Золото

10

Весна шествовала в солнечном блеске и звездном сиянии. После полосы метелей и ночных дождей установились нескончаемые погожие дни. Ранними утрами похрустывал еще ледок под сапогами, но стоило солнцу взойти над сопками — все распускалось, текло, дышало теплым паром. Появились навозные кучи, обнажилась щепа возле мостов, построенных зимой; бугры земли курились ароматами первых весенних дней; лужи, льдинки сверкали миллионами бликов. Торопливые ручейки соединялись, ширились; бурные потоки в отводных канавах с каждым часом поднимались выше, выплескивались за борта и разливались до поселка. Порожки домиков подмывала мутная желтая вода, косые темные прямоугольники дверей, распахнутые настежь, отражались в ней, как в зеркале. Пешеходы балансировали по брошенным наскоро плахам и камням, и взмахи рук казались приветствием весне. В золотом уголке, на золотых пашнях, наступала страда, когда день кормит год. Весну ждали, для нее пришли за тысячи километров, для нее грызли мерзлую стальную землю кайлами, вели длинные отводы, в ожидании весенних дней, несли каторжный труд в пятидесятиградусные морозы, недоедая и недосыпая в землянках, палатках, низеньких вонючих бараках.

Мишка Косолапый, возвращаясь из конторы, куда бегал по делам своей артели, оживленно размахивал рукой, с любопытством косился на свою тень, скользящую по камням и пням. Из китайских харчевен несло пряным запахом мяса, поджаренного на соевой подливке, оладьями — на подсолнечном, пирожками — на конопляном и бобовом масле. Бумажные фонари струились яркими лентами, словно по бокам дверей сыпались бесшумные дневные фейерверки. Выражение лица и одежда парня говорили о благополучии. Ему повезло. Он попал в артель молодых ребят на деляну в самом хвосте разреза и, как опытный горняк, сразу сообразил, что бедную деляну, на которой ребята едва кормились, можно держать только для отвода глаз; из нее он повел тайную проходку к старым хищническим ямам, брошенным и заваленным в первые годы, когда в суматохе рыли норы только в самых богатых местах и брали самые густые сливки, чтобы сейчас же оставить ради новых, более заманчивых. Таким образом, Мишка извлекал двоякую выгоду: администрация, не зная о существовании тайной выработки, не могла предъявить прав на золото, взятое из ямы, — его можно было тратить по своему усмотрению, — не требовала соблюдения правил ведения подземных работ — крепления, отнимающего много времени и сил. Как староста артели, он считал вправе позволить себе роскошь — посидеть за столиком в харчевне, ведь ему приходится нести всю ответственность за работу артели.

Парень втянул ноздрями вкусные запахи и решительно остановился у дверей харчевни Сун Хун-ди. Стукнул ногой о ногу, отбил с сапог грязь, шмыгнул в дверь и протиснулся к свободному столику у стенки, расписанной длиннохвостыми петухами. Потный Сун Хун-ди в белой вышитой косоворотке услужливо засеменил к нему:

— Борсь, си или суп? Чего угодно? Шибко хорошо — си. Пожалуйста, давать?

— Давай щи, только поскорее.

Мишка устало облокотился на стол. Он поднялся на весеннем рассвете, очень раннем в сопках Алдана, и успел наработаться. В его лице, словно вырубленном на фоне беленой стены, худом и темном, сквозила забота. Он выпрямился и снова крикнул Сун Хун-ди:

— Хлебца побольше подай, а то, я вижу, ты опять конфетку режешь.

Впавшие под лоб глаза сосредоточенно смотрели в пространство. В весенней кутерьме и неразберихе неорганизованных разработок многим делянам грозило затопление. Мишку тревожила судьба своей счастливой ямы. Работы в ней дали возможность оправиться от голодовки, надеть сапоги, приобрести сагиры{53}, инструментишко. Каждый день промывка давала надбавку — и вот тебе на — в одну минуту все может полететь к чертям. Плохо рассчитанная канава не успевала уносить воду. Ко всему — нижние деляны неоднократно пытались подпереть воду плотиной, поднять повыше, чтобы принять воду для своих бутар. Если они это сделают, без всякого сомнения, яма будет затоплена. Мишка рассеянно взял ложку и принялся хлебать жидкую бурду, которую харчевник называл щами.

