Сокровища ханской ставки

Глава четвертая. Барышня и дракон

Отец Евлампий был иерей смирный, тихий и никаких особенных духовных дерзновений за собой не знал. Впрочем, иногда он был обуреваем несообразной сану гордыней, но не сам по себе, а в состоянии бессознательном, то есть во сне. Раз примерно в месяц снилось ему, будто бы он, как есть, в иерейском своем звании, почему-то освящает антиминсы[15]. Такой несообразный и прельстительный сон смущал его необыкновенно, но еще хуже того был сон, как он, отец Евлампий, рукополагает во диаконы псаломщика Андрюшку.

Лукавая эта и дикая иллюзия являлась ему примерно раз в полгода. Несообразие ее состояло не только в том, что во диаконы мог рукополагать только архиерей. Несообразным казалось тут все – и возраст Андрюшки, и мозговое его развитие, прямо скажем, далекое от священнического сана. Причиной сего соблазна, по верному предположению отца Евлампия, была тайная гордыня, свившая себе гнездо прямо у него в сердце и время от времени регулярно являвшая себя через сны и видения. Очевидно, это бес, смущавший бедного священника, нашептывал ему мысли о повышении по служебной лестнице. По мнению сего безымянного беса, давно следовало бы отцу Евлампию скинуть иерейские ризы и сделаться протоиереем, а то и прямо архиепископом.

Но, как гласит старая пословица, бодливой корове Бог рог не дает. И хотя сравнивать священнослужителя в сущем сане с хвостатым и безблагодатным животным есть ни что иное, как прямое уничижение, но, как ни странно, Бог поступил с отцом Евлампием почти так же, как и с коровой из поговорки, то есть не позволил ему подняться выше иерейского звания.

В здравом уме и при солнечном свете повышение по службе не нужно было отцу Евлампию, более того, он отмахивался от самой даже мысли об этом и всячески ее отрицал. Однако наступала ночь и разум, освобожденный от дневной ясности, начинал плыть и фантазировать, требуя себе неожиданных и беззаконных привилегий. Вот так, год за годом, в полном почти одиночестве отец Евлампий боролся с соблазном, и чаще был им побеждаем, чем сам его побеждал.

Правда, слова об одиночестве были тут не совсем точные. Был у отца Евлампия близкий человек, собственно, после смерти жены его, матушки Леониды, самый близкий на всем белом свете – дочка Варя. Умница и красавица, могла бы она составить гордость не только обычного священника, но и самого епископа и даже митрополита – при условии, конечно, что оный епископ и даже митрополит после рождения дочки ушел бы в монашеский постриг, а иначе, разумеется, не быть ему епископом, не говоря уже про митрополита[16].

Для Варвары отец Евлампий ничего не жалел – ни денег, ни нарядов, и даже образование дал самое наилучшее, возможное в их уезде. Человек строгих правил, конечно, скажет, что в таком отношении к дочке есть нечто суетное, ибо сказано в Евангелии от Матфея: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют, и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют, и где воры не подкапывают и не крадут, ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше». А наряды и даже образование, как легко догадаться, все же никак нельзя равнять с сокровищами небесными.

С другой стороны, Второе послание к коринфянам гласит: «Не дети должны собирать имение для родителей, но родители для детей». Кроме того, книга Бытия ясно говорит о необходимости дать детям образование: «…ибо Я избрал его для того, чтобы он заповедал сынам своим и дому своему после себя ходить путем Господним, творя правду и суд». В какой степени современное образование способствовало хождению путем Господним, да еще и творя при этом правду и суд, был вопрос дискуссионный, однако отец Евлампий полагал, что от образования никому еще хуже не стало, в том числе и поповским дочерям. А то, что кое-где, в том числе и на высших женских курсах иногда распространялась богопротивная теория Дарвина, то, на взгляд отца Евлампия, для русских женщин она вряд ли могла быть слишком соблазнительной, ибо какая барышня захочет считать предком своим богомерзкую обезьяну с красным задом, которую ученые умники насильно стащили с дерева и заставили эволюционировать? Следственно, и вреда от такой теории особенного быть не может.

Единственное, что немного беспокоило отца Евлампия, так это чрезмерная, на его взгляд, самостоятельность дочки. Не блудных связей он боялся – Варвара была воспитана в строгости, – но того, что та увлечется какими-нибудь социалистическими идеями. И для того, милые мои, имелись некоторые основания. Еще когда Вера была гимназисткой, он как-то раз обнаружил в ее комнате разные сомнительные книги, вроде марксова «Капитала», бакунинской «Государственности и анархии», и даже кадетской «Борьбы за индивидуальность».

Надеясь понять, что представляют собой новые интересы любимой дочери, он сел было за Маркса, но на второй же странице и уснул. А проснувшись, совершенно закаялся штудировать подобные книги, которые, очевидно, никак невозможно читать в здравом уме и твердой памяти.

Однако за дочку он все-таки беспокоился и отправился за советом к своему духовнику, схиигумену Михаилу. Строгий схимник, выслушав жалобы духовного сына, был краток:

– Сжечь бесовскую прелесть!

– Как то есть – сжечь? – опешил отец Евлампий, мысленному взору которого тут же явились костры Савонаролы[17].

– В пещи! – ответствовал монах, сверкая очами. – Ибо лучше соблазну сгореть в пещи, чем гореть твоей дщери вечно в геенне огненной!

