Сокровища ханской ставки

– Не вышло! – закричал он в отчаянии. – Я ничего не вспомнил! Ничего! Это значит, все пропало! Будьте вы все прокляты, несчастные докторишки, мерзкие шарлатаны, только на то и способные, что тянуть из людей деньги! Проклинаю вас, проклинаю…

Он вскочил и бросился вон из кабинета, однако странным образом запутался при выходе – и все толкал дверь, пытаясь выйти наружу, а она все не открывалось. Очевидно, проклятый доктор решил лишить его свободы! Ничего у него не выйдет, Гельмут фон Шторн ни для кого не станет легкой добычей!

– Откройте дверь! – закричал он, поворачиваясь к доктору. – Вы слышите меня – немедленно откройте дверь!

– Конечно, конечно, – сказал доктор, вставая со своего стула. – И кстати, может быть, вам будет интересно вот это…

И он, подойдя к Гельмуту, протянул ему листок из блокнота, исписанный неровным докторским почерком.

– Что это? – спросил фон Шторн с замиранием сердца. – Что это?

Однако он и сам знал, что это такое. С листа на него глядели знакомые строки, которые он так долго силился, но не мог вспомнить, строки, которые сам он надиктовал доктору, находясь в состоянии гипнотического транса…

«Фазан с супругою в гнезде,И лис, что шастает везде.Фазан стремглав вперед летит,Коварный лис за ним бежит.Пусть лис от ярости визжит -Фазан семейство защитит.Пусть даже в схватке он падет,Во тьму забвенья не уйдет.Он одолел глухую тьму —И память вечная ему.Порядок ты узнал – и что ж?Ты внутрь взгляни и все поймешь».

Всю дорогу домой он твердил эти строчки и поражался, как мог он их забыть. Зайдя в дом, сел за стол, положил листок перед собой и снова впился в него взглядом. Нет сомнения, это тот самый стишок, о котором говорил отец.

Вот только что же это все должно значить? Полдня он вертел стихотворение и так, и эдак, но яснее оно не стало. Каким образом может оно указать на место, где спрятан золотой конь? Взгляни внутрь чего? Неужели речь идет о статуэтках? Об одной или обо всех? Что там может прятаться внутри? Вероятно, чтобы ответить на все эти вопросы, все-таки придется ехать в ГДР и прямо там, на месте, пытаться разобраться во всем этом зоосаде.

Однако вскоре стало ясно, что вытащить золотого коня будет совсем непросто. В середине шестидесятых получить визу в ГДР американцу оказалось почти невозможно. Гельмут перебирал разные фантастические варианты, от нелегального пересечения границы до попытки перейти в восточногерманское гражданство. Последний вариант оказался даже еще более фантастичным, чем первый: американцев, желающих стать гражданами ГДР практически не было (исключая, может быть, американского певца Дин Рида, да и это случилось уже в семидесятых). Разумеется, подобного чудака немецкая Штази[39] проверяла бы под микроскопом, не без оснований полагая, что он, скорее всего, американский шпион. Объяснять, что никакой он не шпион, а просто приехал забрать фамильное сокровище, когда-то вывезенное из России, Гельмут, будучи человеком здравым, разумеется, не мог.

Таким образом, планы по немедленному изъятию золотого коня пришлось временно отложить, и Гельмут фон Шторн занялся тем же, чем до этого занимался его отец: он стал ждать. В ожидании этом он женился на американской девушке из команды чирлидерш и даже произвел на свет сына, которого по традиции назвали немецким именем Отто. Несмотря на смешение тевтонской крови с американской, Отто вышел типичным немцем – белобрысым, носатым, худым, с водянистым взором прозрачно-голубых глаз. Однако, в отличие от отца, которого интересовали точные науки, Отто, видимо, пошел в деда – интересовался предметами гуманитарными, особенно же юриспруденцией.

