Через розовые очки
- Автор: Нина Соротокина
- Жанр: Иронический детектив / Российский детектив
- Дата выхода: 2018
Читать книгу "Через розовые очки"
30
Он ненавидел эту женщину. Она отняла у него детство, отрочество, юность, счастье, надежду — она отняла у него отца. Правда, надо сознаться, что образ конкретного отца в сознании был мутен. Он его совершенно не помнил, и если бы не мать, вообще бы без него обошелся. Но мать, добросовестная жрица на алтаре разрушенной семьи, создала миф и на протяжении всей жизни украшала его все новыми и новыми подробностями.
Уже став взрослым, он заподозрил, что картины раннего детства, разукрашенные присутствием отца, были чистым сочинительством, наивным пересказом деталей, подсмотренных на телеэкране. Вот отец — большой и прекрасный — берет ребенка на руки, подбрасывает высоко к потолку и ловит его сильными руками, оба хохочут. Или — отец сажает его перед собой на мотоцикл, и они мчатся по лесной дороге, в глазах — счастье. Где он — мотоцикл? У них с матерью сроду не было никакого мотоцикла. Или — они вдвоем, отец и сын, взявшись за руки, бредут по кромке моря и беседуют о чем‑то важном. О чем они могли беседовать, если отец бросил сына, когда тому было два года?
Мифический отец не имел ничего общего с узкоплечим и, кажется, застенчивым человеком, чей образ предъявляли старые черно–белые фотографии. Таким он его и любил. Да что говорить, человеку трудно без отца и в два года и в тридцать два.
Он рос болезненным, впечатлительным и скрытным мальчиком. Мать вынуждена была в неполных три года отдать его в детский сад. Но ходил он туда редко — то ветрянка, то корь, а уж простудам вообще не было счета. Мать не знала, что сын тайком ест снег, даже летом его можно найти в холодильнике. Пусть болит горло, главное — не ходить в детский сад. Туда за всеми детьми приходит отцы, и только он — второсортный, безотцовщина. Это было неправдой, почти треть детсадовский детей имела ополовиненные семьи, но, видно, другие дети так подробно не всматриваются в жизнь.
Отец оформил алименты, как и полагалось по советским законам. Смехотворная сумма больше раздражала мать, чем радовала. Но через два года и этот ручеек пресекся. Мать была совершенно искренне уверена, что "та женщина" свела отца в могилу. Как? Много есть вариантов, например, отравила. Со временем мать совершенно поверила в свою придумку и иногда искренне горевала, что не поехала своевременно в Москву, чтобы "вывести Марью на чистую воду".
— Мама, зачем ей убивать отца?
У нее на все был ответ:
— Чтоб драгоценности присвоить.
Ведь это только так считалось, что отец "оставил им все". А что такое это "все"? Жалкая квартира с дешевыми обоями, поломанной мебелью, разбитой раковиной в ванне и куском пыльного ковра. Так прямо ножницами и отрезали половинку! Другая, наверное, и по сей день в военкомате лежит. Все эти вещи — пыль, прах, а семейные украшения с драгоценными камнями были реальной ценностью.
Ему было наплевать на эти драгоценности, они тоже казались ему придумкой, но была, была некая реальность в материнском мифотворчестве. В любое время он мог поехать на окраину города и убедиться — вот он, стоит! Этой реальностью был дом, в котором отец родился. Он был построен семьей Крауклис в конце девятнадцатого века. За строгий стиль и нездешнее изящество дом и по сию пору зовут "Лондон".
Дом изуродовали, конечно. Советы умели это делать, не прилагая никаких усилий. Но густой плющ по фасаду и круглое окно на лестничной площадке второго этажа казались подлинными. Окно было украшено волнистым, голубоватым витражом, в косом росчерке которого угадывалась летящая чайка.
