Нокс. Эпоха войны

— Мы тоже, госпожа Гортензия, — Ребекка кивнула ей, продолжая улыбаться. — Смотрю, эти негодники еще не спят.

— Стара я уже, чтобы гоняться за каждым и укладывать спать в кровать. Вот решила, что книгой заставлю сон прийти к ним, но ту жалкую книжонку они уже наизусть знают… Госпожа, не соблаговолите? а то уж скорее я засну, чем они.

— Конечно-конечно! — Эденс энергично закивала, подхватывая ладони старушки. — А вы лучше отдохните.

— Кхм… — громко кашлянул Гавриил, обращая на себя внимание. За спиной он что-то держал.

— Я наслышан о скудности вашего книжного архива, так что решил оказать небольшую поддержку.

Он протянул руку. В ней лежала книга, толстого и красивого переплета. Гортензия удивилась и охнула, а Ребекка резко дернула книгу себе в руки.

— Вот видите — все хорошо, госпожа. Гавриил поможет вам, а я займусь этими негодяями.

Гавриил вальяжно протянул свою ладонь. Старушка отдала свою, и медленно они скрылись за стеной. Пройдя пару метров, Гортензия облегченно выдохнула.

— Вы очень сильно помогаете нам, господин Гавриил. Но знаете… Я начинаю думать, что вас что-то сковало здесь…

— Ошибаетесь, — холодно выдавил ангел, — я помогаю вам по своей прихоти. Но не буду отнекиваться — мое времяпровождение здесь помогает оправиться от смерти брата.

— Вижу, что вы сокрушены.

— Я потерялся, госпожа. Мир как будто рухнул. Я пытаюсь снова найти смысл в своей долгой дороге…

— Гавриил… За свою жизнь я потерялся многих близких и дорогих мне людей. И много слез я пролила тогда. Но одну вещь я запомнила надолго — цепляясь за прошлое, ты так и останешься жить в прошлом, думать, что они еще с тобой… Однако тогда ты быстро затухнешь и будешь забыт, как посторонними, так и своими близкими, что еще живы. Ты будешь отдаляться от них, и вскоре тоже потеряешь. Лучше прими смерть Кастиила, и помни о нем, но не теряйся в прошлом. Его смерть должна укрепить тебя: твое тело и дух. Тогда и только тогда ты будешь тем, за кого будут держаться близкие, и кого точно не забудут…

Гавриил опустил голову и смотрел в пустоту. Его взгляд был растерянным и мутным. Гортензия заметила его и многозначно ухмыльнулась.

— Ну, я ж простая старуха. Мой бред не всякий примет, так что решать вам, господин.

Неожиданно тишину между ними прервал громкий вой живота ангела. Юноша округлил глаза по покраснел, тихо шепча: «Извините…». Старушка посмеялась и, глубоко вдохнув, прикрикнула:

— Мария!!! — из меньшей арки, в которой трещало железо, вылетела Мария, одетая в легкое платьице с длинным рукавом, поверх него корсет, и платок на смолистой голове. Она утерла лоб и, пытаясь отдышаться, вопросительно глядела на Гортензию. Гавриил чуть вздрогнул, когда его глаза встретились с глазами девушки. Он поправил очки и скрыл смущенный взгляд.

— Наш гость проголодался. Будь добра, дай ему одну порцию похлебки.

— Хорошо, госпожа! — пролепетала девушка и тут же скрылась.

— А я, пожалуй, прилягу, а то голова с этими детьми разболелась.

— Вас проводить?

— Нет-нет, лучше вернитесь к Ребекке, а то она одна не справиться.

Войдя в гостиную, юноша лицезрел интересное зрелище. Эденс сидела на ковре, где лежали все подушки с постелей, а вокруг нее образовалась орава детей — кто сидел рядом с девушкой, кто лежал, положив голову ей на бедро, кто прижимался к ней, а она нежно обнимала. Голос и интонация ее порой менялись то на тихий и интригующий, то на сладкий и нежный, то на грозный и страшный. Поначалу дети охали, да ахали, когда ангел читала какой-то эмоциональный отрывок, но спустя полчаса они уже все дремали — лишь тихий под конец голос Ребекки наполнял тишину.

