Девушка в белом кимоно

ГЛАВА 11

Япония, 1957

Я сижу за столом на семейном завтраке, и этот день мне кажется таким же, как и все другие, но в то же время после разговора с окаасан в саду этот день стал особенным. Меня преследуют бабушкины слова: «Тревога создает маленьким вещам большие тени». Вот только возможную беременность нельзя считать «маленькой вещью», и тени, которые она отбрасывает, не просто чудовищны, они способны изменить всю мою жизнь.

Неторопливо поедая рис, я не свожу взгляда с матери и любуюсь ею. Даже если мне и не удалось убедить ее в том, что у нее есть собственный голос, как в этом убеждал меня Хаджиме, но именно она вдохновляет меня. Когда она попыталась убедить отца и он заставил ее замолчать, она использовала свою смекалку, чтобы его перехитрить. Она не просто умна, она еще и очень смела.

Я всматриваюсь в них поверх своей чашки, стараясь запомнить каждую деталь. У отца серебристо-белые виски, густые брови и глубокие морщины, залегшие между ними. У Таро решительный взгляд и широко расправленные плечи. У бабушки всезнающая улыбка и вездесущий, непоседливый дух. У Кендзи щеки как у Будды и неиссякаемая энергия. У окаасан...

— Что ты сказала, Наоко? — спрашивает бабушка. — А? — она протягивает мне свою чашу, и я наливаю ей чаю.

— Ничего, обаасан, я молчала.

Она делает глоток, чмокает губами и прочищает горло.

— Молчаливый человек — лучший собеседник.

Я продолжаю молчать.

Бабушка вытирает рот.

— Вот, помню я, как окаасан готовилась к свадьбе, она тоже затихла. Начало новой жизни всегда состоит из счастья, смешанного с грустью, но первая официальная встреча жениха и невесты — это начало разделения. Ты становишься новой дочерью в семье Сатоши, а мы, в свою очередь, примем новую дочь, когда Таро женится, — и бабушка бросает выразительный взгляд на Таро. Она давно настаивает на том, чтобы Таро остепенился и обзавелся семьей.

— Сначала надо заработать состояние, обаасан, а потом и жену искать, — Таро поворачивается к отцу, который кивает в знак согласия.

— Ага, — бабушка поднимает вверх узловатый палец и потрясает им в сторону Таро. — Состояние и нищета — это два ведра у одного и того же колодца.

Таро прикусывает язык.

— Но у того, кто владеет состоянием, есть и невеста.

— Не стоит ждать наступления жажды, для того чтобы начать копать колодец, — не унимается бабушка.

Кендзи смеется, они все улыбаются. Бабушку не возможно переспорить.

У меня сжимается горло от попыток сдержать грусть, и на глаза наворачиваются непролитые слезы. Вот чего мне будет недоставать больше всего на свете. Я улыбаюсь.

Мамина улыбка исчезает.

— Так, а вы двое, если не поторопитесь, то опоздаете в школу.

Она собирает тарелки и чашки и направляется к раковине, чтобы спрятать свое лицо.

— Ну же, идите, а то и правда опоздаете.

Кендзи вскакивает, чтобы переобуться, толкает стол, на котором дребезжит посуда. Таро начинает обсуждать с отцом планы на сегодняшний день. Бабушка внимательно следит за мной. Я медлю. Неужели я с ними всеми прощаюсь? Я не свожу глаз с отца. Он поднимает на меня взгляд, но у меня настолько щемит в груди, что не хватает воздуха, чтобы что-то сказать.

Он поднимает подбородок, но раньше, чем он что-то говорит, я кланяюсь, низко и с уважением.

В качестве извинений. На всякий случай.

— Наоко, поторапливайся! Итте кимасу10, — кричит Кендзи, чтобы объявить о своем уходе, но прежде чем ему отвечают, он уже выскакивает в дверь.

Пока я переобуваюсь, ко мне, шаркая, приближается бабушка и останавливается прямо передо мной.

Я выпрямляюсь, но не могу поднять на нее глаз. Я смотрю на ее округлый живот и сморщенные руки, покрытые старческими желтыми пятнами.

— Наоко, посмотри на меня, — она приподнимает мой подбородок и впивается в меня глазами. Вот только на этот раз она не засыпает меня своими извечными мудрыми высказываниями. Только кивает, моргает и, отпустив меня, тихо ковыляет прочь. Да, лисицы и правда обо всем ей уже рассказали.

