скажет.

— Что будешь пить? Водку, мартини или сразу с шампанского начнем.

— Водку, мартини и шампанское, все смешать. И еще дай мне картошку, селедку с маминой подливой, и еще дай мне икры, ветчины вот этой со слезой и зелени… много.

— Оголодала, девочка, — счастливо рассмеялся Антон, ловко наполняя тарелку.

Они церемонно чокнулись — за твой партфоле, выпили — вначале по доброй русской привычке водку. Ох, так и обожгло! Жевательный процесс — один из основных в жизни, это ясно. На сытый желудок все страхи выглядят почти безобидно. Потом они еще раз выпили — за нашу любовь, еще раз закусили.

— Что ты там бубнишь себе под нос? — Антон потянулся через стол, вот уже и целоваться захотелось.

— А забавно… подиум в древнем Риме — это площадка вовсе не для актеров, а для привилегированной публики, для зрителей в цирке или амфитеатре.

— Какая ты умная, сил нет.

— А сейчас все поменялось местами. А может и не поменялось, потому что сейчас актеры самые привилегированные и есть.

— Значит, мне идти на подиум?

— Конечно, иди. Ты будешь разгуливать по площадке, трудить голень, а я буду приносить тебе в узелке пироги с грибами и молоко в бутылке.

Еще выпили, потом Даша поняла, что если она сейчас не скажет главного, то просто завалится спать — где угодно, хоть на полу. Оказывается, на голодный желудок водка с шампанским действует как‑то особенно.

— Твое дело мы обговорили — теперь я. Можно?

— Все можно, говори, родная.

— Вот что, Антон, я хотела тебе сказать. И это очень важно. Понимаешь, я не Варя…

— Это в каком смысле?

— В том смысле, что я просто похожа на нее. На самом деле я совсем другой человек. Ты такой красивый, а я — жалкая копия. Меня зовут… — она тяжело вздохнула и пригубила шампанское. — Впрочем, мне‑то без разницы — Варя я или Даша. Все дело в тебе. Да, мой мальчик… Сейчас я испытаю тебя на крепость. Запомни, я — Даща Измайлова.

— Как пожелаете, — дурашливо согласился он. — За Дашу Измайлову! — и опрокинул в рот водку.

Нет, он не вдрызг опьянел, и Даша пока форму держала. Он просто пытался понять, что она от него хочет. Дурит? Хотя сознаемся, фраза эта дурацкая очень настороживала. По пьяному делу они играют в полное понимание, мол, до всего договорились, но дураку ясно — он ее опять не устраивает, опять он с подиумом не угадал. Может быть, она хочет его бросить таким вот варварским способом. От Вареньки–вострушки всего можно ожидать. Посмотрим, что она дальше выкинет. Главное, не задавать вопросов. Он наполнил рюмки. Даша посмотрела на водку испуганно:

— Нет, я пожалуй, больше пить не буду.

— А я, пожалуй, выпью.

— Мы встретились в бане, — продолжала Даша. — Ты в баню ходшь? А мы ходим… С легким паром! Каждый год тридцать первого декабря… Впрочем, это из кино. А мы встретились в августе. В мире, оказывается, уже накоплено столько, как это… генетического материала, что природа в состоянии создавать копии. Да и не только природа. Овцу Долли знаешь? Ну ту, полученную методом клонирования. Правда, Долли удалось получить только с двести двадцать седьмой попытки. А уж с какой попытки я получилась, не знаю. Я тоже — овца, только явный брак. Если хочешь, можешь называть меня Долли Измайлова. Двести двадцать восьмая попытка… или двадцать девятая? Что‑то я запуталась.

— Варька, что ты плетешь, не пугай меня, — тряхнул головой Антон, словно призраков отгонял, не желая ступать с твердой земли на топкую, опасную тропку.

— Боишься? Я тоже испугалась. Правда, есть вероятность, что мы близнецы. Это моя идея. А Варе больше нравится природное клонирование. Ее право. Но неприятно, скажу я. Вообрази, два одинаковых распаренных лица, с вытаращенными глазами в зеркале. Это как раздвоение личности. Есть такая болезнь, мне рассказывали. Человеку кажется, что его два, и он одновременно находится в двух местах. Один пьет водку в Москве, а другой играет в рулетку в Монте — Карло. Рулетка… Ничего смешнее не придумаешь. Я тоже хочу в Монте–Карло, но овец туда не пускают.

Стоп! Как‑то сумбурно она говорит, не по порядку. Даша посмотрела на Антона и испугалась. В глазах мелькнула какая‑то яркая искра, как у испуганного кота, потом глаза его замешкались на тарелке с остатками еды, потом на рюмках и, наконец, с выражением участия и боли вперились в Дашу.

— Ты думаешь, что я сумасшедшая? Я просто не могу связно рассказывать, день у меня был очень тяжелый. И еще напилась так некстати! Я ведь к тебе пешком шла, у меня денег не было. Не у Соткиных же их брать. Такой огромный путь… Я шла, как в бреду. У меня все в башке перепуталось. Я думала, ты меня обнимешь, а ты всё подиум, подиум. Господи, при чем здесь твой подиум? Проблемки твои — маленькие, а я вообще не знаю, как мне дальше жить. Я в бегах, понимаешь? Бегущая… только не по волнам, а по земле, а земля — дыбом. Уходит земля из‑под ног! — она ударила открытой ладонью по столу и рюмки дружно подпрыгнули в полном согласии.

— Варенька, тебе надо лечь. Это последствие травмы.

Даша рассмеялась.

— Да послушай ты, наивный человек. Какие последствия? Травма была, не отрицаю. Мне по башке дали бандиты. Они за мной охотились. Они и сейчас за мной охотятся, поэтому я домой не иду.

