Через розовые очки

11

Как только Виктор Игоревич вернулся с работы, она увела его в спальню и приложила палец к губам, требуя абсолютного молчания.

— Что случилось? — немедленно всполошился муж. — Что‑нибудь с Варей?

— Вот именно, — прошептала Марина и протянула письмо.

Он читал долго и внимательно. Ни слова не говоря просмотрел открытки. Потом поднял на Марину совершенно больные глаза и сказал:

— Какими извращенными мозгами надо было обладать, чтобы написать нам такое письмо!

— Но кто его написал? Кто? — крикнула Марина и тут же смолкла, с ужасом глядя на дверь.

— Как — кто? Наша дочь. Она заранее его заготовила, нашла человека, который собирался в Ниццу. И в назначенный срок он зачем‑то послал это письмо. Причина здесь единственная — продолжать нас мучать. И обрати внимание, она не пишет о себе, а сообщает энциклопедические знания, которые можно почерпнуть в любом путеводителе. Но и здесь она верна себе, — продолжал Виктор Игоревич, нервно теребя руки, — она могла написать про Уффици, про красоты Швейцарии. Так нет! Она выбрала игорный дом. Вот вам, мама и папа, чтоб не скучно жилось! Знайте, милые родители, чем я там буду заниматься. Ко всем своим порокам она присоединила еще и этот — рулетка. Живите здесь своей постной жизнью, считайте копейки, а я, вольная птица и дочь эфира, буду жить так, как мне хочется.

— Ты всегда был к ней несправедлив, — взвилась Марина. — А чего особенного? Я бы тоже пошла в игорный дом. Просто посмотреть. Любопытно же!

Виктор Игоревич повертел пальцем у виска.

— Твоя дочь в это время валялась в больнице с черепно–мозговой травмой. И заметь — это лучший вариант, если она решила просто помотать нам нервы! Все может быть гораздо страшней. Кто на нее напал? Почему ее хотели убить. Может быть, она связана с каким‑то мокрым делом? И вообще, что мы о ней знаем?

— То есть ты считаешь, что письмо написала она? — Марина кивнула в сторону двери, думая о веселой и кроткой девочке, которой стала ее дочь.

— Дурдом. А кто же его мог написать? Или у тебя есть варианты?

— А ты уверен, что это ее почерк?

— Во всяком случае, очень похож. Я уже не знаю, какой у нее теперь почерк. Я вообще никогда не получал от нее писем.

— Витя, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума…

— Прекрати. Давай думать, что делать. Изнутри систему не понять. Надо выйти из ситуации наружу и взглянуть на все другими глазами.

— Давай посоветуемся с мамой.

— С Натальей Мироновной из системы наружу не выйдешь. Сама не выйдет и тебе не даст, а поднимет базар на весь дом и тут же броситься с этим письмом к Варе. Напугает ее до полусмерти.

— Неправда. В ответственные минуты мама бывает очень разумна.

— Она путает ответственные минуты с абсолютно безответственными.

— Сегодня вечером Варя уедет к Антону. Он обещал заехать за ней после семи. Что‑то она туда зачастила. Ах, как не хочется…

— Чтобы Варя все это вспомила? Мне тоже не хочется.

Вечером состоялся глобальный разговор. Все сидели на кухне. На чистом, пустом столе были разложены открытки. Наталья Мироновна то и дело поправляла очки, которые сами, в бессильном удивлении сползали на нос. По мере прочтения лицо ее мрачнело, а когда последний листок лег на стол, она сказала дочери:

— Накапай мне валокордина.

Она пила лекарство, как коньяк, мелкими глотками, потом отерла губы, поставила рюмку на стол.

— Это Варькино письмо. Она здесь, как живая. Вот что я вам скажу. Оборотень пришел к нам в дом. Кто она — не знаю. Оборотень прикинулся ангелом.

Виктор Игоревич был ко всему готов, но не к этому. Он застучал кулаком по столу, опрокинул на пол рюмку, обозвал Наталью Мироновну старой дурой. Ему тоже накапали валокордин. Наталья Мироновна тихо плакала.

— А мне‑то что? Разбирайтесь сами. Мне и такая Варька хороша. Но я прожила жизнь, я знаю — в мире есть тайна. Я ведь предупреждала Марину, что ходила к шаману девятой степени… или колена, забыла уже. И он мне всю эту картину зримо нарисовал. Но Марина со мной говорить не пожелала. И вот вам! А за Варьку только радоваться можно. В Ницце живет!

Виктор Игоревич уже взял себя в руки.

— Наталья Мироновна, успокойтесь, пожалуйста. Мы не обсуждаем сейчас, Варя это или не Варя. Мы просто думаем, как себя вести. Та девочка… то есть та Варя, которая осталась по ту сторону смысла…

— Попроще, Вить, — перебила мужа Марина.

— Ну, Варя до болезни зачем‑то написала нам это письмо У нее были какие‑то планы. Ей зачем‑то надо было уверить нас, что она уезжает за границу. Но мы же не возражали. Поезжай куда хочешь. И это письмо часть какого‑то адского плана. Мы вполне можем предположить, что Варя принадлежала к какой‑то бандитской группировке.

— Можно предположить, что Варька — папа Римский, — всхлипнула Наталья Мироновна. — Что из того?

— Она могла спутаться с совершенно непредсказуемыми людьми, — продолжал Виктор Игоревич, не слушая тещу, — и эти люди не знают, что она попала в больницу. Мы можем фантазировать как угодно, но мы должны спасти нашу девочку. А для этого надо, чтобы она все вспомнила.

— Вот и поговори с ней.

— Прямо так? Напрямую? А если это приведет к необратимым последствиям, и память ее вообще рухнет?

Разговор шел уже спокойно, Марина между делом подала чай. Выражение мрачной неуверенности сошло с лица Натальи Мироновны. Но она остерегалась давать советы, и пугливо прислушивалась, не зазвонит ли звонок, возвещающий о приходе ее драгоценной внучки.

В конце концов, было решено, что они письмо просто подкинут, положат его на такое место, где не заметить его будет просто невозможно. Если письмо оживит ее память, то она расскажет все. Но если она по каким‑то причинам морочит их, то… Пусть лучше горькая правда, чем заведомая жестокая ложь.

— А по мне так лучше сладкая ложь.

— Ты всегда так, от жизни прячешься, — возразила дочери Наталья Мироновна. — Ты пряники в булочной покупала? Свежие… Демократия хороша тем, что у нее пряники всегда свежие.