Отец родился в комнате на первом этаже, куда можно было попасть только с черного хода. Вся прочая площадь принадлежала конторе по сбыту. Это учреждение худо–бедно терпело старых домовладельцев, но когда дом превратился в военкомат, Крауклисов выселили без зазрения совести, предоставив им квартиру в новом районе.
Но он знал из рассказов матери, а она в свою очередь от отца, весь внутренний ландшафт "Лондона", и Эрик, засыпая, часто мысленно бродил по своему "родовому замку". Начинал он всегда с кухни. Садился за стол, крытый синей клетчатой скатертью, и начинал осмотр: медная посуда, связки синего лука и пучки сухих пахучих трав на стенах, на полках фаянсовые пузатые банки, на которых немецким готическим шрифтом написаны названия круп. Оглядев кухню (каждый раз он находил в ней новые детали!), поднимался на второй этаж, проходил мимо круглого окна с чайкой и попадал в столовую. Здесь — камин с синим кафелем (на нем сцены охоты) и резные дубовые буфеты. Вдоль стола — шеренги стульев с высокими резными спинками, украшенным сверху шишками ананаса. Один из таких стульев и сейчас в их обиходе, но как он жалок — весь рассохся и шишка давно отлетела. Кабинет… сюда обязательно надо заглянуть. Золотые корешки книг блестят в темноте, как оклады русских икон. А на полу лежит их ковер, только целый, не разрезанный, краски его ярки и ворс не стерся.
У матери в отношении потерянной собственности не было никаких романтических воспоминаний. Просто жалко было, что Крауклисы ничего не сохранили. У иных и по сию пору на взморье собственные особнячки — скромные, прибранные, с газонами и розами, а у них — все прахом. Огромная ферма (на нее, кстати, и документы целы!) сгорела в войну, земля ушла в колхоз, а городской дом отобрали, потому что слишком хорош был. Хорошо еще, не дознались, что дядя Улдиса в войну был легионером и сражался на стороне немцев. Погиб, наверное, если от него никаких вестей.
И, кажется, чем далекая Марья была виновата в бедах не только малеькой семьи, но всего клана Крауклисов? Но она была русской, и этим все было сказано. Во время длинного бракоразводного процесса, когда отец мотался между Москвой и Ригой, мать узнала и адрес разлучницы, и где работает, с кем дружит и какая родня в наличии. Мать даже раздобыла ключ от ее московской квартиры — вынуть связку из кармана неверного мужа и заказать дубликаты — это ли проблема?
Он с детства хорошо рисовал, а потому учиться поехал в Москву в училище имени "1905 года" и успешно его окончил. Его привязанностью и любовью стали, как не странно, ни рисунок, и не живопись, а мелкая пластика. Говорили, что у него золотые руки.
В революционные годы перестройки, когда Латвия боролась за самостоятельность, он оставался в Москве, потому что был влюблен. Женился, прожили вместе — не важно сколько — мало, потом развелись. В результате развода он стал обладателем комнаты в коммуналке на Пресне.
Мать звала домой. Когда он приехал в Ригу, то очутился совсем в другом государстве. Латыши обрели самостоятельность, народ ликовал! Те, с которыми сосуществовали многие годы, теперь назывались оккупантами. Мать уговаривала навсегда бросить постылую Москву и остаться жить на земле предков. Пока он размышлял — в России работа, друзья, какое–никакое, но жилье — мать оформила ему второе гражданство. Она очень повеселела, мир уже не казался ей столь враждебным. Но в одном все осталось без изменений — ненависть к далекой Марье. Она тоже была оккупанткой.
Ненависть матери подкрепилась общим настроением. Народ стал поговаривать, что скоро будут возвращать незаконно отчужденную Советами собственность — будь то земля, или ферма, или дом. Только тут она выяснила, что покойный муж, кроме семейных драгоценностей, увез в Россию документы на "Лондон".
— Не понимаю, зачем они ему в Москве? Неужели только для того, чтоб досадить мне?
