Золото

Смотритель внимательно и зорко следил за очисткой головки бутары, каждое лишнее движение привлекало его настороженный взгляд. Не отходил от промывальщика, пока он полоскал пески в ямке с грязной водой. Затем повернулся к Мишке, — как старший в артели, тот просушивал золото в помятой жестянке на углях и, оттопырив губы, отдувал шлих. Наконец, рассмеялся, показав этим, что не так уж он серьезен и строг, как это может показаться.

— Легче, дьявол, все золото сдуешь! Некогда мне, давай взвешивать!

Мишка продолжал дуть, втягивал щеки и раздувал их; глаза смешно пучились. Со стороны казалось — весь отдался добросовестной очистке золота, но он поджидал мгновения, когда смотритель хоть немного ослабит внимание. Вот смотритель оглянулся вправо, и парень прямо ртом хватил с жестянки горячее золото, как томимый жаждой — глоток воды. С видом сморкающегося человека наклонился и выплюнул в грязь под ноги. Слезы от ожога выступили на глазах, — он их торопливо вытер рукавом.

— Ничего себе, — сказал смотритель, — натаскали пчелки. Штук полтораста{55}, не меньше.

Мишка не мог выговорить слова, но желание возразить взяло верх.

Он с болью пошевелил языком.

— Если это ничего, как же, по-твоему, плохо!

— Плохо вон у соседей ниже вас. Больше десяти-пятнадцати не достали ни разу. Вы зажирели, я вижу.

— Взвешивать будешь или так поверишь хорошим ребятам?

Смотритель задумался.

— Ребята вы все неплохие, но не взвешивать не имею права. Не ты украдешь, а руки твои украдут.

— Я не возьму, сам знаешь, — не глядя в глаза, — говорил Мишка. — Придет кой-кто за долгами. Вот как должен. — Он сложил ладони в пригоршню. — Пиши пятьдесят и считай за нами благодарность.

Артельцы скромно разбрелись, нарядчик нашел дело около помпы, староста и смотритель остались вдвоем, без помехи. Мишка с деловым видом отсыпал из жестянки половину золота в карман. Смотритель покачал головой и развернул квитанционную книжку.

— Меньше семидесяти не могу, как хочешь. Нас тоже тянут за снижение выработки… Ты, может быть, не знаешь — я не пью ведь без хорошей закуски, имей в виду. Завтра забегу, вечер свободный у меня.

— Да ты не сомневайся, подожди, завтра нечем угощать. Видал, как нас сегодня обидели с плотиной. Чуешь, сколько не добрали. Вчера, сам знаешь, взяли триста штук, а сегодня половины не намыли. Ты ж имел право не допустить ломать.

— Да что вы так жадничаете. Они с хлеба на воду перебиваются, а вы пока, слава богу. Ну и народец! Надо пожалеть людей.

— Алдан никого не жалеет, — Мишка жестко усмехнулся. — А если мы ни штуки не достанем. Ты пожалеешь? А если мне в яме голову расколет, как арбуз, кто-нибудь помянет? А может быть, там уже лежит наша братия, кому она нужна? Сгнил и со счета долой!

Мишка не хотел рассказывать о жуткой находке, чтобы не напугать ребят, но не мог забыть улыбки мертвеца. Его подмывала злость, говоря «может быть», он испытывал действительное чувство горести. Смотритель кивнул головой в знак согласия с Мишкиной философией и поднялся. Мишка проводил его глазами. Да, можно шутки шутить, когда сам не рискуешь, когда ходишь, квитанции раздаешь на золото.

Вода в канаве шла уже вровень с бортами, едва успевала проноситься мимо и, словно пробуя, пока что разливалась мелкой лужицей в сторону обвала, под которым находилась яма. Нечего было и думать сопротивляться ей. Нет мешков, чтобы, набив их породой, заложить борта канавы. Еще полвершка — и в яму хлынет ручей. Если даже откачаешь потом, слабая и размытая выработка без крепления обвалится снова. На деляне не возьмешь и на харчишки. Деляна без ямы даром не нужна. Опасность угрожала жестокая. Если бы не плотина, может быть, ничего бы, обошлось, но подпертая вода, замедлив пробег, старается заглянуть в каждую ложбинку, каждую низинку. За ночь наверняка поднимется еще. Взгляд Мишки тяжело и медленно обвел нижние деляны, где шла веселая, оживленная промывка, стоял смех и бодрый переклик. Челюсть выдвинулась, лицо приняло угрожающее выражение.

Сумерки сгущались. Тень от Радиосопки гасила лакированные камешки, чисто отмытые в бутарах. Тяжелая вода в канаве, как гуща, ползла мимо. Потянуло дымом; зажглись красные звезды — пожоги. Артели одна за другой бортились{56}. Вереницы людей громыхали тяжелыми сапогами по настилам, слышались ленивые разговоры о дневной добыче, о стойках, огнивах, ходах к тачкам, о продовольствии.

На темнеющее с каждой минутой небо все гуще высыпали звезды и от контраста с земными красными звездами казались еще голубее и нежнее. Мишка сидел на пне, подперев ладонью щеку, и думал о недавнем бодайбинском житье-бытье. Привыкший к организованному труду на хозработах с определенным заработком, воспитанный в рабочей товарищеской среде, с легкой руки артели Жоржа в знаменитой орте он перестал чувствовать себя самим собою. Натура его распоясывалась все шире с каждым днем. Старательская стихия с неорганизованными навыками в труде, бесшабашность в быту, в мыслях, в желаниях и мечтах окончательно подхватила его и крутила, как щепку в водовороте. Борьба за золотник, погоня за достачей захлестнули неустойчивого парня. После стройной шахты — яма с нависшими камнями в кровле, вместо лебедки — очеп или валок, вместо союза — толпа с хищным ликом. Вместо вечернего клуба — спирт, вместо кино — карты, вместо книги — тяжелый сон на нарах; катись под гору, — ни за что не зацепишься до самого дна. Он испытывал дикую силу в своем теле, похожую на силу всех этих горячечных людей, хватающих свою удачу крепкой мертвой хваткой. Успел заразиться золотой лихорадящей страстью.

Он нервно шлепал подошвой по грязи. Вода смочила уже глину возле пня, на котором он сидел. Прибывает. Прибывает неуклонно и уверенно. Напряг слух. В тишине прииска в однообразном общем бормотании воды ухо ловило отдельные звуки струй, таких же обозленных, как и он. Не упуская из слуха пойманных звуков, нашарил возле ног кайлу.

— Ладно… Ваш верх, а моя покрышка…

Поднялся на полусогнутых ногах, держась еловых загородок вокруг шурфов, приблизился к канаве и, пригибаясь, пошел ниже, до плотины. Примитивное сооружение в темноте казалось громоздким и солидным. Меж камней и мешков с породой бежала вода и падала звенящими, словно стеклянными струями. Вот как они подняли уровень! Так же на полусогнутых ногах прошел до середины плотины, встал на колени, запустил кайлу в мешок и своротил его с места. Отошел на край и подождал, пока струя начала свою разрушительную работу. Раздался шум. Вода ринулась в брешь, и маслянистый излом ее закачался под ночным звездным небом…