Хозяин лавировал между столиками, собирал миски, и, налив горячим, разносил их вновь. Зорко следил за тем, чтобы не произошло заминки, чтобы столик не занимал отобедавший, ковыряющий в зубах старатель. Лишь только Мишкина ложка легла на стол, он явился с предложением второго блюда — жидкой размазни из гречневой крупы. Мишка мотнул головой.

— Второго не надо. Некогда. — Он вскочил со скамьи.

— Да, Сун Хун-ди, приходи вечерком — получишь с артели за продукты. Дело прошлое — давно надо заплатить. Приходи посчитаемся.

Сун Хун-ди рассмеялся и похлопал парня по плечу.

— Тинза-ю. — Глаза его заострились. — Шибко-ю?

— Немножко есть.

— Немножко, — передразнил харчевник. — Старатель — всегда немножко.

Мишка вышел из харчевни, и розовая лента, брошенная ветерком, прилепившись к его потному лицу, оторвалась от фонаря. Если бы не тревога за яму, у него сегодня был бы совсем хороший день: можно, наконец, расплатиться с последними кредиторами. Чувствовал приятную гордость; сознание успеха дела, в котором он является главным лицом, сознание своей порядочности и предвкушение достатка, а, может быть, и богатства щекотали самолюбие. Он освоился с новым для него старательским бытом. Он отмерил в отдельный мешочек золото для расплаты с китайцем, хотя, делая это, не совсем ловко чувствовал себя. Известно, куда уплывает золото, которым потихоньку расплачиваются на дому. Ясное дело — и его золото уйдет через границу, китайским купцам.

В канаве, мимо которой он шел, вода уже переливалась через края. Он побежал крупной рысью через выкаты, брошенные здесь и там на зевы шурфов, скатывался на подошвах с отвалов, утоптанных и приглаженных сотнями ног. Последнюю канаву перемахнул в два шага, выкаты прогнулись под ним и подпрыгнули. Тяжело дыша, подбежал к группе своих артельцев, собравшихся у бутары. В том, что они стоят сложа руки в такую пору, когда надо гореть огнем, чувствовалась беда. Схватил первого попавшегося за грудь.

— Что случилось, говори скорее, не бормочи!

— Нижняя артель плотину нашу сломала.

— Что же вы глядели! Они ломали, а вы в ладошки хлопали!

— Не драться же с ними. Их пять делян собралось вместе. Пятьдесят человек!

Мишка стиснул зубы. Лишних людей надо ставить на помпу, отрывать от забоев или от тачки, да и вода не та: грязная, уносит мелкое золото. Соседние деляны, выше Мишкиной, волновались: тоже оказались без воды. Промывка остановилась. Требовать или доказывать не приходилось. Плотина была сделана явочным порядком, без спроса, и таким же порядком снесена. Мыли верхние номера, теперь моют нижние. И в самом деле — у нижних бутар и американок шла суетливая работа. Обильная вода лилась из желобов в колоды и мгновенно прогоняла пески. Мишка с презрением глядел на товарищей. Резко отмахнулся от совета сходить в контору и пожаловаться.

— Ставь помпу, сложили ручки, — сердито крикнул он. — Черт вас возьми совсем, хоть добежали бы мне сказали!

Он издал звук, похожий на урчанье медведя, и сам схватился за рукоять помпы, но сейчас же бросил ее. Жалкая струйка окончательно вывела его из себя.

— Значит, они так, — пробормотал он. — Ну, ладно, так и запишем. Права одни…

— Они говорят — вы попользовались, теперь попользуемся водицей мы, — сообщил артелец.

