Девушка в белом кимоно

* * *

Окаасан сказала, что, если я выберу Сатоши, мне надо вернуться домой. В таком случае зачем мне вообще идти в школу? Мне лучше использовать это время для того, чтобы хорошенько обдумать, чего же я хочу. Но вместо того чтобы провести его в лесу, я обнаруживаю, что уже добралась до крохотного домика, который арендовал для нас Хаджиме. Того самого, с расщепленными балками и высушенными солнцем деревянными стенами, который так нуждается в ремонте. Я сидела на его крыльце и прислушивалась к звону колокольчиков фурин.

В послеполуденном небе проносились беспокойные облака, то и дело выстраиваясь темными рядами, которые постоянно менялись. На небе появилась быстро плывущая макрель, потом длинноногий краб, потом они слились вместе, образуя один большой, надутый ветром парус, который поплыл вслед за вездесущим ветром.

Меня тоже влекло вперед предчувствие новой жизни.

Я могла быть беременна. Я плохо себя чувствовала, и у меня была задержка, но лично я считала, что это все было связано с недавними волнениями. Но больше этого не будет. Направление, куда человек будет двигаться, выбирают его ноги и его сердце. Мои ноги отнесут меня домой. Но что говорит мне мое сердце? Оставить Хаджиме и сделать аборт? Одна мысль об этом была невыносима.

Оперев локти о колени и уложив подбородок на руки, я стала осматриваться. В маленькой деревушке бурлила жизнь. В доносившемся до меня шуме был свой ритм: прерывистый стук молотков в руках мужчин, ремонтировавших ветхий домишко на соседней улочке, болтовня женщин, снимавших высохшее белье с веревок, и голоса малышни, распевающей песню «Кагомэ-кагомэ»11.

Я наблюдаю за ними и думаю о предупреждении Таро и Кико и о словах окаасан о выборе. Кико сказала, что я лишь удвою позор своей семьи, если стану здесь жить, но окаасан сказала, что, выбрав Хаджиме и его ребенка, я не могу вернуться в свою семью, а тогда как коснется их мой позор? Тихими сплетнями о моем исчезновении? Тем, что окаасан придется лгать о том, где я нахожусь? Но если я не вернусь, их не будет ждать публичное осуждение.

Не вернусь никогда.

Всем будет легче, если я уеду в Америку, но Хаджиме еще надо получить разрешение на брак, так что это пока не вариант.

И тут мое сердце падает прямо в пятки, возле которых колышется трава. А если я беременна, как я и подозреваю... Неужели моим детям придется расплачиваться за мое эгоистичное удовольствие? Тогда все пострадают от уродливой и грязной репутации этой деревни.

Ходят слухи, что эта из буракумина — изгои и парии, не достойные того, чтобы с ними вступали в брак или нанимали на работу. А кто-то говорит, что они хинины, неприкасаемые, нелюди, у которых нет одного ребра и отсутствуют потовые железы, поэтому к их стопам никогда не прилипает грязь.

Бегавший возле соседского дома чумазый мальчуган решает помахать мне рукой. Его мать выбегает, чтобы снять высохшее белье. Она худенькая, с короткими волосами, завитыми на бигуди, и двигается быстро и плавно.

Мальчику около четырех, и на нем одежда, которая ему велика. Он улыбается и снова машет мне, подходя чуть ближе.

— Здравствуй, маленький боку-чан12, — говорю я скорее себе, чем ему, и тоже улыбаюсь.

Его любопытные глазенки тут же загораются. Он показывает на меня, затем вытирает рукой щеку, еще сильнее размазывая по ней грязь.

— Татсу, Татсу! — зовет его мать, прижав к бедру таз с бельем. — Татсу, не беспокой женщину. Пойдем, — и она протягивает ему руку.

Когда он разворачивается и бросается к матери, я старательно вглядываюсь в его босые ноги, которые оказываются ужасно грязными. Убедилась? Все это слухи.

Внезапно над головой раздается глухой раскат грома, и я вздрагиваю от неожиданности. Боясь промокнуть, я хватаю свою сумку и тащу ее к дверям, сколоченным из кривых деревяшек. Я чуть приподнимаю их и отодвигаю в сторону. В воздухе повисает потревоженная пыль, от которой я начинаю кашлять. Я останавливаюсь и осматриваюсь.

Самая большая комната, застланная старым футоном, по размеру не больше уголка в нашем доме. К задней части дома пристроен маленький туалет. Я заглядываю туда и бледнею: там оказывается фарфоровый напольный унитаз. То есть он установлен прямо на пол и на нем нет сиденья. А от невыносимого запаха меня тут же начинает тошнить.

Полупрозрачная ширма из самодельной рисовой бумаги отделяет кухню. К подпорной стене прилегает длинная столешница с раковиной. Все маленькое, грязное и отчаянно нуждается в ремонте.

Я стою посередине комнаты, все еще держа в руках свою сумку. Что произойдет дома, если я останусь здесь? Что отец скажет окаасан, когда обнаружит, что меня нет дома? А что будет с Кендзи? Мои мысли скачут с одной темы на другую, как кузнечик.

