Девушка в белом кимоно

* * *

После церемонии здесь же, поддеревом, мы разделяем трапезу и слушаем истории. О том, как встретились Маико и Эйджи, как Исури не высыпается с рождения ребенка и обо всех многочисленных поклонниках бабушки Фумико. Мы смеемся и празднуем начало нашей новой жизни.

Ночь в разгаре, и даже светлячков одолевает дремота: их световое представление постепенно угасает. Мы прислушиваемся к стрекоту сверчков и к шепоту ветра в листве и желаем доброй ночи немногим остававшимся еще с нами гостям.

Маико встает со своим мужем Эйджи. Татсу висит у нее на плече, уже крепко уснув. Их дочь Йошико потягивается и зевает. Это был долгий вечер для всех нас.

— Маико, подожди, — я быстро подхожу к ней.

Оставшиеся фонарики бросают свет на ее круглые щеки, и от этого ее лицо становится мягче чертами.

— Что такое, Наоко?

— Я просто хотела... — я поправляю рукава, пытаясь найти слова, чтобы выразить, насколько я ей благодарна и как много значила для меня ее доброта. Во мне рождается новая волна эмоций, и у меня перехватывает дыхание. — Моей семьи тут не было, и окаасан... — слезы наполняют глаза и задерживаются на нижнем веке, грозя вылиться наружу. — Я просто хочу сказать, что ты оказала мне честь, — я сжимаю губы и кланяюсь.

Она улыбается и возвращает мне поклон. Бросив взгляд на Хаджиме, она улыбается еще шире.

— У тебя все будет в порядке.

Неужели мое волнение так заметно? Я тоже смотрю на Хаджиме, который разговаривает со своими сослуживцами, потом снова на Маико и улыбаюсь. Затем начинаю смеяться. Да, конечно, заметно. Она похлопывает меня по руке и уходит со своей семьей.

Хоть мы с Хаджиме и познали супружескую близость, это происходило украдкой и торопливо, потому что мы боялись, что нас увидят. Теперь, когда мы женаты, в нашем распоряжении вся ночь на то, чтобы узнать друг друга. Мы будем наедине как муж и жена. Больше не надо будет прятаться, не надо думать о времени. Ничто не будет нам мешать.

Я утаю от него разве что секрет, что я могу уже носить его ребенка. Но об этом я расскажу ему утром.

Сейчас же я медленно подхожу к мужу плавными шагами. Он стоит один и смотрит прямо мне в глаза. Что это я в них вижу? Сердце начинает биться быстрее. Здесь больше никого нет, мы остались вдвоем. Да, я уже знаю этот взгляд. Голова чуть наклонена, глаза серьезные. В моей груди снова забились бабочки.

Он устраивает фуражку под мышку и протягивает мне руку.

— Жена.

Жена. Мне нравится, как звучит это обращение в его устах. Стоит мне вложить свою руку в его, как от этого простого прикосновения пальцев во мне зажигается пламя. Так, держась за руки, мы идем к нашему маленькому домику, чуть расходясь в стороны на неровностях тропинки и снова приближаясь, но так и не разнимая рук. Краешком глаза я замечаю, что он наблюдает за мной.

— Что-то ты молчалива, — говорит Хаджиме и сжимает мне руку. — О чем задумалась?

— Ну... — я быстро бросаю на него взгляд, держа свои раздумья при себе. Мне не хочется говорить ему о них. И чуть пожав плечами, я сонно улыбаюсь.

Хаджиме приподнимает мою руку и целует пальцы.

— Ну а я думаю, что я самый счастливый человек в этом мире. Я думаю... чем я мог заслужить тебя? — он снова целует мне руку и останавливается. Потом подходит ко мне ближе. — Я думаю, черт побери, как она красива, — его взгляд падает мне на губы, он наклоняется....

И я целую его, не в силах остановиться. Теплые губы прижимаются к моим. Теперь я ни о чем не думаю. Я могу только чувствовать.

И вдруг я оказываюсь у него на руках и смеюсь.

— Что ты делаешь?

Он идет так легко, словно я ничего не вешу, быстрыми шагами подходя к нашему домику. Чуть наклоняется вбок, чтобы открыть упрямую дверь.

— Жених всегда переносит невесту через порог.

— Я не знаю такой традиции, — говорю я, пока он разворачивается так, чтобы мы оба могли пройти в образовавшийся проем.

— Добро пожаловать домой, жена моя.

Я прикусываю губу и улыбаюсь, тут же забыв о его странных традициях.

