Через розовые очки

2

Однажды в парке я подслушала разговор. Впереди меня по мощеной тропинке шли две очень немолодые приятельницы (прямо скажем — старухи) и разговаривали сердечно. У одной из них была модная стрижка, шелковая юбка и туфли на тонких каблуках. Тропинка была мощеной, стройные ноги выбивали звонкую дробь. Вторая — в туфлях на толстой подошве, сказала:

— А все‑таки каблуки поднимают тонус. Они так хорошо цокают.

— Только позволь себе распуститься. Сразу запишут в бабушки, — отозвалась дама на каблуках. — А я хочу быть бабушкой только собственному внуку.

Теща Виктора Соткина, Наталья Мироновна, тоже носила каблуки, уточним — в восемьдесят шесть лет!

Есть такая притча: столетнего старца спрашивают, как он дожил до столь преклонного возраста и при этом великолепно сохранился? Тот отвечает: очень просто, я никогда не спорил.

— Так‑таки и никогда? — удивляется оппонент.

— Никогда.

— Ну, знаете, в это я не поверю. Дожить до ста лет, и при этом никогда не спорить!

— Однако, это именно так.

— Не верю. Так не бывает! Вы просто морочите мне голову!

— Спорил, спорил, спорил… — отозвался умный старец.

Хороший анекдот? Так вот — он не про Наталья Мироновну. Всю жизнь она только и делала, что спорила, спорила и ходила на каблуках, чтоб поднять жизненный тонус. Последнее ей было совершенно необходимо, потому что на ее долю, как и всему ее поколению, выпало много работать, пережить войну, писать письма на зону, хоронить близких, принимать убогий быт за благополучие и верить в светлое будущее.

Главным качеством этой королевны Лир и тещи на хлебах, как она теперь себя называла, была простодушная спесь, которая успешно маскировалась под чувство собственного достоинства. Старушка совершенно искренне почитала себя безгрешной, чем вызывала шутки, иногда обидные, от родственников и от соседей.

Рассказав анекдот, Наталья Мироновна, смеялась кокетливо и стреляла глазом, мол, про нее байка, а через минуту, забыв напутствия старца, опять начинала активно отстаивать свою точку зрения. А как иначе докажешь, что ты самая справедливая, самая добрая, заботливая и отзывчивая, самая, самая… Виктор Игоревич немедленно заводился, и Марина говорила устало: "Оставь ты ее в покое. Все равно она тебя уболтает. Этих стариков не переубедишь."

Наталья Мироновна переехала к дочери, когда муж, советский начальник и ярый партиец, умер после долгой и продолжительной болезни. Родной кров и сам город Тверь стал для Натальи Мироновны непереносим, все напоминало о недавней утрате. Марина сказала : "Мам, поживи у меня, а там видно будет". Ехала в Москву на месяц, а застряла навсегда. Как‑то само собой случилось, что в ее квартире в Твери поселился старший сын с семьей, а жить под одной крышей с невесткой Катей, и несправедливой и незаботливой — нет уж, увольте. А в Москве Варенька — девочка вежливая, смышленая, ласковая. Родители целыми днями на работе, кому же за внучкой смотреть, как не бабушке? Хорошая могла бы быть жизнь, если бы не демократия, язви ее в душу! Было государство — великий Союз, а стало прибежище бедности, воров и криминалитета.

Муж умер в первые годы перестройки, и Наталья Мироновна любила повторять : "Какое счастье, что Петя не увидел всего этого безобразия". Фраза эта давно была названа в семье "бабушкиным заклятием", то есть этим словам приписывалась мистическая сила, потому что Виктор Игоревич неизменно сатанел и тут же, багровея от крика, начинал кричать про язвы большевизма, ГУЛАГ и столь долгожданную свободу слова. Наталья Мироновна невозмутимо кивала в ответ — согласна, конечно, согласна. Все, что рассказало ей новое время, она поняла и приняла. Кроме того, она любила читать, и книги помогли ей сделать правильный вывод — большевизм есть зло.

