Сокровища ханской ставки

Глава третья. Приключения оторванной головы

Утром Загорский и Ганцзалин поднялись, как обычно, в семь. Однако хозяин дома был уже на ногах и занимался огородом, на котором, как рассказал он еще вчера, произрастали у него картошка, огурцы, помидоры и репа. Впрочем, огородничал Ячменев недолго и очень скоро вернулся в дом.

– Вот, полюбуйтесь, – сказал он, заходя в избу. В руках у него были два саквояжа – коричневый и серый. Нестор Васильевич и его помощник немедленно узнали своего имущество.

– Откуда это у вас? – удивился Загорский.

– Кто-то ночью к дверям подкинул, – отвечал тот озабоченно. – Что, почему – ума не приложу. Придется, видимо, отправить в полицию – пусть разбираются.

Загорский однако, заявил, что отправлять что бы то ни было в полицию нет необходимости по той простой причине, что это их саквояжи.

– Любопытно, – сказал Дмитрий Сергеевич, прищуриваясь, – а я-то вчера удивлялся – люди из самого Петербурга явились, но совершенно без вещей. Решил, что вы их на станции оставили, чтобы подвезли позже.

Нестор Васильевич отвечал, что дела обстоят несколько иначе, и в двух словах пересказал учителю вчерашнюю историю с исчезновением не только телеги с возницей, но и их собственного багажа.

– Лысый в картузе на сером одре? – задумался Дмитрий Сергеевич. – Это, должно быть, Антип… Очевидно, действительно испугался: старик он жадный, но, кажется, не вороватый. Что ж, все хорошо, что хорошо кончается. Забирайте с Богом ваши ридикюли[14].

Действительный статский советник с помощником отнесли саквояжи в комнату, где они ночевали.

– Надо бы проверить, все ли на месте, – заявил Ганцзалин, вскрывая саквояж хозяина.

– Полагаю, ничего не пропало, – рассеянно отвечал Загорский, думая о чем-то своем.

Ганцзалин, однако, объявил, что в вещах рылись.

– Ну, разумеется, рылись, – пожал плечами Нестор Васильевич. – Рылись, но, видимо, не нашли ничего для себя ценного. Потому и решили принести обратно.

Помощника такое легкомыслие возмутило. Что значит – ничего ценного? У них в багаже много ценных вещей! Вещей-то много, согласился хозяин, но, чтобы реализовалась их ценность, их нужно продать. А на торговле краденым очень легко можно спалиться.

– Спалиться? – с некоторым удивлением переспросил Ганцзалин.

Да, спалиться, подтвердил Загорский, так говорят профессиональные воры и полицейские. Это означает попасть в кутузку по подозрению в краже.

– Значит, если бы у нас тут лежали не вещи, а деньги, старик бы их забрал? – полюбопытствовал китаец.

Действительный статский советник поморщился: умеет же Ганцзалин задавать вопросы. Как ни ответь, выйдет либо прекраснодушие, либо клевета.

– Значит, не забрал бы? – не унимался помощник.

Может быть, и забрал, конечно. Правда, не сразу, а частями. И сильно мучился бы при этом угрызениями совести. Стоит иметь в виду, что люди иной раз ведут себя гораздо лучше, чем о них можно подумать. Человек, вообще говоря, обычно не властен ни в хорошем, ни в плохом и поступает, как бог на душу положит.

Ганцзалин, выслушав монолог хозяина, заявил, что все беды происходят оттого, что людям не хватает постоянства. Если ты хороший человек, ты всегда должен вести себя хорошо. То же самое и к плохим относится. Загорский только головой покачал в ответ. Постоянен лишь благородный муж, остальные плывут по воле ветра.

– Однако хватит рассуждать об абстрактных материях, – прервал сам себя действительный статский советник, – нас ждет их благородие барон фон Шторн.

– Ждали обозу, а дождались навозу, – по своему обыкновению загадочно объявил Ганцзалин.

