Сокровища ханской ставки

* * *

Спустя полчаса, когда полковник закончил свой рассказ, Воронцов встал с кресла, открыл форточку и сделал то, чего не делал уже лет двадцать, а именно – закурил. Выкурив папиросу, он выбросил ее прямо в форточку, что для аккуратного генерала было делом тоже невиданным. Потом повернулся к Лукову и посмотрел на него крайне хмуро.

– И все равно, грязная история, – сказал он. – Грязная и противозаконная.

– Что в ней противозаконного? – оскорбленно спросил полковник. – Хочу найти скульптуру, которую подарили отцу благодарные люди.

Воронцов отвечал, что дело не в скульптуре, а в том, для чего она ищется. Какой-то проходимец, фашистский отпрыск к тому же, хочет заграбастать археологическое сокровище, которое, между нами говоря, было украдено из России. И он, Луков, собирается этому проходимцу помочь.

– Я не проходимцу пытаюсь помочь, – отвечал полковник хмуро. – Я внуку своему пытаюсь помочь… Я же тебе сказал, у него спинальная мышечная атрофия. Пока ребенком был, нам по госпрограмме «Спинразу»� давали. Но парню скоро шестнадцать лет исполняется. А для взрослых бесплатного лекарства добиться гораздо труднее. А если самим покупать, так это почти четыреста тысяч долларов в год. Где их взять? Негде! Значит что выходит – умирать мальчишке? За что? Чем он виноват?

Перед глазами его отчетливо встал хрупкий, изломанный, словно сухая веточка и самый любимый внук Сашка. Он сидел в инвалидном кресле, маленький, нечеловечески худой, упакованный в корсеты и улыбался деду счастливой почему-то и тоже прозрачной улыбкой. Луков только что купил ему очень дорогой и очень хороший планшет, которым можно было управлять при помощи голоса. Одна, правая, ручка у парня худо-бедно работала, левая же была зажата в локте и не действовала почти совсем. Да и правая, между нами говоря, не очень-то была рабочая. Даже пластиковую чайную ложку, с помощью которой он пил чай, было трудно ему держать, очень быстро рука уставала. Поэтому планшет с голосовым управлением оказался для парня настоящим подарком.

– Спасибо, дед, – сказал Сашка, освещая полковника огромными, в пол-лица глазами. – Уж и не знаю, что бы я без тебя делал. С тоски бы волком выл, наверное круглые сутки. Вот был бы сюрприз соседям.

Острый язык и саркастический нрав внук унаследовал, видимо, по прямой линии от деда. Разговаривая с ним, Луков быстро забывал, что перед ним сидит тяжело больной мальчишка, обреченный в лучшем случае, на пожизненную инвалидность, а в худшем – на скорую мучительную смерть. Пока власти платят за «Спинразу», внук живет. Но что будет дальше?

– Не печалься, дед, все будет пучком, – Сашка его еще и утешал, и поддерживал в отчаянные часы. – Посмотри, как далеко ушло человечество, какие технические изобретения, какие лекарства! В прошлом веке бы я родился – до двух лет бы не дожил. Что-нибудь придумают.

Да придумали уже, придумали! Есть уже препарат, способный безнадежно больного превратить в здорового. Вот только стоит он таких денег, которые нормальный человек за всю жизнь не заработает.

– Есть, есть лекарство, которое проблему решает, – горячо повторил полковник, глядя во внимательные глаза Воронцова. – Раз и навсегда решает притом. Оно просто вытесняет больной ген, и человек становится здоровым. Один раз его принял – и все. Но цена этому препарату – больше двух миллионов. И не рублей, Сереженька, а долларов! И откуда, скажи, могу я достать такие деньги? Ниоткуда. И ты не достанешь. Так, может, это Бог мне такой шанс дает? Может, вся эта история с золотым конем только потому и началась, что нужно спасти жизнь одному мальчишке. И пока есть хоть какой-то шанс, я не отступлюсь.