— Никто за тобой не охотится. Это была случайность, — прошептал одними губами Антон. — Ты стала жертвой хулиганского нападения. Они могли напасть на кого угодню, но подвернулась ты… такая красивая! А мания преследования — всего лишь последствие травмы. Это все лечится, просто нужно время. И я, и Марина решили, что ты выздоровела. Но, очевидно, это не так. Умоляю, не пей больше! — закричал он, увидев, что Даша потянулась к бутылке.

— Антон, ну не будь дураком. Ты всмотрись в меня, вспомни. Я ведь так часто попадала впросак. Ты все списывал на болезнь, да? Я не Варя. Не нравлюсь я тебе, да? Я так и думала. Мы ведь такие бабочки… коконом похожи, а содержание разное. Впрочем, у нас и крылышки одинаковые, но судьба — у каждой своя.

Антон был в ужасе. И главное, сама поставила диагноз — раздвоение личности. Что делать? Марине звонить или сразу вызывать неотложку. Ведь сил нет слушать весь это бред.

— Я позвоню Марине.

— Ни в коем случае! Я ушла из дома. И вообще им ничего не надо знать. Боюсь, что им на первых порах понять все это не по силам. Варя в Монте–Карло, а я здесь. Я просто заняла ее место. И не молчи, пожалуйста. Говори, кого же ты все‑таки любишь — Варю или меня?

— Варенька, поверь, я люблю тебя больше жизни.

— Я — Даша. И не надо — больше жизни. Ты просто люби, как нормальный человек.

— А я нормальный. Хочешь, будем считать, что у нас здесь Монте–Карло. Такое маленькое, уютное с видом на Москву. А тебе надо лечь, — руки его обняли Дашу за талию, он без остановки говорил с ней, как с ребенком и пытался ласково, без усилий поставить на ноги, а она сопротивлялась, потом оттолкнула его с негодованием.

— У тебя просто не хватает мозгов, чтоб все это вместить. У тебя там порожнего места не осталось, все занято пластикой и чувством ритма. Лосьон для загара, гель для бритья. И еще модные мужские запахи. Духи мужские "Кориолан" — тень воина. Мужчина должен пахнуть смолой, морем, ветром и чуть–чуть древесной корой. Такой вот раскрой тебе по росту. С одной стороны "на парусах взяты двойные рифы", а с другой — стиль "унисекс" между мужским и женским. Ты трус, да? И что бы я тебе ни говорила, ты всегда будешь прятаться в скорлупу. И ждать, когда основной выбор за тебя сделают другие.

Она нормальная, совершенно здоровая и, как всегда, несправедливая! А он, дурак недоношенный, накрутил всяких страхов, хотел неотложку вызывать. Эта мысль была озарением, но он никогда не думал, что озарение сопряжено с физической болью. Что‑то ныло внутри, и совершенно невозможно было понять, что именно.

— Так ты меня просто дразнишь? Наговорила всяких ужасов, а я развесил уши и начал тебе сочувсвовать. Если тебя не устраивает мой подиум, то надо было прямо об этом сказать. И не стоило разыгрывать дурацкие спектакли. В конце концов, это просто жестоко. Не просто жестоко — подло, подло!

В глубине квартиры вдруг зазвонил телефон. Антон бегом бросился в комнату. За телефонным трепом можно передохнуть, а потом сменить тему разговора. Звонила Марина.

— Антончик, Варя у тебя?

— А где же ей быть?

— Как она себя ведет? Как обычно?

— Обычней прежнего.

— Ладно. Не по телефону.

Еще пару слов, о том, о сем… От Марины сразу не отвяжешься. Она вдруг начала рассказывать про "Минотавр" — большую халяву в Сочи. Антон послушно кивал. " И ведь кому премию дали! Говорухин — ладно, пусть. Но дать премию "Одному дню из жизни Гитлера"… не вкусно как‑то. Но тоже ладно… В конце концов в нашей стране настолько неприлично и опасно делать фильм из частной жизни Гитлера, что автор невольно заслуживает уважения. Про Бога сделать фильм кишка тонка, так пусть ваяют про дьявола. Если можно говорить, мол, получилось или не получилось, то это уже кино. А вот "Мама" — это не кино. Ты согласен? Нет, ты скажи — согласен? Вместо великой актрисы — дырка от бублика. Потому что она не знает, кого играет. И режиссер не знает. Собрал лучших актеров, как маляр посредственный, покрасил каждого в паскудный цвет и думает, что сделал народное кино. Наш кинематографический бомонд — это такая обманка. Я не про актеров, я про критиков и околокиношное пространство. И так трогательно. У двух очень талантливых женщин, одна поет, другая лицедействует и режиссирует — дети. Дочь певицы — милая девочка, некрасивая, но очень старательная и трудолюбивая тоже решила стать певицей. Вот только голоса нет. Совсем. А сын режиссера тоже решил стать режиссером… И вот обе мамы ездят друг к другу на концерты и хвалят своих детей…"

— Согласен, Марина Петровна. Согласен полностью. Но что делать? Мать есть мать… И потом, дочка очень хорошо смотрится в рекламе, а сын, говорят, талантливый человек. У всех бывают неудачи…

— И еще, объясни мне, ты всегда в курсе всех дел. Что ты знаешь о Грише Константинопольском? Мне тут в гостях показали его фильм про сколько‑то там долларов. А, вспомнила, этих долларов восемь с половиной, как у Феллини. Все хотят, чтобы хоть что‑то было как у Феллини. По–моему, эти "Доллары" — чушь, большая реклама прокладок. Но некоторые, из тех, кого я уважаю, велят Константинопольского любить, потому что он — новое слово. И вообще, это кличка или фамилия? Смешно, как Ваня Ньюйоркский или Эдик Парижский… Вообрази, у него в кино страус!