Сокровища ханской ставки

* * *

Однако оказалось, что Гельмут поторопился попрощаться с отцом. Точнее, с его делами. Очень скоро выяснилось, что барон фон Шторн приготовил сыну сюрприз.

Нотариус, мистер Джонсон, передавая ему оставшиеся после отца бумаги, передал в том числе и тонкий серый конверт, на котором значилось «Сыну моему Гельмуту».

Придя домой, Гельмут сел за свой рабочий стол, а конверт положил перед собой. Его серый прямоугольник лежал в самом центре стола и как будто бы ждал, что его вскроют. Почему-то у фон Шторна при взгляде на конверт начинало биться сердце, он все никак не мог заглянуть внутрь, все ему казалось, что там прячется какая-то ужасная тайна, узнав которую, он не сможет уже жить на свете спокойно.

Предчувствие его не обмануло. Когда он вскрыл конверт, оттуда выпали несколько фотографий и пожелтевший лист гербовой бумаги – письмо старого барона Гельмуту.

«Здравствуй, сын! – так начиналось это письмо. – Пишу тебе эти строки и сердце у меня сжимается от радости и боли. От радости – потому что я не зря прожил на земле, я оставил миру свое семя, я подарил ему тебя – моего дорогого Гельмута, который, верю, совершит много великих дел. Немецкий дух повержен, но не уничтожен, он еще покажет себя, я в это верю и ты, мой сын, будешь в это счастливое время вместе со своим народом и, возможно даже, окажешься среди его вождей…»

Гельмут только головой качал, читая эти строки. Боже мой, он – американский гражданин, вдруг окажется среди вождей немецкого народа! Каких вождей, откуда им взяться в охваченной властью плутократов Западной Германии, не говоря уже об огромном концлагере Германии Восточной? Да, и между нами говоря, не тот характер у Гельмута, чтобы рваться в какие-то там вожди. Он скромный инженер, специалист по автомобильным двигателям, предел его мечтаний – как можно скорее выплатить кредит за дом. Но отец, неисправимый романтик, кажется, действительно видел в сыне задатки великого человека, способного изменить судьбы мира… Гельмут снова принялся за чтение.

«Боль же, – продолжал отец, – я испытываю от того, что, раз ты читаешь это письмо, меня, очевидно, уже нет на свете, и я не смогу больше обнять тебя. Верю, что ты любишь меня и будешь любить и после того, как я уйду.

Прости, что не дал тебе всего, что ты заслуживал, но катастрофа немецкой нации не позволила мне стать по-настоящему хорошим отцом. И все же я могу кое-что для тебя сделать. Ты, конечно, помнишь историю золотых коней хана Батыя – когда ты был ребенком, я тебе часто рассказывал легенду о них. Эти удивительные скульптуры до сих пор считаются утраченными. Однако это не совсем так. Не вдаваясь в подробности, скажу лишь, что перед войной 1914 года мне удалось обнаружить одну из них. В четырнадцатом веке золотой конь был утоплен русскими казаками в озере Листвянка близ деревни Розумихино Царицынского уезда. Перед войной я жил в России и снарядил археологическую экспедицию в Розумихино, чтобы извлечь коня, спрятанного под толщей вод в придонном иле. К несчастью, в то время, когда я занимался изысканиями, в деревне начали происходить убийства. Ответственность за гибель людей пытались возложить на меня, и мне пришлось покинуть Российскую империю. Мне также удалось вывезти в Германию найденного мной золотого коня. Признаюсь, с точки зрения юридических установлений Российской империи это было незаконно. Однако назревала война между Россией и Германией и оставлять коня в нашем имении в Лифляндии было, по меньшей мере, опрометчиво.

Итак, я увез коня в Германию. Увы, выставить его на всеобщее обозрение я не мог, потому что мной были нарушены не только российские, но и международные законы, касающиеся перемещения культурных ценностей. За мной могли начать охоту не только русские, но и немецкие власти. И это не говоря уже о международных аферистах, которых наверняка привлек бы памятник такой исключительной исторической и материальной ценности. Я хотел прожить долгую и спокойную жизнь, и потому решил до поры до времени спрятать золотого коня Батыя.

Потом, однако, начались тяжелые времена. Поражение Германии в войне, пивной путч, приход к власти Адольфа Шикльгрубера. Я ничего не имел против Гитлера, я даже финансировал его партию, однако вместе с ним явились и настоящие дикари, неспособные оценить подлинную красоту. Предъявлять мое сокровище миру по-прежнему было опасно.