Воронцов только руками развел беспомощно. Да он ведь и не отговаривает, но невооруженным глазом видно, какая это все авантюра. Ну, предположим, найдет Луков статуэтку, посмотрит, что у нее там за номер. А дальше что? Ехать с фон Шторном в Германию? Как только золотой конь окажется в руках американца, он просто избавится от Лукова. Прирежет, как барана. И все его благие намерения на этом и кончатся.

Полковник упрямо мотнул седой головой: не прирежет. Для того он всю историю Воронцову и рассказал.

– Фон Шторн знает, что друг мой, генерал КГБ, случись чего, его из-под земли достанет. Так что ему дешевле будет от меня откупиться.

Воронцов покачал головой: ну, спасибо, удружил. Еще и его к этой афере приплел. Ему девяносто уже, он сам на ладан дышит, кого и как он сможет достать? Ну, так американец-то этого не знает, возразил Луков, у них на слова «генерал КГБ» одна реакция – поджилки начинают трястись. А то, что КГБ уже тридцать лет, как не существует, а генералу триста лет в обед, такие тонкости никого не волнуют. Единственное, что они там у себя усвоили – что у КГБ длинные руки. И никто не хочет, чтобы эти длинные руки взяли его за горло. Так что ничего, не убьют его. А главное сейчас – любыми средствами добраться до статуэтки.

Генерал еще немного подумал, почесал нос. Ладно, сказал он, шансов ноль из ста, но попробуем. И попробуем одновременно с двух концов. Он, Луков, составит заявление в Московское управление ФСБ. В заявлении этом он попросит выдать ему дело его отца, незаконно репрессированного в 1947 году и реабилитированного в 1957 за отсутствием в его действиях состава преступления.

– Они, конечно, упираться будут, тысячу бумажек и справок попросят, но это ничего, продавим, – уверенно сказал Воронцов. – В конце концов, ты же человек из системы, заслуженный ветеран спецслужб. Сейчас это ценят, не то, что в девяностые. Я, со своей стороны, попытаюсь зайти с черного хода, через свои связи. Скажу, что для книги нужно – о героизме и гуманности работников НКВД-МГБ в послевоенные годы.

– Гуманности? – удивился Луков.

– Ее, матушки, – кивнул Воронцов. – Сейчас, понимаешь, мода пошла на гуманность и человечность и не просто каких-то обывателей, а именно, что спецслужб. Доказано, что даже во время репрессий в советское время рядовые работники органов как могли, спасали людей, отмазывали их от высшей меры, старались смягчить наказание.

– Кем доказано? – спросил полковник с невинным видом.

Генерал поглядел на него свирепо. Да он издевается, что ли? Говорят ему – доказано, значит, доказано! Или он что, не верит в гуманность родных органов?

– Верю всякому зверю, а ежу погожу, – ухмыльнулся Луков.

Такой уж, видно, был у полковника зловредный характер, что даже в самых сложных и драматических обстоятельствах продолжал он над всем ехидно посмеиваться.

– Знаешь, Сашка, если б я тебя не знал сто лет и не дружил с тобой еще столько же, я бы тебя лично своими руками расстрелял – как человека, дискредитирующего специальные службы, – сказал Сергей Сергеевич.

Полковник отвечал, что у них расстрел законом не предусмотрен, а Воронцов на это ответил, что для него, Лукова, можно было бы сделать исключение. Так, привычно поддевая друг друга, кажется, обрели они наконец более-менее устойчивое расположение духа. Теперь можно было браться за дело, каким бы ни казалось оно трудным и бесперспективным.

– Нет такого дела, с которым не справились бы генерал и полковник, пусть даже и в отставке, – заметил Луков.

Генерал рассеянно покивал, что-то соображая. В голову ему пришла новая мысль.

– Знакомства знакомствами, но народ нынче пошел жадный, – проговорил он озабоченно. – Может такое случиться, что понадобится кое-кого подмазать.

– Это сколько угодно, – кивнул полковник. – Фон Шторн все оплатит. Как говорится, в его интересах.

– Ну, и ладушки, – успокоился генерал, – будем считать это немецкими репарациями за ущерб, нанесенный нам в Великой Отечественной…