Я обвиваю руками его шею, и он с легкостью ставит меня на пол, по-прежнему не отпуская от себя. Мы притягиваем друг друга ближе, и его губы снова находят мои. В его поцелуе постепенно рождается голод. Он начинает махать рукой в воздухе, пока не нащупывает дверь и не задвигает ее. Потом обе его руки гладят меня и останавливаются на поясе оби. Я чувствую, как его пальцы скользят по нему. Отстранившись, он указывает на кимоно моей матери.

— Я боюсь его повредить. Я не хочу...

Я заставляю его замолчать, приложив пальцы к его губам.

— Меня одевали три женщины, Хаджиме. И если тебе хватит терпения, то, для того чтобы это снять, понадобится только один человек.

Я снимаю обувь и носки таби, кивая ему, чтобы он последовал моему примеру. Затем, взяв его за руки, я подвожу его к футону и предлагаю ему сесть. Опустившись на край, он расстегивает верхние пуговицы свой парадной рубашки, раскрывая ворот, и откидывается назад, опершись на локти.

Я наблюдаю за тем, как он с любопытством смотрит на меня. Меня снова охватывает волнение.

Дрожащими руками я нахожу шелковый чехол, в который укладывается сиромуку, и кладу его у своих ног. Затем, не отрывая взгляда от Хаджиме, я тянусь назад и аккуратно высвобождаю декоративный шнурок.

Я тихо говорю по-японски, зная, что он поймет не все. То, что я говорю, не услышишь в повседневных разговорах, потому что эти слова я произношу только для него и только сегодня ночью.

— Теперь ты стал моим мужем. Поэтому без всякого стеснения я подготавливаю себя.

Я облизываю губы и делаю долгий вдох, чтобы успокоиться, и распускаю пояс. Он течет сквозь мои пальцы и падает на пол. Каждый момент этого действия предназначен для доставления и получения эстетического удовольствия, каждое мое движение выполняется так, словно это его рука скользит по моей коже.

И мне удается добиться его абсолютного внимания.

Заведя руку назад, я отстегиваю подушечку маку-ра, чтобы высвободить ткань, сложенную в складки на моей спине. Когда я складываю ткань, у меня дрожат руки. Согнув только колени, я опускаю ее на шелк возле моих ног.

— Мне больше не нужно скрывать себя одеждой, — мой голос уже превратился в хрипловатый шепот.

Следующим я развязываю пояс оби, и его концы повисают в моих руках. Я откладываю его в сторону и разворачиваю химо, который удерживает всю ткань под ним на месте. Мое сердце бьется как сумасшедшее, заставляя меня часто дышать.

Хаджиме не отводит от меня взгляда блестящих глаз с отяжелевшими веками. Черные зрачки вытеснили цвет, оставив лишь тончайший голубой ободок.

Когда я встаю, раскрытое сиромуку свисает с моих плеч, лишившись формы. Теперь его можно снять.

— Этой ночью, — продолжаю я, скользя рукой по плечу под кимоно, постепенно сдвигая с него ткань, — мои губы, моя кожа, — я обнажаю второе плечо, удерживая ткань только руками, — вся я целиком...

Хаджиме склоняет голову, узнавая простые слова. Шеки мои пылают. Я снова сгибаю колени и кладу сиромуку на раскрытый шелк чехла. Опустив голову, чтобы проявить смирение, я опускаюсь на корточки перед ним.

Хаджиме больше не сидит, откинувшись на футоне. Он приближается ко мне, тянется ближе.

— Ожидаю твоего прикосновения. Я здесь, чтобы доставить тебе удовольствие.

Бабочки в груди устраивают настоящий вихрь, понимая, что я собираюсь делать. Во мне проснулись тысячи поколений жен, любивших своих мужей. Это древнее знание оказалось вплавленным в само мое существо и проявлялось самым простым первородным призывом. И я пользуюсь им как компасом. Больше всего на свете я хочу доставить ему удовольствие, показать свою любовь. И почувствовать его любовь ко мне.

С резким вздохом я встаю, с меня спадает нижнее кимоно, и я предстаю перед своим мужем.

Я задерживаю дыхание, слыша, как он дышит через раскрытые губы.

Он рассматривает мое нагое тело. Сердце бьется как сумасшедшее. Теперь он видит все. Я отдана ему для любви. Моя грудь поднимается и опускается с каждым коротким вдохом. Пока я жду и наблюдаю за тем, как его глаза рассматривают каждый дюйм моего тела, во мне разгорается огонь.

Я не смею двинуться с места первой.

Мой муж берет свою жену.