Девушка в белом кимоно

ГЛАВА 40

Япония, настоящие дни

В поезде по дороге в Хирацуку я обдумывала множество вопросов, начинавшихся со «что, если». Что, если в монастыре хранится слишком много информации о брате Дайгане? Что, если в приюте, с которым он работал, тоже есть записи? Что, если мне удастся разыскать сестру?

Я подавила смех. Как же я торопила события. Потому что существовала и другая вероятность: что, если в монастыре понятия не имели о том, кто такой брат Дайган? Или, как с личными данными отца в военном архиве, что, если и эта ниточка окажется тупиком?

Что будет тогда?

Тогда я поеду к статуе девочки с красными туфельками. Даже если ради этого мне придется перенести вылет. Я должна была это сделать ради Наоко, ради моей сестры, лапы, ради того, о чем он пытался мне рассказать. Потому что эта девочка с красными туфельками могла появиться в любом порту на любом побережье океана. Потому что она символизирует тысячи невинных детей, потерянных между ними.

Тех, кто был все еще безвозвратно утерян.

Что, если одного из этих детей можно найти?

Между семьями существовала тонкая, но ощутимая связь, и мне хотелось ее отследить. Я чувствовала это. Я была очень близко. Я села, вытирая слезы со щек. С чувствами творилось что-то невероятное.

Поезд замедлил ход и остановился, выпустив больше пассажиров, чем впустив. В моем вагоне почти никого не осталось. Почти на месте. От волнения у меня все сжималось внутри. Следующей остановкой была Хирацука, а монастырь был в двух шагах от станции.

Я собиралась бежать до нее бегом.

Сидя возле окна, я наблюдала за раскинувшимся передо мной ландшафтом. Сонные поля из рассказа Наоко плохо сочетались с мелькающими за окном городскими пейзажами. По другую сторону от железнодорожного полотна пролегало побережье. Даже на нем были следы промышленности.

Поезд стал сбрасывать скорость, и я вскочила на ноги. Когда я вышла на платформу, солоноватый морской бриз поцеловал мои щеки и принял во влажные объятия. Я заметалась, пытаясь определиться с направлением. Наоко говорила, что от платформы шла прямая дорога, но сейчас она делилась на две.

— Простите, — обратилась я к прохожей, но она лишь улыбнулась и молча прошла мимо.

Я уклонилась от велосипеда, только чтобы заставить мопед резко отвернуть в сторону. Я крутилась на месте, пытаясь понять, куда мне идти. Меня окружали магазины, офисные здания и автомобили, между которыми сновали велосипеды. Хирацука не была маленьким сонным пригородом, напротив, она процветала и бурлила.

Мой телефон никак не мог определить мое местоположение. Одно активное деление на индикаторе приема связи. Я подошла к магазинчику и заглянула за кассу. Там сидел старик: перед ним был маленький телевизор, он ел. Заметив меня, он улыбнулся.

— Здравствуйте, — сказала я. — Монастырь в той стороне? — я указала вдоль улицы. — Монахи? Брат Дайган?

Он наморщил нос и перестал улыбаться. Я повторила вопрос, сдалась и пошла в том направлении, которое указывала сама.

Чем дольше я шла, тем дальше друг от друга стояли здания. Кубические, прижатые друг к другу офисные здания сменялись скромными, стоящими по отдельности частными домами, многие из которых были брошены. У некоторых обвалилась крыша или не было окон или дверей. Я как-то читала, что в Японии пустовало более восьми миллионов жилищ, в силу того что Япония была стареющей нацией с вымирающим населением, но увидеть это своими глазами было жутковато. В лучах заходящего солнца настоящий город-призрак выглядел зловещим. Я пошла быстрее, боясь, что найду монастырь закрытым. Это если я его найду.

Наоко говорила, что идти было недолго, но я уже прошла довольно длинный путь. Я поспрашивала еще людей, но не смогла их понять. Один показывал налево, другой направо. Я поблагодарила их поклонами и продолжила идти в прежнем направлении.

Дорогу впереди пересекал высокий забор.

Сердце подпрыгнуло, когда я увидела, что это был бамбуковый забор.

Мне и в голову не приходило, что родильный дом мог еще стоять в том же месте.

Перейдя дорогу, я заглянула между планками забора, но увидела за ним лишь густой кустарник. На ум пришли слова из рассказа Наоко: «Дитя, ты уже на той стороне».

Она хотела выбраться оттуда, а я, почти спустя пятьдесят лет, отчаянно хотела туда попасть. Вскоре я увидела вход, но его венчала не запертая калитка, а простая арка. Я прошла в нее, осторожно ступая по неровным камням, мостившим дорожку. Позднее солнце золотило полог из листьев, отбрасывая причудливые тени, которые сразу же поглотили улицу за моей спиной. Птицы звонко предупреждали о моем неожиданном появлении.

