Семья Тибо. Том 2

— Но зачем?

— Чтобы добиться хоть самого ничтожного успеха, на котором мы могли бы строить нашу ложь во спасение… и восстановить доверие, которое трещало по всем швам!… Наконец нам повезло в Краоне. Мы сумели превратить это в блестящую победу. И были спасены!… А через неделю правительство сняло прежнее командование и назначило генерала Петена[219].

Антуан от усталости еле держался на ногах и прислонился к стене. Рюмель под руку довёл его до самой двери.

— Да, — продолжал он, — мы были спасены; но, клянусь, я охотнее отдал бы год жизни, чем согласился бы пережить вторично эти четыре-пять недель!… — Голос его звучал искренне. — Ну, я бегу. Очень рад был увидеться с вами. — И он крикнул вслед Антуану, уже входившему в дом: — Займитесь собою, мой друг! Все врачи на один лад: когда дело идёт об их собственном здоровье, самые добросовестные становятся непростительно небрежными.

Комнату ему приготовила Жиз. Ставни были закрыты, шторы спущены. С мебели сняты чехлы, постель постлана; стакан и графин, наполненный свежей водой, стояли на столике у самого изголовья. Эта забота Жиз, проглядывавшая во всех мелочах, тронула Антуана, и он подумал: «Однако я не ожидал, что так устану».

Прежде всего он сделал себе укол. После чего упал в кресло и сидел минут десять неподвижно, выпрямившись, упираясь затылком в спинку.

Вдруг Антуан вспомнил о Рюмеле с неожиданной и, должно быть, несправедливой враждебностью, удивившей его самого: «Те, кто там, и те, кто здесь… Между ними и нами примирение невозможно».

Дышать стало легче. Он встал, поставил термометр… 38,1… Не удивительно — после такого дня.

Прежде чем лечь в постель, он успел ещё сделать ингаляцию.

«Нет, — думал он с каким-то ожесточением, глубже зарываясь в подушки, — мы не сумеем с ними договориться! Когда наступит день демобилизации, тем, которые здесь, придётся прятаться, исчезнуть. Франция, вся Европа завтрашнего дня будут по праву принадлежать участникам войны. Никто из тех, кто был там, ни за что на свете не согласится сотрудничать с теми, кто был здесь!»

Темнота угнетала его, но он не хотел зажигать свет. Раньше это была спальня г‑на Тибо, та самая спальня, где старик так долго боролся за свою жизнь, так долго страдал перед смертью. Антуан помнил эти дни в мельчайших подробностях… Последняя ванна, Жак, избавительный укол, помнил все этапы этой агонии. И, глядя в темноту широко открытыми глазами, он, казалось, воочию видит прежнюю спальню отца, широкую кровать красного дерева, молитвенную скамеечку, обитую ковровой тканью, и комод, заставленный лекарствами.