Мишка неохотно взял кайлу и спустился в разрез. Лазейка, ведущая до ямы, была узка — согнулся и, касаясь руками пола, толкаясь спиной о потолок, полез в свою берлогу. Трещала свеча, освещая потные изуродованные стенки. Яма, порядочно уже выработанная, представляла из себя бесформенный, безобразный забой. Стенки работались там, где богаче содержание, в них пробирались западины на метр или два; выступы торчали угластыми клыками и угрожающе нависли. Кто-то, видно, в свое время сумел взять порядочно золота в этой яме: кайла то и дело втыкались в мягкий завал, приходилось выбирать пустые торфа, чтобы добиться до песков.

Мишка, озабоченный событиями, неторопливо размахивался и бил острием кайла по стенке. Накайлив достаточно, накладывал в таску — ящик из грубо отесанных досок — и тащил к устью. Там ребята принимали ношу из рук в руки. Встревоженно думал о новых неприятностях, ожидавших артель. Яма выходила из границ деляны; длинный квершлаг{54} уводил в сторону. Соседняя деляна, если обнаружится тайная выработка в богатой яме, может предъявить на нее свои права. Он даже забыл о самой серьезной надвигающейся беде — о затоплении.

Все чаще взмахивала кайла, пот струился по лицу. Разбирая завал, предполагая за ним «струю», он стоял по колена в щебне и при тусклом свете огарка вдруг пригнулся и весь подался вперед: почувствовал под кончиком кайлы что-то мягкое, не талик, не гнилое бревно. Дрожь прошла по его разогретому телу. Пламя огарка плясало, и то, что он увидел, словно подмигивало ему глубокими, темными провалами вместо глаз, — он откопал в старом завале труп неосторожного золотоискателя, почти не тронутый разложением. Худоба мертвеца удивляла: неужели таким и был приискатель, тощим, как скелет? Мишка поглядел на стенки, на потолок — они не внушали опасений, еще не были тронуты рукой человека, лишь узкий проход длиной в метр-полтора был начат погибшим.

Охватило внезапное желание поскорее узнать, куда же пробирался этот когда-то живой человек. Торопливо освободил труп из завала и при помощи кайлы оттащил в брошенный проход. Явилась странная уверенность, что сейчас он нападет на богатое золото. Как будто, перешагнув через труп, купил счастье, как будто иначе и быть не может, если человек с таким риском бьет дыру под землей без крепления и без всяких правил предосторожности. Это обманчивое чувство вело все дальше и дальше. Он каждые десять минут громко извещал ребят о том, что таска с породой готова. Не выдержал, в нервном подъеме, весь горячий от работы вылез наверх и у бутары убедился, что счастья мертвец ему не дал. Тоже лез вслепую, наугад.

Солнце скатывалось к вершинам сопок, лучи золотили стволы сосен на хребтах. По разрезу началась съемка. Суровая действительность отрезвила еще больше. Желобную воду отняли, заставили мыть грязной помповой, а теперь идут, чтобы взять золото. И первый раз с такой силой почувствовал Мишка неприязнь к администрации, к законности, которая ему мешает. Он прищурил серые глаза навстречу подошедшим смотрителю и нарядчику.

— Пожалуйста, гостечки незваные. Что-то вы сегодня вдвоем, как с образами ходите. Думаете — накипело тут его, золота — одному не взвесить.

— Да у вас-то, наверное, нам и делать нечего, — ответил шуткой смотритель. — Сами с усами. Снимете лучше нас.

Мишка насупился и в упор взглянул на смотрителя.

— Ну, вряд ли кто снимет лучше вас, — проворчал он.

— Есть люди — снимают. Так снимают, что самим чудно делается. На пятидесятую заходим, а они уже стенку к голове бутары прилаживают. Подшабашили, значит. И пломба цела, и золота нет. Все тридцать удовольствий. Говорят, пустота вышла. С ними не спорить надо, а взять и в контору отвести всех.