Эрик понимал. Видимо, у отца к тоже было особое отношение к "Лондону". Бумаги на дом были последним вещественным доказательством его присутствия в комнате с черным ходом. Они помогали отцу мечтать и разгуливать по тому же маршруту — от кухни до кабинета.
— Ты должен пойти к Марье и потребовать у нее бумаги. Когда ты едешь в Москву? Пойди к ней и объясни все, как есть. Она чудовище, я понимаю, но бумаги на дом не имеют для нее никакой цены. По хорошему, мы имеем право и на драгоценности, но она их не отдаст… Но бумаги…
И так по кругу. Матери казалось, что она многие годы прожила забыв пароль, эдакий "сезам, откройся", а сейчас вспомнила, и поэтому обрела власть над событиями.
И все‑таки она его уговорила. Приехав в Москву, Эрик поперся, как дурак, по известному адресу. Он не представлял, как будет разговаривать с этой женщиной. Может быть, он вообще не скажет ни слова. Главным было — посмотреть на нее — ненавистную и притягательную одновременно. Но затея сорвалась, на его звонок в дверь никто не вышел.
Спускаясь по лестнице вниз, он столкнулся с плотной, краснощекой особой с потной шеей. Она, задыхаясь, несла сумку полную овощей и разговаривала сама с собой: " Я ему дала семьдесят тысяч… а он мне… нет, не так надо считать". Не поднимая глаз на Эрика, она обтекла его, обдала жарким духом и полезла дальше вверх. Дойдя до двери, той самой, в которую он только что звонил, она поставила сумку на пол и стала орудовать ключом, опять что‑то бормоча под нос.
Мать называла ее обольстительницей, разлучницей, и воображение рисовало что‑то элегантное, роковое, с египетскими длинными глазами и гибким телом. Время меняет облик, но не настолько же! Даже мать, а она уже было больна (тогда они еще не знали, что у нее рак), выглядела гораздо моложе и привлекательнее. И ради этого чудовища — нелепого, старого и сумасшедшего — отец изуродовал всем жизнь? Уже не ненависть, а брезгливость перехватила дыхание. Он, топоча по лестнице, рванул вниз.
Мать сгорела быстрее, чем предсказывали врачи. Она знала, что умирает. Ее предсмертное желание, а если хотите, навязчивая идея, была: "Ты должен любым способом вернуть собственность семьи Крауклис — дом и ферму. От фермы остался один сарай — пусть он станет твоим. К сараю тоже полагаются земля. А дом стоит бесхозный. Советский военкомат ликвидировали. Я узнавала. Нужны только документы, а там хороший адвокат поможет доказать твои права."
С адвокатом он встретился спустя несколько месяцев после смерти матери. Полгода — такой срок он назначил себе в знак траура. Видимо, он был все‑таки больше похож на отца, чем на мать. Она умела говорить: "Немедленно!" — и делала это, а образ отца — сильный, большой человек, подразумевал в себе некоторую неторопливость
Встреча с адвокатом не обнадежила.
— Покажите докуметны…Ага… это ферма. А дом?… По какому он, говорите, адресу.
— Документов на дом у меня пока нет. Но будут. А сейчас я хотел прояснить для себя этот вопрос. Так сказать, принципиально.
— А что тут решать? Имея на руках необходимые бумаги, я смогу доказать в судебном порядке наличие наследственной массы. Но ведь ваш отец был женат. Супруга его жива?
— Насколько мне известно — да, и умирать не собирается.
— Должен вам заметить, что его супруга вашего батюшки, также как и вы, является наследницей. Причем она получает большую часть.
— Дома?
— Всей наследственной массы. Как вы будете с ней все делить?
— Речь идет не о ней, а обо мне. Я ношу фамилию матери, но легко доказать, что мой отец — Улдис Крауклис. Да, у него была жена, но она русская, она живет в Москве и является подданной другого государства. Я думаю, судейские будут на моей стороне.
— Сейчас не время об этом говорить, — сказал адвокат. — Если бы вы полгода назад ко мне обратились, тогда другое дело.