Гельмут был этим доволен. Неизвестно, как там выйдет с золотым конем, но, если сын станет юристом, кусок хлеба ему обеспечен.

Тут надо заметить, что в начале семидесятых Гельмут едва не угодил в немецкую тюрьму. Все дело в том, что в 1972 году въезд в ГДР иностранцев несколько упростился. Правительства ГДР и ФРГ подписали Транзитное соглашение, согласно которому граждане ФРГ по транзитным визам могли ездить в Восточный Берлин. Узнав об этом, Гельмут оживился и попытался получить въездную визу. Неожиданно для самого себя он эту визу получил.

Правда, виза разрешала ему вместе с туристической группой следовать только по строго отведенному маршруту. Но он не обратил на это особого внимания и, когда пересек границу, немедленно от группы отделился и направился в родной Виртинген. Поскольку с юных лет у него сохранился саксонский выговор, особенного внимания он к себе не привлек и даже почти добрался до родного гнезда. Однако километров за пятьдесят до цели был все-таки перехвачен работниками Штази. Когда стало ясно, что мистер Шторн самовольно покинул транзитную магистраль, вежливые немецкие чекисты взялись за него всерьез. Если бы речь шла о другом человеке, его, скорее всего, просто выслали бы из страны с запретом посещать ее в ближайшие несколько лет. Однако, на свое несчастье, имея американский паспорт, Гельмут был урожденным немцем. Это вызвало двойные подозрения и трясли его весьма тщательно. Правда, никакой шпионской аппаратуры при нем не обнаружили и потому даже сделали вид, что поверили в историю про несчастного изгнанника, которого родители насильно увезли с родины в капиталистическую Америку.

В конце концов его все-таки отпустили, но въезд в страну с тех пор был ему категорически запрещен. Этот запрет оказался, пожалуй, самым тяжелым ударом для Гельмута со смерти отца.

Он вернулся в Америку и снова стал ждать. Пока он ждал, его сын Отто вырос и сделался студентом юридического факультета Пенсильванского университета. Гельмут решил не повторять ошибок отца и, когда сын достиг совершеннолетия, немедленно рассказал ему все, что знал, про золотого коня Батыя.

Неудивительно, что именно сын предложил ему сделать новую попытку в конце восьмидесятых.

– В СССР перестройка, Горбачев говорит об общечеловеческих ценностях, – сказал он. – Похоже, социалистический блок понемногу разваливается, сейчас там не до ловли эмигрантов. Прошло уже больше пятнадцати лет, попробуй съездить туда еще раз.

И Гельмут решил рискнуть. Вот только к тому времени здоровье у него сильно пошатнулось – дали себя знать переживания, перенесенные в прежние годы, поэтому в ГДР он поехал вместе с Отто. Все оказалось именно так, как и предсказывал сын, и они на удивление свободно пересекли границу. В это время в ГДР уже начались волнения, один за другим в отставку уходили руководители страны, и Штази сделалось не того, чтобы гоняться за бывшими эмигрантами.

Именно поэтому они спокойно съехали с транзитной трассы и, свернув на проселочную дорогу, в несколько часов добрались до Виртингена. Городок, надо сказать, не сильно изменился с сороковых годов. Та же патриархальная тишь, те же малоэтажные дома, те же ратуша и магистратура, только вместо военной комендатуры и местного отделения фашистской партии – райком Социалистической единой партии Германии.

– Почти не осталось добрых бюргеров, – заметил Гельмут, из окна арендованного фольксвагена озирая идущих через центральную площадь горожан, – одни только пролетарии и колхозники.

– С бюргерами коммунизма не построишь, – усмехнулся Отто, сидевший на соседнем сиденье.

Гельмут отвечал, что коммунизм вообще построить нельзя, это кровавая утопия. Даже в России это поняли, отсюда и Горбачев, и перестройка. Как бы там ни было, именно Горбачева они должны благодарить, что, наконец, оказались на родине. Старый барон не дожил до падения большевиков, но, похоже, им еще предстоит увидеть, как рухнет этот колосс на глиняных ногах.

