Через розовые очки

10

Если бы Марина положила перед мнимой дочерью это письмо с заграничным штемпелем, и не откуда‑нибудь, а из Монте–Карло, письмо, которое начиналось словами "мам, пап, здрасте, и ты, ба, здравствуй тоже!", Даша, конечно, сразу во всем бы созналась. Но Марина не могла позволить себе такой следственный эксперимент.

Штемпель на письме сообщал, что оно было отправлено месяц назад, то есть в то самое время, когда они уже привезли Варю домой. Марина на цыпочках пробралась в ванную, закрылась на задвижку, включила воду и, дрожа всем телом, углубилась в текст.

А ведь так хорошо все было! Какое фантастическое, легкое, дурманящее чувство охватило Марину, когда она увидела по телевизору, как наши вдруг, на удивление НАТО, Европе и Вашингтону вошли в Приштину. Теперь, дорогие мои, вы можете орать, негодовать, рвать на себе волосы, но мы уже там… Иванов, наш министр по иностранным делам, для виду извинился, мол, ошибочка вышла, завтра же выведем наши войска с Косовского аэродрома. Запад якобы удовлетворен, но все знают, и мы, и они, никого мы ниоткуда не выведем, а наоборот, будем теперь этот вакуум наполнять десантом с воздуха.

Но Марине было мало телевизионной картинки и скупых слов комментатора, она побежала вниз к почтовому ящику за "Известиями". И рядом с газетой обнаружило это новенькое, с яркими марками на полконверта письмо от собственной дочери.

Боже мой, что это такое? Мелко исписанный текст на шести, нет, семи страницах явно не вмещал восторг, который так и выплескивался из каждого предложения. Она была в Швейцарии, "это, мам, чудо", потом она была в Италии, "всего несколько дней, мы потом вернемся туда", а потом прибыла на Лигурийское побережье, потому что "её хахаль", так и написано, "возжелал пожить в Ницце, пока нет настоящей жары. Все новые русские обожают Ниццу. Я не знаю, что у них называется настоящей жарой, но днем на солнце здесь ад! Ну, то есть как на сковородке".

А дальше — они поехали в Монте–Карло, посмотреть экзотическое государство Монако и зайти в игорный дом, потому что игорный дом — это символ той самой жизни, которую вела ее беспутная дочь и ее непонятный хахаль.

"Я не могу, мам, не рассказать про это удивительное государство. Все оно размещается на скале, которая нависла над Средиземным морем. Страной правит дом Гримальди. Там была какая‑то удивительная история, очень давняя. Во Флоренции враждовали две политические партии — гвельфы и гиббелины, может, я их неправильно пишу, но это не важно, главное, о них писал Данте. И вот одна партия проиграла, другая выиграла, и представитель проигравшей партии по фамилии Гримальди убежал в свою колонию на Лигурийском побережье. Тогда, в незапамятном веке, на скале находился францисканский монастырь. Гримальди тоже нарядился монахом, пришел в ночи к воротам монастыря и попросил убежища. Как только доверчивые монахи распахнули ворота, отряд, который пришел с Гримальди, бросился в монастырь и перебил всех его обитателей.

После этого они, мам, захватили власть и правят Монако уже семьсот лет. Вообразите, родители! Все государство состоит из трех городов, диаметр каждого города, как от нас до дальней булочной. Первый город — столица Монако, второй город — Монте–Карло, а третий, я забыла его название — находится внизу. А вокруг всё — Франция и, естественно, море. Если ты хочешь идти в нижний город, то нужно пользоваться просто лифтом или лестницей. На лестницу попадаешь через туннельчик, около которого стоит бронзовый монах — памятник в честь той роковой ночи.

Последняя королева Монако была любимой актрисой Хичкока, я забыла ее фамилию. И вот она бросила сцену, выкинула псу под хвост свою кинематографическую славу и вышла замуж за последнего Гримальди. Мам, я первый раз в жизни стала вести дневник. Боюсь забыть то, что увидела.

Можете меня поздравить, в Монте–Карло я спустила в рулетку пятьсот франков. Мам, не пугайся, это немного, меньше, чем сто зеленых. Мой благоверный спустил гораздо больше. Вообразите — эдакая купеческая красота внутри, стены и потолок все в резьбе, завитушках и позолоте, и еще картины приличного эротического содержания — томные обнаженки начала века. Что меня потрясло, так это атмосфера удивительной серьезности, которая царит в стенах этого дома. Мужики в зеленых смокингах с эдаками лопаточками на длинных стеблях — ими они сгребают фишки, преисполнены такого достоинства, словно они вершат самое главное дело в жизни. А может, так и есть? Может, все остальное — блеф?

Мне тоже захотелось попытать счастья. Но учиться, мам, надо было дома. Меня звали в казино, но почему‑то я их не люблю, какие‑то потуги, подделки под западную жизнь. А здесь все настоящее. Я поставила фишку на семь, это моё любимое число — и проиграла, потом я поставила на шесть — это тоже мое любимое число. Тот же результат. Тогда я поставила на линию между числами. Мам, удивительное дело, все это пьянит. Причем я была абсолютно спокойна, в конце концов, я проигрывала чужие, и к слову сказать, ворованные деньги! Но оказывается, азарт, это вовсе не искусанные в кровь губы, истерика и трясущиеся руки. Это совершенное спокойствие и вдруг возникшая в тебе упругая, в общем мутная, мам, сила, которая руководит твоими желаниями. Противостоять ей нет никакой возможности".

К тексту прилагались открытки. Марина вертела их и так и эдак, словно они были паролем, ключом, к тому безумию, которое плясало вокруг нее болотными огнями. На первой открытке изображался каменный, узорчатый двухбашенный красавец — игорный дом, вокруг пальмы, на переднем плане купол фонтана, а на горизонте полоска моря. Следующая картинка представляла замок правящего семейства, башни с флагштоком и часами. Фоном служили необъятные серые горы с порослью зелени. А это уже не открытка, это фотография: туго спеленутый парус, красный спасательный круг, снасти, словом, яхта, качающаяся на ослепительно ярких волнах. Они плескались вблизи этого фантастического берега.

Марина спрятала письмо на груди, во избежание неуместных вопросов Натальи Мироновны обильно смочила волосы, потом вытерла их насухо и пошла в спальню. Наконец можно было закурить.