Однако, если обратиться к высшему правосудию и мысленно положить на одну чашу весов демократию русского разлива, а на другую — прожитую при социализме жизнь, то высшее правосудие, то есть Бог, "затруднялось с ответом". Небесные весы начинали судорожно дергаться туда–сюда, и явно показывали, что если демократия и уничтожила кое–какие пороки предыдущего строя, зато добавила свои, не менее отвратительные. И соглашаясь со страстными призывами зятя, Наталья Мироновна продолжала прясть свою нитку:

— Вот ты говоришь — ложь. А мы честно жили. Потому что верили. Без веры человеку жить нельзя. Ты говоришь — советская нищета. То‑то ты сейчас в золоте купаешься. Это сейчас — нищета, а тогда мы жили поровну — и в счастье и в горе. И все у нас было: и квартира, и мебель, и дача…

— Мама, ну о каком "поровну" ты говоришь? — врывалась в спор Марина, она видела, что муж уже держится за сердце, — это у тебя была квартира, у других не было. И еще отец паек на заводе получал, и в отпуск ездил за государственный счет, и лечился в четвертом управлении…

— Конечно, мы имели преимущества, — строго замечала Наталья Мироновна. — У Пети пятьдесят лет партийного стажа. Когда продуктов не стало — уже при Горбачеве, он получал килограмм мяса сверх того, который давали по талонам. Мы хорошо жили. И дача — большое подспорье. Вот вы ленитесь на земле работать, а у нас было все свое — и помидоры, и клубника, про картошку я уже не говорю. А сейчас, когда зарплату не платят, люди вообще только землей живут.

Заклятие уже полностью лишило Виктора Игоревича сил, поэтому он соглашался устало:

— Это уж точно. Россия сейчас — один большой огород. Ни науки, ни промышленности. Только парники целлофановые, да торговые палатки.

Потом он надолго замолкал, какой смысл разговаривать, если тебя не слышат, а Наталья Мироновна продолжала загибать пальцы, пересчитывая достоинства прежней жизни. Дочь права, не было полного равенства, но и различий таких не было. Подруги жили в коммуналке, но каждая верила, что получит отдельное жилье. А ей, Наталье Мироновне, раньше других повезло. И машина, и шофер. Петя запрещал пользоваться государственным транспортом для личных целей, и она не пользовалась — ни- ког- да! Но мысль, что при крайней необходимости она может сесть рядом с шофером и приказать ему ехать на вокзал или, скажем, в больницу, давала ощущение хозяйки жизни, человека, живущего под присмотром удачи. И не мешало бы всем помнить, что Петя заработал это право самоотверженным трудом. А трех детей вырастить — это разве не труд? А сейчас что? Одно утешение, она, домохозяйка со стажем десять лет получает четыреста рублей пенсии, и Татьяна Петровна из двенадцатой квартиры при стаже тридцать пять лет имеет в месяц те же четыреста. Все знают, что на такую пенсию не проживешь, но зато — равенство.

Это она потом стала домохозяйкой, когда детей родила, а юность ее была рабочей, веселой, синеблузой. Юная Наташа свято верила, что сможет, как писал ее любимый писатель Платонов, "посредством механизмов преобразить весь мир для блага и наслаждения человечества". "Индустриализация всей страны!" — этот лозунг был выбит на советских скрижалях, и страна строила, дымила паровозами, насыпала плотины, рыла котлованы и шахты, вгрызалась в планету, и с трудолюбивостью муравьев перетаскивала землю иногда машинами, а чаще в неподъемных козлах за плечами и вертких, норовящих завалиться на бок тачках.

Следуя второму лозунгу социализма — учиться, учиться и т. д. — Наташа окончила техникум по специальности глиноземщик и была направлена на алюминиевый завод под Харьковом. Это было очень в духе времени, алюминий был нужен социализму как хлеб. Она попала в цех мокрой обработки, стала мастером и жизнью своей была вполне довольна.