С тем и отправился отец Евлампий домой, ломая голову над двумя вопросами. Первый был такой: как же это можно – жечь книги, нешто они католики[18] какие-нибудь или циньшихуаны[19] богопротивные? Второй же вопрос был куда более животрепещущим: что скажет Варвара, когда узнает, что книжный шкаф ее сожжен вместе со всеми революционными манускриптами, словно, прости Господи, какая-то Александрийская библиотека? Кем же, в таком случае, предстанет он сам в глазах дочери – новым геростратом[20] или другим каким язычником? И что она будет делать тогда: отречется от отца, уйдет из дома или совершит что-нибудь еще более страшное?

Взвесив все эти аргументы, отец Евлампий все же не решился предать дочкины книги огненному уничтожению и предоставил все на волю Вседержителя, полагая, что уж Он-то как-нибудь все упромыслит. Имея в виду дальнейшие события, можем смело сказать, что это со стороны иерея была не просто ошибка, но результат действий извечного врага всякого христианина, а именно дьявола, искушающего людей гордыней. Ибо кем же надо себя возомнить, чтобы думать, что Господь лично будет заниматься твоими делами, да еще такими ничтожными, как чтение книг Карла Маркса и Михаила Бакунина? Или уже, в самом деле, Творцу совсем больше нечем заняться, кроме как выправлять пути гимназистов и курсисток?

Одним словом, ничего он не сжег, дочка и дальше шла революционными путями и довольно скоро все это вызвало удивительные и смущающие ум последствия. О последствиях этих отец Евлампий, пожалуй, и духовнику не решился бы сказать, тем более, что у того один был ответ на все случаи жизнь – сжечь! Но несмотря на универсальность этого рецепта, к данному случаю он совершенно не подходил, хотя бы потому, что исполнить его было невозможно физически. Не приходится удивляться, что, в конце концов, возникла смущающая душу ситуация, свидетелем и одновременно участником которой сделался сам отец Евлампий…

– Не пущу! – возглашал теперь злополучный иерей, стоя на пороге неказистого своего, слегка покосившегося дома. Такие дома часто бывают у сельских попов, потому что прихожане, обремененные высокими соображениями, иной раз забывают, что батюшка – тоже человек, ему нужна помощь и поддержка. Своих средств подновить дом у него часто нет, а паства и не догадывается, что священник не среди ангелов бесплотных пребывает, а на земле, нужно ему есть, пить, и чем-то прикрывать свою наготу.

Впрочем, сейчас отца Евлампия волновали куда более жгучие материи, чем хлеб насущный. Он стоял на пороге собственного дома и изо всех отпущенных ему Господом сил пытался не выпустить наружу, в сгустившиеся сумерки, единственную дщерь свою – Варвару Евлампиевну Котик, которая, несмотря на молодость, чрезвычайно твердый имела характер, и уж если что втемяшилось ей в голову, проще было превратить человека обратно в обезьяну, чем ее разубедить.

– Не пущу, – восклицал отец Евлампий, – вдребезги разобьюсь, а не пущу!

– Отче, уйди с дороги! – сверкала глазами дочка, являя всем видом своим нечеловеческую решимость.

– А иначе что будешь делать? – возглашал священник на всю округу. – На родного отца руку подымешь?

– Руку не подниму, но из окна вылезу, – упрямо отвечала Варвара.

Люди добрые, вы слышали – из окна вылезет, всплеснул руками священник. Пристало ли девице, словно антилопе у язычников африканских, скакать из окон, да еще угрожать этим собственному отцу?

Несмотря на все рацеи отца Евлампия Варвара от своей затеи отступать не собиралась. Почему, собственно, он ограничивает ее свободу? Она взрослый, совершеннолетний человек, обладающий всеми правами, а он хочет запереть ее в доме и никуда не пускать? Может быть, он ее еще и в монахини пострижет?

Аргумент с пострижением звучал сильно, однако справедливости ради скажем, что мысль отдать дочку в монастырь никогда не приходила отцу Евлампию. Сказалось ли тут некоторое недоверие белого духовенства к монашеству, или просто батюшка, как всякий почти православный мирянин надеялся встретить старость свою, окруженный пищащими и вопящими, словно американские индейцы, внуками, точно определить нельзя. Однако совершенно ясно было, что отец Евлампий совершенно не видел Варвару в роли Христовой невесты. О чем он ей и сообщил сейчас безо всяких экивоков.

– В таком случае пропусти! – потребовала дочка.

– Куда? – осведомился батюшка. – На дворе ночь, хоть глаз выколи.

– Не ночь, а вечер, – отвечала Варвара.

– И куда же ты собралась в такую тьму?

Тут Варвара потеряла всякое терпение, которого, признаться, и без того было в ней немного и заявила, что идет на свидание.

– На свидание?! – возвысил голос отец. – На какое еще свидание? С кем свидание? С драконом? Со змеем из бездны?!

Тут надо бы сказать, что батюшка в данном случае вовсе не аллегориями изъяснялся, подразумевая под драконом и змеем не молодого человека и даже не руководителя революционной ячейки; он имел в виду нечто совершенно иное.

– Отец, ну, о чем ты говоришь? – устало сказала Варвара. – Какой еще дракон, какой змей из бездны?

– Отвечай, кого кормишь в озере? – напрямик спросил батюшка. – Какому дьяволу моления возносишь, какому демону камлаешь?

На этот безусловно дикий вопрос Варвара, однако, не рассмеялась, как бы, конечно, следовало и не пригрозила отцу желтым домом, но, воспользовавшись моментом, просто проскользнула мимо него в дверь и оказалась во дворе. В руке у нее покачивалась плетеная корзинка, плотно накрытая темной тканью, под которой явственно что-то шевелилось.

– Остановись! – закричал вслед ей отец Евлампий, потрясая воздетыми к небу руками. – Последний раз говорю тебе, дочь! Почитай отца своего, чтобы продлились дни твои на земле, и повинуйся отцу, чтобы избежать тебе геенны огненной!