Впереди и по бокам стоял густой лес. Я повернулась, подумывая вернуться, как меня кто-то окликнул по-японски. Я явно забралась туда, где мне быть не следовало.

Из-за возвышения показалось сначала лысая мужская голова, потом и его туловище. Он был одет в белое. Пока он шел, его длинное одеяние раскачивалось в разные стороны и его полы сметали с тропинки мусор. Он нес в руках небольшую сумку, словно возвращался из магазина. Обращаясь ко мне, он стучал по тропинке своим деревянным посохом.

Я помахала ему рукой и подошла поближе.

— Здравствуйте. Здесь неподалеку есть родильный дом?

Он заморгал и просто уставился на меня. Может быть, он не говорил по-английски, но, как монах, мог узнать имя.

— Вы знаете брата Дайгана?

Густые брови сошлись на переносице.

— Брат Дайган, который помогал детям?

Его подбородок медленно пополз вверх.

— А, дети, — он похлопал себя по животу и улыбнулся. Его глаза сузились и стали похожи на полумесяцы.

— Одзизо сама, брат Дайган?

— Э, да?

— О’кей, да. Идем, — и он поплыл вперед.

Когда я не последовала за ним, он бодро повторил свою реплику:

— Дети. Одзизо сама, Дайган, идем.

Может быть, там все еще был родильный дом? Я надеялась, что он понял меня правильно и не решил, что я беременна.

Я догнала его и пошла рядом. Рядом послышался плеск воды. Река? Да, и маленький мостик. Упрямый карп из рассказа Наоко! Я улыбнулась и посмотрела вниз на воду. Там, в мелком русле, плавали кругами черно-белые карпы с золотыми плавниками. Наоко и Сатоши были здесь, на этом самом месте, и вели важный разговор. А он оказался прав: Наоко была похожа на того карпа своим упорством и готовностью бороться. И Наоко тоже была права. Ей было это нужно.

Впереди деревья расступились, и появилось здание с рыжей черепицей на крыше. Или это солнце озолотило ее закатными лучами? Вокруг этого здания стояло несколько других, поновее.

— Это родильный дом?

Он покачал головой и пошел в обход дома, по тропинке, ведущей за него. Эта тропинка была уже и более заросшей. Нам пришлось идти по ней друг за другом, и я ускорила шаг, чтобы не отстать. Тропинка сначала шла под уклон, потом начала взбираться вверх.

Солнце садилось, и я стала думать, что совершила огромную ошибку. Монастырь уже закрылся на ночь.

О'кей. Дети, — монах впереди меня остановился. Солнце ярко светило за его спиной, прогоняя длинные тени с его спины.

Ветка зацепила меня за рукав, и я остановилась, чтобы освободиться.

— Идем, — монах звал меня вперед.

С трудом пробираясь сквозь траву, я сделала последний шаг и встала рядом с ним. Прищурившись, я осмотрелась и тихо вскрикнула. Высокую некошеную траву, сколько хватало глаз, украшали огромные красные цветы.

— Видишь? — монах обвел поле рукой. — Дети.

Я прикрыла рот руками. В памяти всплыли слова Наоко: «Казалось, сама земля раскинулась в родовых муках, исторгая наружу потоки яркой крови, и я смотрела в самое ее нутро».

Это было красиво и пугающе. Цементные скульптуры в красных шапочках и с манишками стояли безо всякой системы. Кто-то сидел аккуратными рядами, кто-то карабкался по склону, кто-то сидел лицом друг к другу, замерев в молчаливой беседе.

Монах повернулся, собравшись уходить, но я тронула его за рукав. Он меня не понял.

— Нет, я хочу узнать о брате Дайгане. О брате Дайгане, который помогал детям.

— Да. Вон там.

Он показывал на статую.

— Там.

— Это статуя Дзизо. А мне нужна информация о брате Дайгане.

— Да. Одзизо сама, Дайган. Там, — и он показал на другую статую. — И там.

— И эта? — спросила я, почти крича и указывая на другую статую.

— Да, — и монах снова обвел широким взмахом все поле. — Все Одзизо сама, Дайган.

По моей спине поползли мурашки. Как от прикосновения холодных пальцев, которые зажимали детские рты и носики, не давая им сделать вдох.

— Одзизо сама, — произнесла я медленнее, разделяя слоги. — О-Дзизо. Это статуи Дзизо.

Все это они и есть.

Наоко говорила: «Считается, что мидзуко, мертворожденные или недоношенные дети, не могут перейти реку вечности в одиночестве. Обычно статуя Дзизо одета в детские одежды, ярко-красный чепчик и нагрудник, в знак своей близости к детям».

На глаза навернулись слезы. Брат Дайган оказался не монахом, который помогал детям обрести новый дом. Во всяком случае, его не было среди живых. Он был духом, помогавшим детям перейти реку вечности. Вот о чем мне говорила Наоко.

Мое сердце оборвалось.

О господи, соглашение!