– Ну, и где же наше родовое гнездо? – перебил Отто его рассуждения. – Я жажду прижать к сердцу героического бронзового фазана. Точнее сказать, всех фазанов, и всех лисов, которые стоят в нашем старом добром баронском доме. Надеюсь, все животные на месте и большевики не растащили их по частным зверинцам. Господа бароны вернулись, всем выстроиться во фрунт!

Гельмут посмотрел на него сурово, но не выдержал и улыбнулся. Отто очень похож на деда – такая же язва. Однако старый барон был к тому же человеком романтическим, а внук его, похоже, совершенный нигилист. Для него ни аристократическое происхождение, ни память, ни традиции – ничто не свято.

– Ошибаешься, – возразил Отто. – Я свято чту право собственности и банковский счет. Как видишь, я тоже большой романтик.

Их родовое гнездо стояло на месте, но у него, разумеется, давным-давно был другой хозяин. Немецкие профсоюзы устроили тут санаторий для потерявшего свои цепи и последнюю совесть пролетариата.

– Притворимся отдыхающим от трудов праведных рабочим классом, – шепнул Отто отцу. – Сделай пролетарское лицо.

Представление о немецких пролетариях было у барона фон Шторна довольно расплывчатым, последнего такого пролетария он видел лет сорок назад. Вероятно, надо было скроить какую-нибудь простецкую физиономию и пьяным голосом мурлыкать себе под нос «Интернационал».

– Жаль, нет с собой «Капитала» Карла Маркса, мы бы прикрыли им лицо и тогда уж точно никто бы к нам не придрался, – продолжал резвиться Отто.

Отец поглядел на него сердито: неужели он не понимает, что сейчас наступает самый ответственный момент в их жизни? Еще несколько шагов – и они увидят родной дом, статуэтки, заглянут внутрь каждой из них и поймут, наконец, где искать золотого коня.

При одной этой мысли сердце Гельмута фон Шторна забилось, как бешеное. Он даже остановился на миг и взялся за плечо сына. Лицо его стало наливаться кровью.

– Эй, отец, что с тобой? – обеспокоился Отто. – Если дело так пойдет дальше, тебя от счастья, того и гляди, удар хватит, а весь куш достанется мне одному…

– Я столько лет ждал, – хриплым от волнения голосом проговорил Гельмут, – так надеялся, так верил… И вот я в двух шагах от своей мечты.

– И отлично, – заметил Отто, – давай, наконец, сделаем эти два шага.

Придерживая под руку отца, ноги у которого вдруг почему-то стали подгибаться, младший фон Шторн ввел его в здание санатория. По счастью, вход не охранялся, и внутрь они вошли совершенно беспрепятственно.

Гельмут с каким-то ужасом озирался по сторонам, не узнавая своего старого дома, который новые хозяева подвергли перепланировке. Огромная прихожая была превращена в нечто вроде гостиничного лобби со стойкой дежурного и небольшой эстрадой, на которой стояло фортепьяно – очевидно, здесь отдыхающие устраивали самодеятельные концерты или слушали заезжих гастролеров. Отсюда вел коридор в многочисленные комнаты, где сейчас жили отдыхающие. С правой стороны от лобби прочная каменная лестница поднималась на второй этаж.

Дежурная, стоявшая у лобби, улыбнулась новым клиентам, поздоровалась, спросила, что им угодно. Пока отец продолжал осматриваться, Отто любезничал с девушкой, спрашивая, какие у них есть комнаты и можно ли им вселиться прямо сейчас.

– Вы иностранцы? – с некоторым сомнением уточнила дежурная.

– В смысле гражданства – да, – признался Отто, – мы из Америки. Но по рождению мы немцы, просто мой дед уехал отсюда давным-давно, а вот теперь мы с отцом решили вернуться, посмотреть на землю предков…