Холоп-ополченец (1606-1612 гг.) [Книга 1 (1606-1609 гг.)]

VII

Михайла шел по темной улице и думал, что нелегко ему будет средь ночи разыскать землянку Гаврилыча. Но когда они дошли до поворота, искать казачий лагерь им не пришлось. Оттуда доносился говор, лошадиный топот, мелькали факелы.

Повернув на дорогу прямо от ворот, они скоро очутились среди казаков, толпившихся между землянками, оживленно обсуждая что-то.

Михайла внимательно приглядывался к встречным, надеясь натолкнуться на Гаврилыча.

И верно, очень скоро его окликнул знакомый голос:

— Михайло, ты чого? То не шов, а то середь ночи пришов.

— Да вот, хочу тебя поспрошать, что тут у вас деется?

— Та чого ж! — крикнул Гаврилыч. — То ваши ляхи сказились! Государь Дмитрий Иваныч враз до нас прискакав. Каже, ляхи, сучьи диты, убыть його хотилы. Просыть, щоб сховалы його. Ну, Печерица наказав враз того на воз положыти, та й берестой закидати, та тим же часом з лагеря вывезти, а нам усим з землянок не рыпаться. Бачим, бисовы ляхи скачуть. Ну, мымо проскакали. Бог спас та маты божья. Нэ пиймалы государя. И мы на них, на чортовых дитей, наплюемо. Та й уйдем.

Гаврилыч, очевидно, был даже рад, что они уходят из Тушина и развязываются с поляками, и Михайле не захотелось рассказывать, чего ему пришлось наслушаться за эту ночь про самого Дмитрия Ивановича.

Гаврилыч, пожалуй, и не поверил бы ему. Михайла рад бы был и сам попрежнему верить в Дмитрия Ивановича. Но он чувствовал, что нет в нем больше той веры, какая была. Да и не хотелось ему больше итти за тем царем, все равно настоящий он или нет. Кто он там ни есть, не тот он мужицкий царь, про какого говорил Иван Исаич. Мужиков он и слушать не хочет.

Михайла глубоко задумался и не слышал, что говорил Гаврилыч.

— Михайло, а Михайло, — окликнул его тот. — Чего ж не кажешь, пийдешь з нами до Калуги чи ни?

— В Калугу? Не-ет. Почто нам в Калугу? Мы вон со Степкой до дому пробираться гадаем. Так, что ли, Степа?

Степка молча и хмуро кивнул головой.

— Ты нас, Гаврилыч, в землянку к себе пусти. Дозволь до свету побыть. А там мы и пойдем.

— Нехай так, — не очень охотно сказал Гаврилыч. — Мы до свита пийдемо. Нас царь Дмитрий Иваныч до Калуги зове.

Михайла, не отвечая, шел за Гаврилычем. Тот привел их к своей землянке, взял у одного из казаков факел и, согнувшись, пролез вперед и осветил довольно большую землянку, по краям которой были устроены земляные лавки.

— Вот спасибо, Гаврилыч, — сказал Михайла. — Мы тут маленько соснем. Ночь-то сегодня не ложились. А там чем свет тоже пойдем.

Гаврилыч кивнул и вышел из землянки.

— Ну, Степка, ложись, — проговорил Михайла решительно, — и я лягу. Утром всё обговорим.

Михайле хотелось остаться одному, чтоб Степка не приставал к нему с вопросами. Слишком неожиданно обрушилось все это на него, и он не мог сразу разобраться. Обидно ему было то, что поляки над русским народом верховодили. А он-то раньше и не догадывался, что Дмитрий и не царский сын вовсе. Сами же поляки его, видно, царем сделали, чтоб за ним на русской земле командовать. Ну, нет! Этому не бывать! — решил Михайла. Но раньше чем он придумал, как же быть и что им со Степкой делать, его одолел сон.

Проснулся Михайла, когда уж свет в землянку пробивался. Степка спал. Михайла поскорей растолкал его, и они вылезли наружу.

В лагере было пусто, а вдали, около ворот, слышались шум, крики, топот лошадей. Что такое? Чего ж казаки не уезжают? Собирались же чем свет в Калугу ехать, — удивился Михайла.

— Побежим-ка, Степка, — сказал он, — поглядим, что там такое.

Перед воротами выстроилось рядами казачье войско, а у самых ворот столпилось все войсковое начальство и о чем-то спорило.