В животе все опять начинает сжиматься, и к горлу подкатывает комок. Глаза начинает жечь от переживаний. Никаких слез, Наоко. Я заставляю себя успокоиться. Сделанного уже не вернуть. Я смотрю на темнеющее небо, чтобы определить, сколько у меня еще осталось времени на принятие решения. Пара часов, не больше.

Я должна сделать выбор.

Со вздохом я ставлю все еще закрытую сумку на край футона. Застежки тихо клацают, и я с преувеличенной осторожностью открываю ее, чтобы посмотреть, что мне собрала окаасан.

Просмотрев одежду, я нахожу повседневные юбки и блузы, будничные кимоно, пижаму и даже домашние тапочки. Я тут же их надеваю и шевелю пальцами, счастливая от того, что могу ощутить их комфорт. Когда я провожу рукой по внутренней стороне сумки, то в кармане нащупываю носки таби13 и... подождите. Бумагу?

Я расстегиваю карман и заглядываю внутрь, чтобы увидеть там окаймленную шелком бумагу, тушь суми14, чернильный камень и две мои кисточки для каллиграфии! Еще одна частичка роскоши из дома. Окаасан подумала обо всем, и сейчас я представляю себе, как буду использовать их для развлечения. Потом я положила руки на живот и подумала о возможной жизни, которая там зародилась. Считать ли ее даром? Да, и я могу написать на свитке торжественное объявление Хаджиме о том, что у него будет ребенок.

Мальчик или девочка?

Существует старинный метод определения пола будущего ребенка, который повитухи считают на девяносто восемь процентов верным: сложить вместе числовое обозначение месяцев рождения отца и матери и даты зачатия и полученное число разделить на три. Если оно разделится без остатка или останется число два, то родится девочка. Если в остатке будет единица, то мальчик. Я провожу все подсчеты в уме, добавляю дату зачатия, пересчитываю, чтобы проверить, и улыбаюсь.

Если я беременна, то у меня родится девочка.

Для того чтобы с пользой переждать дождь, я сажусь за составление свитка с объявлением о беременности. Если я решу остаться, он станет моим брачным подарком ему. Если я уйду, то он послужит мне напоминанием о том, что этот ребенок мог появиться на свет.

На крыльцо упали первые тяжелые капли дождя. Сначала единичные, потом все чаще и чаще, а потом на нем не осталось сухого места. Небеса то освещались вспышками, то снова темнели. Я стараюсь сосредоточиться на чистых линиях седо15 и не обращать внимания на яркие всполохи света. Сначала я составляю само сообщение, в котором будет говориться о том, что он получил благословение и что у нас родится девочка. И я каждым касанием кисточки стараюсь передать свои чувства в это провозглашение новой жизни.

Вдруг небеса с грохотом рвутся на части, я вздрагиваю, и кисточка скачет в неправильном направлении. Эта случайность полностью меняет смысл написанного. Один неловкий штрих, и прямая линия луны превращается в длинный хвост дракона на ветру.

Так мы и сидим: я смотрю на него, а он смотрит на меня. В памяти тут же всплывает бабушкина сказка о драконе.

Жил-был человек, который любил драконов. Жил он в пещере, как драконы, везде расставлял статуи и картины с их изображениями и часами готов был говорить об этих величественных чудовищах с любым, кто имел терпение его слушать.

Однажды молва об этом человеке и о его любви к драконам дошла и до самого дракона, и решил дракон сделать ему подарок и явиться перед ним во всей красе, дабы тот оценил его великолепие вживую. Отыскал дракон сильный ветер и отправился в гости к тому человеку.

Прибыв, дракон застал человека спящим. И вот, проснувшись, человек видит огромного зверя, свернувшегося рядом с ним, с блестящими клыками, с зеленой чешуей, отражающей лунный свет, и приходит в ужас. И не успел дракон открыть пасть, чтобы представиться, как человек хватает меч и бросается на зверя, заставляя его отпрянуть, расправить крылья и улететь.

Иногда, рассказывая эту сказку, бабушка говорила, что мы любим наше представление о какой-то вещи гораздо больше, чем саму эту вещь, и сказка как раз об этом. А иногда говорила, что дракон — это наше истинное «я», которое мы должны иметь мужество встретить лицом к лицу и принять.

И вот сейчас я смотрю на своего дракона, он свернулся у моих ног. Мы ведем беседу без слов, и теперь я знаю. Я точно знаю, что это он отбрасывает ту самую огромную тень, которой я так боялась. И которую я так искала. Теперь я смотрю прямо на нее. У меня снова наворачиваются слезы и болит горло от попыток сдержать то, что я понимала все это время. Хаджиме унес мое сердце так же, как я ношу его ребенка, так что на самом деле у меня никогда не было этого выбора.

Мне оставалось только это принять.

Принять тот факт, что сбылись все три мои желания: я обрела свою любовь, у меня есть моя семья и собственный дом, который нас защитит.

Но, как и человек в бабушкиной сказке, встретившись лицом с этим пониманием, я испытываю ужас.