Нестор Васильевич ничего не ответил на эту сомнительную сентенцию: он давно привык к пословицам и поговоркам своего помощника, по большей части бессмысленным, точнее сказать, настолько глубокомысленным, что искать в них какое-то содержание было делом почти безнадежным. Спустя мгновение его уже не было в комнате. Ганцзалин, закрыв саквояжи, устремился за господином.

Дмитрий Сергеевич объяснил им, как добраться до места раскопа, на котором работал Шторн, и просил передавать привет барону.

– Вы хорошо с ним знакомы? – полюбопытствовал Загорский.

– Совсем почти никак, – отвечал Ячменев, как-то странно полыхнув серыми своими глазами. – Роман Эрнестович – человек весьма экстравагантный, хотя и умеет быть светским. Однако, если вы, с его точки зрения, попытаетесь перейти границу, он не преминет вам поставить это на вид. Ну, да вы все сами увидите, тут всего полчаса ходьбы.

С тем они и отправились на поиски фон Шторна. Солнце было утренним, нежарким, вдоль дороги тянулись поля, прогулка казалась приятной. Однако Ганцзалин привычно бурчал, что идти далеко, и что, чем попусту топтать ноги, можно было бы просто истребовать барона к ним на разговор.

– Как ты себе это представляешь? – господин поглядел на него скептически. – Послать ему письмо на гербовой бумаге с полицейским предписанием явиться к нам на допрос? Имей в виду, Романа Эрнестовича побаивается сам генерал-лейтенант Толмачев. А уж на нас с тобой барон просто чихать хотел. Не говоря уже о том, что неплохо бы повнимательнее осмотреть раскоп и попытаться понять, что именно барон тут ищет. По меньшей мере это может помочь нам установить мотивы преступления.

Ганцзалин спросил, не думает ли Загорский, что барон имеет отношение к исчезновению эстонца и следователя Персефонова. На это Нестор Васильевич сухо отвечал в том смысле, что он предпочитает никого не подозревать, пока не получит для этого достаточных оснований.

– Поперек бабки в пекло не лезь, – понимающе кивнул Ганцзалин.

Так, за приятными разговорами, добрались они до раскопа.

Располагался он посреди степи, прямо на вершине небольшого холма. Там, под нежарким еще утренним солнцем, вовсю шла работа: в сырых и темных земляных отвалах копошилось несколько человек с лопатками, кирками и археологическими кисточками. У подножия холма, постукивая себя стеком по сапогу, со скучающим видом стоял белокурый господин, одетый в легкий светлый хлопчатобумажный костюм и пробковый колониальный шлем, словно находился он не в центре России, а где-нибудь в Индии или в Китае.

– Будем говорить, что приехали расследовать дело? – негромко спросил Ганцзалин. – Или притворимся археологами-любителями?

– Посмотрим, – сквозь зубы отвечал Нестор Васильевич.

Однако выбора им не оставили. Едва только они приблизились к раскопу, господин в шлеме повернулся к ним, распростер руки и закричал мало не на всю степь:

– Нестор Васильевич, вы ли это?! Рад, рад, душевно рад вас видеть! А с вами, я вижу, и ваш верный Ганцзалин. Если бы я мог выдавать государственные награды, я бы непременно выдал ему медаль «За преданность!»

– Он меня что, за собаку держит? – хмуро спросил китаец.

Нестор Васильевич ничего на это не ответил, но двинулся прямо к фон Шторну.

– Приветствую, господин барон, – сказал он несколько церемонно. – Мы что же, знакомы?

Барон в ответ ослепительно улыбнулся во все зубы. На вид ему было лет тридцать пять, и он представлял собой типичного немца, как его видит окружающий мир: длиннолицый, светловолосый, с идеально прямым носом, чуть поджатыми узкими губами и водянистыми светло-голубыми глазами. Сейчас водянистые эти глаза вперились в физиономию Загорского с нескрываемым благорасположением.