Михайла пробрался поближе и с удивлением увидел среди казаков Невежку с Нефёдом.

Протискавшись в середину, Михайла дернул Невежку за рукав и спросил его, чего ж они не идут домой.

— Да как же уйти-то? — сказал Невежка. — Не видишь — ворота на запоре. Не нас одних, — казаков, гляди, и тех не пускают.

Михайла оглянулся. Тяжелые дубовые ворота были заперты на чугунный засов, и на нем висел громадный замок.

— Мы-то, чуть рассвело, прибрели сюда, — рассказывал Невежка, — глядим — заперто. Добудились сторожа, а он сказывает: «Никого, мол, не велено выпущать, как от них, мол, царь сбежал! Ищут де его». А тут казаки подскакали. «Отворяй да отворяй!» А сторож не смеет. Покуда они меж собой балакали, он и сбежал. Глядь-поглядь — ни сторожа, ни ключа. А ворота, гляди, какие здоровые — дубовые. Вот они и послали к гетману, — кто, мол, смеет их держать. Они, мол, одному царю Дмитрию Ивановичу подвержены. Нашего Гаврилыча и послали. Да вот и он, кажись.

Вдали на улице показался скачущий всадник. Он махал над головой саблей и что-то кричал, но Михайла ничего не мог разобрать.

Подъехав ближе, Гаврилыч закричал, что не хочет Рожинский выпускать их из Тушина. Вы, говорит, верно, своего голоштанного царенка сховали куда. Выдайте его, я его выдеру да повешу, тогда отправляйтесь, мол, куда хотите. А до тех пор — не пущу.

— Э! Чортов сын! Що задумав! — крикнул Печерица. — Давайте топоры! Будем ворота рубить.

Михайла удивился. Дьяк Грамотин говорил, что Рожинскому нужен Дмитрий Иваныч, а он, выходит, вешать его хочет. Михайла не знал, что ночью же Сапега побывал у Рожинского и рассказал ему, что они сговорились с патриархом Филаретом и решили покончить с самозванным Дмитрием и просить на русский трон польского королевича Владислава, сына Сигизмунда. Казаков же не хотели пускать, чтоб они не соединились с бежавшим Дмитрием.

Передние казаки тем временем спешились, достали из вьюков несколько топоров и, по команде Печерицы, пробовали сбить замок. Но он оказался такой прочный, что его и думать нельзя было разбить.

— Руби ворота! — скомандовал Печерица, и топоры звонко застучали по тяжелым дубовым створкам.

— Михалка! — шепнул Степка, дернув Михайлу за рукав. — Не видят они, что ль? Ляхи!

Грохот топоров заглушил лошадиный топот, а казаки так занялись воротами, что и не заметили приближающегося во весь карьер отряда гусар.

— Ляхи! — испуганно крикнул Михайла.

Печерица и другие казаки вскочили на лошадей, и Печерица крикнул:

— Стройся!

Михайла, Степка и мужики, очутившись между двумя отрядами, в страхе жались к воротам.

Рожинский, скакавший впереди гусар, остановил свой отряд и крикнул казакам:

— Вы что? Бунтовать! Выдавайте вашего самозванного царика — и марш по местам!

— Ты чого командуешь? — закричал, выехав вперед, Печерица. — Мы тоби не подвластны! Нам царь Дмитрий Иваныч велел итти в Калугу. Видчиняйте ворота!

— Разгоните мне эту сволочь! — крикнул Рожинский.

Голубые гусары, обнажив сабли, лихо бросились на казаков.

Но казаки, не дрогнув, встретили первый натиск.

Рожинский слишком понадеялся на своих гусар.

Казаки были сильно обозлены, кроме того, их было вдвое больше, чем гусар, и они яростно отбивались.

Мужики прижимались к воротам, оглушенные дикими криками, лязгом оружия, топотом и ржаньем лошадей, воплями раненых, всей неистовой сумятицей рукопашной схватки.

Каждую минуту они ждали, что поляки заметят их и в бешенстве изрубят в куски.

На чьей стороне перевес, они никак не могли понять.

Но через несколько времени что-то резко изменилось. Кружившийся перед воротами вихрь всадников как будто стал понемногу отдаляться, метаться из стороны в сторону, скакавшие впереди всадники стали поворачивать лошадей. И вдруг вся масса пошатнулась, точно ее подхватил ураган, и помчалась обратно.