«Даже Гортензия, которая давно работает в приюте, не может сладить с ними время от времени, а Ребекка так просто заставила их молчать, так еще и усыпила их… видно, дети очень любят ее» — думал юноша, стоя в проеме.

Аккуратно выбравшись из-под спящих детей, Эденс тихо, почти на носочках, прокралась к Гавриилу.

— Их стоит уложить в кровати. Они на втором этаже…

Медленно и тихо ангелы стали перетаскивать спящих пчел в свои постели.

***

Снег так и продолжал идти спокойно. Тучи, как и хотела Ребекка, разошлись, и звездное небо показало себя. Гавриил сидел на крыльце и молча наблюдал за падающими на лицо пушистыми хлопьями, тающими от тепла лица. Холод понемногу овладевал им, и сонливость заставляла глаза медленно слипаться. Вот-вот они бы закрылись, а сон бы пришел к нему, если бы не тормошащая плечо женская ручонка. Гавриил потер глаза и взглянул на нарушителя его дрёмы.

— Вот твоя похлебка… — тихим и робким голоском отозвалась Мария, протягивая тарелку, из которой валил пар.

— Спасибо, — Гавриил ее и принялся есть. Жар тарелки перетекал на замершие руки, приятно покалывая пальцы и ладони. Мария меж тем аккуратно уселась рядом с ним, получше укутавшись в шаль. Она горящими глазами смотрела, как ангел жадно и быстро уплетал ложку за ложкой — горячее быстро согревало его. Отложив пустую тарелку, он достал платок и утер рот.

— Довольно вкусно.

— Я старалась сделать ее не соленной и не острой.

— Ты хорошо постаралась… — лицо Марии залилось краской и ярко светилось в улыбке.

— Как отец?

— Папенька (девушка удивилась)? Он сейчас спит — целый день чистил дымоход; зашел в прихожую: весь черный, как уголь, я еле отмыла его! Так ему стало мало — стал заделывать сквозные дыры в стенах, да чуть не рухнул со стремянки. А стоило ему сесть наконец, один из мальчишек попросил починить деревянную игрушку — механизм какой-то в ней сломался — и стал папенька сидеть и тужиться над этой игрушкой. Долго же он вертел отверткой, перебрал все бранные слова, но сделал. Но сколько раз отвертка слетала и резала ему пальцы… ох… я уж устала накладывать ему бинты. Только к вечеру свалился он, как мертвый, в постель. А я спокойно занялась своими делами.

— Ясно…

Мария, чуть поостыв от бурного пересказа дня, заметила тоскливость в лице юноши.

— Вы снова грустите? — голос ее дрогнул, а бровки жалобно вытянулись. Гавриил медленно повернул голову, увидев тревожное выражение Марии.

— Нет… просто думал…

— Над чем?

— Да над похлебкой… вспомнил, как в юные годы я и братья, после долгой тренировки, наконец сели есть в казарме, но когда заглотнули первую ложку, то так скривили лица, что испугали ими сидевших рядом солдат, — уголки губ ангела дернулись.

— Вы ели в казарме?

— Да. Мы жили в военном полигоне, где готовили новых солдат. Так как мы остались сиротами, нас не щадили и не давали поблажек — бездомных никто не терпел. С утра до ночи мы были на полевых учениях, спали по шесть часов, если не меньше. Тех, кто не выполнял нормы, был избит, публично опозорен и выгнан за пределы полигона.

— Так почему вы просто не ушли? Детям не место среди солдат и оружия.

— Это был наш выбор, Мария. Наш отец был военным-ангелом, но ушел вскоре после нашего рождения. Мать работала проституткой, и когда нас приводила стража за очередное воровство, мама отдавалась этим ублюдкам, чтобы выплатить штраф за нас. И когда ее убили демоны, мы скитались по Мартинии, пока не наткнулись на полигон. Нас приняли, пускай и не сразу… и было у нас два пути: стать слугами Эдема или быть отщепенцами. Я должен был позаботиться о братьях, поэтому и вступил в ряды новобранцев, но они поплелись за мной, ибо не хотели оставлять одного. Пускай мы и страдали, жили и обучались не по детским нормам, мы смогли выбиться в люди. Мы ничего не умели, кроме как драться…

— Прости… мне не следовало спрашивать тебя…

— Все нормально, Мария, — Гавриил повернулся к ней всем телом. Улыбка сияла на бледном лице ангела.

