Девушка в белом кимоно

ГЛАВА 1

Америка, настоящее время

Даже ночью, с половиной персонала на смене, онкологический центр «Тоссиг» работал слаженно, как часы. Должность главного врача занимал доктор Амон, что давало мне некоторую надежду: может быть, моему отцу все же удастся выкарабкаться. Однако силы его уходили, и теперь я сидела возле его постели, тревожно следя за надвигающимися признаками.

В палате был приглушен свет, и телевизор работал без звука, но отец все равно спал очень беспокойно. Гудение медицинских приборов и писк мониторов временами смешивались с доносящимися из коридора голосами. Раздался чей-то свист.

«На ветру свистеть рискованно, — как-то говорил отец, рассказывая о времени, проведенном в открытом море. — Потому что свист притягивает шквалы и высокие воды». Сейчас он был не на судне, но по удивительному совпадению этот госпиталь носил то же самое имя, что и военный корабль, на котором он служил в пятидесятых, поэтому я не могла не вспомнить об этой старой примете. Я встала и закрыла двери.

— Что... — папа взмахнул руками, и жгуты капельниц заметались над ними, как флаги вокруг флагштоков. — Тори?

— Я здесь, папа, — бросилась я к нему и накрыла его руку своей ладонью. — Ты в больнице, помнишь?

За прошлую неделю он уже несколько раз просыпался совершенно сбитым с толку, и беспокойный сон между этими пробуждениями раз от разу становился все короче. Похоже, это становилось у нас новой нормой.

Он попытался сесть, но тут же сморщился от боли, и я помогла ему приподняться, чтобы подложить под плечи подушку. Поддерживая его обеими руками, пока он устраивался, я удивлялась, каким он стал легким. Он все шутил, что сейчас он не полный человек, а «половинка», но мне было не смешно. Потому что действительность была совсем не веселой, а факт, над которым он шутил, — слишком реалистичным. Он все еще был моим отцом, без которого я не представляла своей жизни.

Я подала ему пластиковый стаканчик со льдом. Он покачал его в руке и отпил немного талой воды. И даже этих глотков хватило, чтобы запустить в действие рефлекс: тяжелый кашель, с которым отец с трудом справлялся. Я забрала у него стаканчик, подала салфетку и стала ждать, пока пройдет приступ. Наконец, откашлявшись, он откинулся на подушку и закрыл глаза.

— Как ты? — дурацкий вопрос, ясно же, что ему плохо, но он ободряющим кивком дал понять, что все терпимо.

Потом он глубоко и хрипло вздохнул и заговорил.

— Я тебе рассказывал о знаменитой Голубой улице? Она была первым, что я увидел, когда сошел со своего судна в Японии.

— А вторым, что ты увидел, стала девушка, которой понравились твои глаза? — оживилась я, обрадованная тем, что он был в памяти. Может быть, он пробудет в этом состоянии достаточно долго, чтобы успеть рассказать мне эту историю.

— Ну да, тогда я получше выглядел.

— Ты и сейчас неплохо выглядишь, — ответила я, и это было чистой правдой. На его щеках играл легкий румянец, глаза были ясными, а взгляд — осознанным. Его движения стали более скоординированными. Это было чудесно и пугающе одновременно. Доктор Амон предупредил меня, что перед самым концом наступит «мнимое улучшение».

Для отца настало время последней прогулки по аллее памяти. А для меня — его последней истории.

Я наклонилась вперед, по-прежнему сидя на стуле возле его кровати, и подперла подбородок кулаком.

— Итак, ты сделал шаг, наклонился, чтобы коснуться пальцами блестящих камней на мостовой, и...

— И потом выпрямился, чтобы увидеть ее.

— Она смотрела на тебя.

— Да. А я — на нее. В тот момент я увидел свое будущее и влюбился, — папа с мягкой улыбкой склонил голову.

Это была очень укороченная версия знакомой истории, но я почувствовала, как меня снова наполняет теплом. Я любила ее, потому что она была началом ко всем остальным историям в моей жизни.

— Каждый раз, когда я приходил в порт, она встречала меня там, — говорил папа. Но я каждый раз снова отправлялся в плавание. Тогда иначе было никак. Мы были словно два корабля, проплывающие друг мимо друга в ночи, как в стихотворении Лонгфелло, — грудь отца тяжело, с сипением вздымалась, каждый вдох давался ему с трудом.

Я потянулась к его покрытой родинками руке и сжала ее.

— После службы меня приписали к Детройту, и я топил свою тоску на дне бутылки. Но тогда я встретил твою мать, и она меня спасла, — он смотрел мне в глаза, не отрываясь. — Вот что ты должна запомнить. Ты меня слушаешь?

— Да, — я впитывала в себя каждое его слово.

— Твоя мама стала любовью всей моей жизни, но до нашей встречи у меня была другая жизнь. Вот что я пытался тебе объяснить, — его губы дрогнули.

Когда? Когда он пытался мне это объяснить? Я лихорадочно перебирала в памяти каждый день из последних недель, пытаясь найти, что именно я упустила. Я не понимала, что могла означать эта его «другая жизнь», и, кажется, не была уверена в том, что хочу понять.

Было бы проще, если бы ты просто прочла мое письмо. Я хочу, чтобы ты сделала это прямо сейчас, хорошо, Тори? Время пришло.

Время пришло?

В моей груди тут же сжался тугой комок и запылал таким жаром, что стало больно сердцу. Я старалась дышать как можно ровнее, чтобы справиться с эмоциями и не дать себе сорваться. Мне было не двинуться с места.

Он протянул руку и похлопал меня по запястью. — Оно лежит с моими вещами. Сходи принеси. Я нашла его сумку за дверью в туалет, поставила на тумбочку и расстегнула молнию. Дрожащими руками я перебирала его одежду и застыла на месте, когда пальцы наткнулись на бумажный конверт. Вытащив его, я некоторое время стояла и просто смотрела на то, что оказалось в моих руках.

Красные чернила, японские иероглифы кандзи, потертая от времени и многократного просмотра бумага.

Когда я возвращалась к его кровати, наши взгляды встретились: умирающий мужчина и его отчаянно страдающая дочь.

— Подойди сюда, сядь, — сказал он. — Все в порядке.

Но это было не так. Я не могла принять его прощальные слова и не была готова попрощаться с ним сама. Я просто не могла этого сделать.

Когда я попыталась заговорить, у меня сжалось горло.

— Я... — я шагнула к нему, потом остановилась, стараясь успокоиться. Эти последние месяцы выдались невыносимо тяжелыми, я стала свидетелем его постепенного угасания от не поддающегося лечению рака, а теперь.... К горлу подкатил комок, и в глазах стали собираться слезы. Я быстро направилась к двери.

Папа что-то говорил, но я уже выскочила в коридор и спряталась. Прикрыв ладонью рот, я старалась делать глубокие ровные вдохи, чтобы успокоиться. Как это могло случиться? Мы исследовали все возможные методы лечения, испробовали все рекомендации, даже нашли специалиста по нетрадиционной медицине, но ничего не помогало. На плечи навалилось тяжелое чувство вины и беспомощности. Я посмотрела на конверт. Теперь я понимаю, что мне стоило открыть его сразу же, как оно пришло.