Михайла первый опомнился.

— Бегут ляхи! — крикнул он. — Казаки одолели! Скорей ворота надо!

Мужики подобрали брошенные казаками топоры и стали изо всех сил рубить дубовые доски.

— Засов-то вырубить бы! — крикнул Невежка, и они стали рубить доски около засова.

Так дело пошло скорее. Через несколько минут засов вылетел, и тяжелые створы подались и со скрипом стали расходиться.

Они оглянулись. На земле валялись раненые поляки, метались оставшиеся без всадников лошади. Вдали виднелся скачущий обратно отряд.

Печерица очень обрадовался, увидев, что мужики без них справились с воротами.

Времени терять было нечего, не то Рожинский, наверно, поднимет против них все польское войско. Казаки построились и стали быстро выезжать из ворот.

Невежка с Нефёдом и Михайла со Степкой тоже сразу же выбрались за ворота.

Михайла оглянулся на Тушино. Ишь какие стены крепкие вывели — город да и ну! Как он радовался, когда добрался сюда. Думал — все сюда собрались, кто за волю ратует. А вышло — что? Дмитрий-то Иванович, выходит, об воле и не думал, да и не царь вовсе был и еще самых лютых ворогов привел на Русь — ляхов.

Теперь не с одним Шуйским биться придется, а еще с ляхами.

Болотников про то и не помышлял.

Казаки яростно отбивались.

— Вот и ладно, — проговорил, помолчав, Невежка. — Не так боязно будет итти. То вдвоих шли, а назад вчетырех.

Михайла встрепенулся.

— Как — вчетырех? — сказал он. — Ты гадаешь, я с вами до дому пробираться буду? В холопы к князю Воротынскому? Не-ет! — протянул он. — Вот Степку возьмите. Ему в Нижний. Так вы его поближе доведите, а уж там, со Кстова хоть, он и один дойдет.

— А ты-то куда ж? — спросил Невежка. — Коль за Дмитрием Иванычем, так чего ж к казакам не пристал?

— Нет, чего мне Дмитрий Иваныч? Он, выходит, и не царь вовсе. Да и наше крестьянское дело ему ни к чему.

— Так куда ж ты? Неуж к Шуйскому? — приставал Невежка.

— Почто к Шуйскому? Ну его к бесу!

— Вот и я тоже говорю, — обрадовался Невежка. — Идем до своей стороны. Все у своего места способне́й, ежели по хрестьянскому делу. Чего ж так-то зря бродяжить?

— Нет, Невежка. Не пойду я до дому. А куда пойду, и сам не знаю. Покуда в Москву проберусь.

— К Шуйскому же, стало быть? — повторил Невежка.

— У, дурень! — оборвал его Михайла. — Думаешь, на Москве только и есть, что Шуйский. Да там его, слышно, скидать хотят. Чего-нибудь, стало быть, надумали. Я и погляжу, может, и есть, кто за волю ратовать хочет. Вот и я с ними. Степку, говорю, возьмите. Ему по пути.

— Эх ты, Михалка! Думал я, ты путный человек. Памятуешь, Нефёд, как он обоз-то вел. Даром что и бороды не отрастил. Дело понимал, что твой хозяин! А ноне — что! Бродяжить собрался… Что ж — вольному воля. Время такое подошло непутевое… Идем, что ли, Степка! Пущай его, коли так, бродяжит.

Но Степка приостановился и дернул Михайлу за рукав.

— Михалка, — сказал он просительно, — возьми ты меня с собой.

Перед ними открылась Москва.

— Тебя? — усмехнулся Михайла. — Ты вон у царя сокольничим был. Тебе слуга лошадь убирал. А я…

— Ты вон с ляхами-то как! Не струсил, чай! Возьми, Мишенька! Я тебе помехой не стану.

Михайла внимательно поглядел на Степку. Впереди блеснули первые лучи зимнего солнца и озарили Степкины вспыхнувшие глаза. И весь он показался Михайле какой-то другой.

Со стороны Тушина раздавались гулкие удары — то поляки заколачивали ворота.

И вдруг перед Михайлой встала ярко-зеленая лужайка и вдали, тоже озаренный первыми лучами солнца, польский шишак и панцырь под ним и взмахивающие над головой руки. И все это все глубже уходит в зыбкую трясину, а сзади раздается голос старого пастуха: «Не доржит их русская земля!»