— Я просто вспомнил забавные и веселые моменты прошлого… и знаешь, мне стало легче. Все благодаря твоей похлебке.

Мария ошарашенно разинула рот и не могла ничего сказать. Краснея, она отвернулась от него.

— Д-да ну тебя, я ни причем!

Она снова натянула шаль и чихнула так тихо и звонко, что Гавриил стал смеяться. Кровь еще сильней прилила к щекам девушки. Она вжала голову в плечи и хотела провалиться под землю. Но стыд мигом пропал. Колючий и теплый шарф обернул красивую тонкую шейку — грубые руки аккуратно завязли язычки шарфа, тем самым фиксируя. Гавриил стряхнул еле видимые снежинки с мелких плеч Марии, и взглянул на нее.

— Я рад, что ты рядом… — сказал он, улыбаясь. Мария снова открыла рот, но слова застряли где-то в груди, в которой бешено билось сердце.

***

Гортензия, уже бодрая, вместе с Ребеккой расхаживала по огромному помещению, коим была спальная сирот. Множество скрипучих кроватей было раскинуто по всей площади, и Гортензия с Ребеккой двигались меж узких проходов, словно мышки в лабиринте. Каждому ребенку они взбивали подушки и накрывали сопящих малышей одеялом.

— Спасибо вам еще раз, госпожа, — шепотом сказала Гортензия, присаживаясь на кровать, у которой присела Эденс и рассматривала спящее лицо девочки. Поглаживая ее черные волосы, ангел изгибала голову и завороженно смотрела, как мелкий детский носик тихо посапывает, а тонкие бровки еле дергаются, ведь девочка еще не уснула полностью.

— Мне самой в радость, госпожа Гортензия.

— Вижу, что вы очень любите детей…

— Я и сама недавно узнала это. Странное чувство — стоит мне забыться с ними, как время летит быстро, и ни одна секунда не кажется пустой и лишней.

— Могу с уверенностью сказать, что вы будете хорошей матерью.

— Думаете? — Гортензия пошатнулась от по-детски удивленного взгляда блондинки.

— Конечно. Словно вы были рождены, чтобы воспитывать эти юные жизни.

— Спасибо вам… — взгляд ангела упал вниз. — Только вот вне вашего приюта я не такая радостная и веселая.

— Я это уже поняла.

— Правда?

— Милочка, ты недооцениваешь старушку. Уж я-то вижу всех насквозь.

— Тогда и скрывать от вас нет смысла.

— Верно… Кстати говоря, Джейсон тоже тосклив, когда приходит сюда.

— Джейсон?! — удивилась Ребекка, повысив голос. Малышка, что лежала рядом с женщинами, поерзала, недовольно поморщилась и отвернулась на другой бок. Эденс, прикрывая рот рукой, выпученными глазами смотрела то Гортензию, то на девочку.

Гортензия выдохнула и замотала головой.

— Ну что ж вы за дитё, госпожа…

Эденс дрогнула и скрыла покрасневшее лицо.

— Вы не должны жить порознь… — блондинка покосилась горящими глазами на старушку. — Два цветка. И по одиночке они оба завянут, поэтому не должны покидать друг друга.

— Джейсон рассказал мне про свое прошлое… — старушка заинтересовано вздернула бровь и чуть потянулась к девушке.

— И что же он рассказал?

— В основном то, что он делал после смерти дяди.

— Ясно… Бедный мальчик. Он ведь не знает и половины правды…

— Вы о чем?

— Ах… я пообещала держать это в тайне…

— Кому?

— Своему близкому другу… ныне спящим вечным сном…. Он взял с меня слово молчать о всей истории, что таиться от народа…

— Зачем?

— Что бы сердце Джейсона не озлобилось еще сильней. Верно говорят: «Правда горька».

— Но, если Джейсон не узнает о правде, то могу ли я узнать?