– Знакомы ли мы? Лично – нет, – отвечал барон, по-прежнему улыбаясь. – Но кто же не знает мастера сыска, дипломата и разведчика Загорского? Кто, я вас спрашиваю? Если есть тут такие, пусть немедленно покаются в столь вопиющем невежестве и отправляются в монастырь. Именно для них и им подобных писал герр Шекспир свои бессмертные строки: «О милая Офелия! О нимфа! Сомкни ты челюсти, тяжелые, как мрамор, и в монастырь ступай!» В монастырь, господа, в монастырь!

– Вот, кажется, нашелся тебе напарник в лингвистических упражнениях, – негромко сказал помощнику Загорский. – Тоже, видно, большой любитель цитат и поговорок…

Между тем фон Шторн подобрался к Нестору Васильевичу вплотную, схватил его руку в свои и энергично тряс, восклицая:

– Очень! Очень рад! Верьте слову, в жизни своей не имел более приятного знакомства. Счастлив был бы прижать вас к сердцу, но, боюсь, мы еще не настолько близки. А, впрочем, и что с того? Сейчас не близки, так станем близки в скором времени, не так ли? Я, во всяком случае, очень на это рассчитываю.

Действительный статский советник заметил, что, похоже, барон знал о его приезде заранее.

– Разумеется, знал, – вскричал тот, не отпуская руку Загорского, словно боялся, что столь ценный собеседник вдруг ускользнет и растворится в теплом степном воздухе. – Больше того скажу, ждали вас, ждали с нетерпением. Я, грешным делом, наябедничал на здешних жандармов. Вы, конечно, скажете: чего еще было ждать от кляузной немецкой душонки? Однако заявляю вам откровенно – все оттого, что они своим розыском категорически не давали мне работать. После моей жалобы стало ясно, что воспоследуют серьезные меры. Я сразу понял, что по мою душу пришлют какую-нибудь важную персону, какое-нибудь тяжелое орудие, выражаясь фигурально, мортиру или даже пушку. И знаете, я как в воду смотрел – отрядили не кого-нибудь, а его превосходительство, действительного статского советника Загорского.

Тут Нестор Васильевич, принужденно улыбнувшись, изъял свою ладонь из цепких рук барона. Тот, однако, продолжал говорить не останавливаясь. Из слов его выходило, что Загорского прислали совершенно верно, потому что только он может разобраться в этом запутанном деле. Конечно, он, барон, и сам мог бы провести розыск и следствие, но занят, ужасно занят раскопками, поверите ли, совершенно нет ни времени, ни сил. Так что лучше пусть его превосходительство устанавливает истину, а уж они все, как один, будут ему помогать.

– Самое главное забыл сказать, – внезапно посерьезнел барон. – Прошу сразу же выключить меня из числа подозреваемых. Все дело в том, что первым пропал мой издольщик. Бедный Саар! Сами понимаете, убить его я никак не мог. Потому что если бы я хотел его убить, то сделал бы это гораздо раньше. Да, и помилуйте, какая выгода была мне убивать моего собственного работника? Что же касается следователя, несчастного Персефонова, то к его исчезновению я касательства не имею, и его подавно не убивал. Но не убивал не потому, что мне это невыгодно, как обычно в таких случаях говорят. Напротив, мне было это очень выгодно, он все время тут крутился и мешал работать. Однако это тот случай, когда соображениями выгоды вполне можно пожертвовать. Я, знаете, ли человек верующий, хоть и лютеранского исповедания. А шестая из заповедей Моисеевых, действительная и для иудеев, и для христиан, гласит: «Не убий!» Вы, скажете, может быть, что этого недостаточно, чтобы отвести от меня подозрения? А я вам на это снова скажу, что я не убивал и, более того, могу вам поклясться в этом, как на духу.

– Поклясться на духу? – удивился Загорский, который в первый раз в жизни слышал, чтобы на исповеди клялись. Впрочем, как уже заявил сам фон Шторн, он был лютеранин, а те, вероятно, способны на самые экстравагантные поступки.