Я остаюсь одна, не в состоянии сдвинуться с места. Я смотрю на мать.

— Окааса... — и мой голос надламывается, я не успеваю закончить слово.

— Ах, Наоко, уже так поздно! Иди же, иди! — и она взмахивает рукой позади себя, так и не поворачиваясь ко мне.

И с тяжелым вздохом я иду.

А на улице ярко светит солнце. Прищурившись, я замечаю Кико, нарезающую нетерпеливые круги возле подножья нашего холма. Я знаю, что она меня предала, так зачем сейчас ждет меня? Я решительно направляюсь к ней со сжатыми кулаками.

— Наоко! — мама выбегает из дверей, размахивая над головой коробкой со школьным обедом. — Ты можешь потом проголодаться.

Ее грудь ходит ходуном от неровного дыхания, сбившегося от этой пробежки. Брови почти сходятся на переносице от усилий сдержать эмоции.

У меня дрожат губы, но что я могу ей сказать? Она быстро притягивает меня к себе, но так же быстро отпускает. И торопливыми шагами она возвращается туда, откуда пришла.

Вот так меня отпускают. На свободу. Чтобы опробовала свои крылья и выбрала свою судьбу.

Мои ноги с трудом удерживаются, чтобы не броситься следом за ней, но тут Кико кричит, чтобы я поторапливалась. Она сидит на велосипеде, одной ногой па педали, готовая укатить вперед.

Как жаль, что она еще этого не сделала.

У меня раздуваются ноздри, когда я решительно подхожу к ней, с тяжелым сердцем и готовым на неприятные речи языком. Она не имела никакого права раскрывать окаасан мой секрет! Но вместо того чтобы выплюнуть на нее желчные обвинения, я просто проношусь мимо нее, оставляя и ее, и свой велосипед позади.

Она едет за мной, но я схожу с дороги в высокую влажную траву, с которой скатываются капельки росы.

— Наоко...

Я оглядываюсь на нее через плечо, но не останавливаюсь.

— Ты куда? — она бросает велосипед, и он падает на дорогу, продолжая вращать передним колесом. — Подожди!

— Уходи, Кико! — я ускоряю шаг, направляясь к деревьям. Вчера ее манера разговора, то теплая, то холодная и отстраненная, меня озадачила, но сегодня она мне причиняла боль. Неужели она думает, будто я не знаю, что она сделала? Я схожу с тропинки в густые заросли. Высокая трава цепляет меня за щиколотки, пачкает обувь и хлещет по голым коленям.

Но она по-прежнему идет следом за мной.

Я разворачиваюсь к ней.

— Как ты могла рассказать обо всем моей окаасан?

Ее губы приоткрываются, но она не пытается что-то объяснить, поэтому я просто продолжаю свой путь. Впереди деревья расступаются, и под шатром из небесной лазури появляется некогда великолепное камфарное дерево.

А возле него — моя сумка.

Я подбегаю к ней, хватаю ее и усаживаюсь на поваленный ствол.

Когда Кико видит это, ее глаза распахиваются от удивления. Длинная челка прячет высоко изогнутые брови. Она бросается вперед и почти визжит:

— Ты что, уходишь?

От ее крика птицы забили крыльями, некоторые даже взлетели.

— А что мне остается делать?

Я напоминаю ей, сколько раз мы ходили к Древу желаний при храме. И о том, как священники там каждый день молятся об исполнении желаний, которые люди доверяют ветру.

— Скажи, разве я не привязывала белые ленты с желанием на каждую ветвь, Кико? Да их было так много, что даже ветки под их весом стали сгибаться! Каждую неделю я просила об одних и тех же трех вещах: о любви, о собственной семье и о доме, который мог бы нас с ним защитить. Ты хочешь сказать, что мои желания не были доверены ветру? И об их исполнении не молились?

Кико морщит лицо в гримасу, а потом своими словами начинает уничтожать мои желания одно за другим, словно топором срубала ветви на Древе желаний.

— Ты ослепла от любви и не видишь того, как все обстоит на самом деле, Наоко.

Тюк.

— Твой ребенок родится полукровкой, и поэтому благословений ему не видать.

Тюк.

— А твой дом стоит в поселении эта, в бураку-мине, поэтому вместо защиты тебя и твоей семьи он лишь удвоит твой позор.

Тюк. Тюк. Тюк.

И последний ее удар подсекает все дерево целиком.

Потом она разворачивается и оставляет меня сидеть на старом стволе наедине с моими решениями.