У Натальи Мироновны в ее восемьдесят шесть лет была великолепная память, она помнила имена своих школьных подруг и учителей, помнила, как звали начальников смен, сослуживцев, дату их дней рождения и имена детей, и страшная обида была, если кто‑то, по легкомыслию говорил — ну, здесь вы напутали, не так все было. А я вам говорю, что именно так! Она помнила все, и сейчас с закрытыми глазами могла представить цех, в котором работала шестьдесят пять лет назад. Что там было? Здесь дробильное отделение, в нем шаровые мельницы. Агрегаты, да, большие, внутри — барабан, а в барабане — шары, барабан крутится, и шары дробят бокситы. В отделении страшный грохот, хорошо, что она там не работала. При этом пыли не было, на заводе чистота была идеальной. Это сейчас на всех заводах грязь, посмотришь по телевизору — даже если производство работает, все так пропылено, неустроено, прямо плакать хочется. А на первых советских стройках везде была идеальная чистота.

Она любила рассказывать, был бы слушатель, как из дробильного отделения измельченный боксит по шнеку подавался в чаны: "Огромные, великолепные, семь метров высотой, сбоку лестница. Туда же шлангу подавался содовой раствор." Она помнила и про аппараты Дорра, и про нучфильтры — огромные вращающиеся барабаны с сетками и вакуумом внутри. Жидкость барабанами всасывается, а осадок остается на сетке.

Однажды случилась неприятная история, которую тем не менее Наталья Мироновна любила вспоминать, потому что вышла из трудной ситуации, как и всегда! победительницей. А случилось ЧП — в ночную смену переполнился бак с содовым раствором. Соду в бак сыпали вручную, вода подавалась насосом. Задача рабочего была смотреть по шкале уровень воды. А он уснул, разиня. Насос себе работал, и вода полилась через край. Особых потерь не было, но изоляция бака была повреждена.

Скандал разразился страшный. На дворе 37 год, цифра для русского уха сакральная, понятная, роковая. Юную Наташу вызвали на партком и задали вопросы, на которые она внятно и толково ответила: он уснул, он перелил, а она, будь на его месте, никогда не уснула бы и не перелила. Речь звучала убедительно, но всем было понятно — Никитина мастер, ей и отвечать. И заметьте, ни один из партийцев не произнес вслух слово "вредительство". Была в Наташе такая чистота, такая уверенность в себе, и так было ясно, что ничего дурного она сделать не может, а если ты обвиняешь ее в чем‑то дурном, то ты сам негодяй, что ее единогласно решили — пощадить. Ограничились "строгим выговором с занесением".

Юная Наташа возмутилась. Она подошла к столу, посмотрела в глаза главному и, чеканя слог, сказала:

— А мне этого не надо. Выговора вашего — не надо! — и ушла, хоть ее еще никто не отпустил.

Любой, прослушав эту историю, скажет — повезло, хорошие люди попались. Любой, но не Наталья Мироновна. Она говорила: понятное дело, за что им было меня сажать, если я совершенно не виновата, потому что смена не моя, я все делала правильно, о чем и сказала им прямо в лицо. Гипнотизировала она людей ощущением своей правоты, не иначе.

Однако через пятнадцать минут секретарь парторганизации вдруг опомнился, вспомнил звенящий Наташин голосок, занервничал и подозвал молодого коммуниста. Не прерывая собрания, он зашептал ему в ухо:

— Слушай, ты последи за Никитиной. Дивчина горячая, справедливости ищет, а мы тут ее обидели зазря… Как бы она того… не сотворила с собой чего…

Наташу искали долго и наконец обнаружили на крыше общежития. Она загорала, лежа на линялом одеяльце. В руках Тургенев — "Дым", рядом соломенная шляпа, полная черешен. Молодой коммунист очень обиделся за подобное легкомыслие. Спустя полгода он стал ее мужем.