Не способствовала этому и война, которую позже назвали мы Второй мировой, и в которой был сломлен дух немецкого народа, до сей поры непобедимого. Большевистские орды вошли на территорию Германии и подвергли поруганию нашу дорогую отчизну. Я понял, что пора уезжать, чтобы не подвергнуться репрессиям со стороны победителей. Коня, разумеется, с собой везти я не мог и потому со спокойной душой оставил его там, где он хранился все эти годы. Я верил, что отсутствие наше будет недолгим, потому хотя бы, что США и союзники не потерпят гегемонии русских в Европе и постараются их оттуда изгнать. По моим расчетам, это должно было случиться в ближайшие несколько лет. Уверен, так бы оно и вышло, но в естественный ход событий вмешался дьявол. Ничем иным, кроме козней Сатаны, не могу я объяснить появление у русских атомной бомбы. Это смешало карты мировым державам, а также драматическим образом изменило всю жизнь нашей семьи.

Стало ясно, что, во-первых, западные государства уже не осмелятся напасть на СССР, а во-вторых, что параноик Сталин вполне может сам начать ядерную войну, в которой сгорит полмира. Самым разумным в этих обстоятельствах показалось мне уехать как можно дальше от арены будущих боевых действий, то есть покинуть Европу. Так я и поступил, и мы переехали в США. Однако надежда еще не оставила меня окончательно. Я полагал, что Сталин умрет, железная хватка советских ослабнет, и ГДР, на территории которой и спрятан мой золотой конь, сможет, наконец, воссоединиться с Западной Германией. Тогда-то появится смысл рискнуть и попробовать снова туда вернуться.

Увы, я снова ошибся. Сталин умер, явился Хрущев с его оттепелью, однако внешняя имперская политика советских ничуть не изменилась. Это явственно доказали венгерские события 1956 года, когда коммунисты продемонстрировали, что готовы ради своих интересов пойти на любые преступления.

Стало окончательно ясно, что я вряд ли застану время, когда смогу вернуться на родину, в Виртинген. Однако ты, сын мой, еще молод, и ты, конечно, доживешь до этих счастливых времен. Поэтому я хочу, чтобы ты выручил нашу семейную реликвию и распорядился ей по своему усмотрению. Ты можешь оставить ее себе, можешь продать музеям или коллекционерам. Прошу тебя только об одном – будь осторожен.

Поскольку людям нельзя доверять, а речь идет о настоящем сокровище, я не написал точно, где находится золотой конь, однако оставляю тебе подсказки. Первая – это фотографии наших статуэток, которые по моему заказу созданы были русским скульптором Жоржем Лавровым.

Ты, возможно, спросишь, как я с ним познакомился и что вообще свело двух столь разных людей – меня, немецкого аристократа и художника из коммунистической России? Могу сказать, что с 1927 года вплоть до 1935 Лавров жил и учился в Париже, участвовал в знаменитых Салонах независимых, а его учителем был сам Франсуа Помпон. Однако нас объединила не так любовь к изобразительному искусству, как страсть к балету. Точнее сказать, к одной знаменитой балерине, Анне Павловой. Некоторое время мы даже соперничали с ним за ее внимание. Я говорю об этом без смущения, поскольку в тот момент еще не был знаком с твоей матерью, которая позже воплотила в себе мой идеал женщины и подруги. Так или иначе, в те годы мы оказались с Жоржем соперниками, однако позже прониклись друг к другу взаимным уважением и даже дружески общались.

Так вот, по моему заказу Лавров отлил восемь статуэток. Здесь фото шести из них. Взгляни на них и ты наверняка сразу вспомнишь, о чем тут идет речь…»

Гельмут бросил быстрый взгляд на фотографические карточки, которые выпали из серого конверта. От времени они пожелтели, однако фигурки на них были видны хорошо. На одной фотографии был одинокий фазан, на другой – фазан с курочкой, на третьей – лис, на четвертой – лис, бегущий за фазаном, на пятой – фазан, защищающий гнездо и курочку, на шестой – фазан, гибнущий от зубов лиса. Конечно, он отлично помнил эти статуэтки, они были расставлены в их родовом поместье на двух этажах. Правда, по его ощущению, раньше статуэток было больше. Кажется, одна из скульптур располагалась прямо в кабинете у отца. Что же касается остальных, тут он никак не мог вспомнить, где именно они стояли в доме.

«Между тем, расположение скульптур очень важно, – писал дальше отец. – Очень вероятно, что незваные гости нарушили первоначальный порядок. Восстановить его поможет стишок, которому я учил тебя в детстве. Уверен, ты отлично его помнишь, поэтому не привожу его здесь – чтобы не давать дополнительный козырь тем, в чьи руки может случайно попасть это письмо. В стишке этом заключен не только порядок расстановки скульптур, но и разгадка того, что именно за ним кроется. Поняв это, ты легко отыщешь место, где спрятан золотой конь Батыя.

Прощай, мой сын, и будь счастлив. Сделай то, чего не смог сделать я, и добейся того, чего я не добился. Твой любящий отец Роман фон Шторн».