Гранды. Американская сефардская элита

Но инквизиция так и не смогла полностью искоренить иудейскую веру в Испании и Португалии. Марранос продолжали собираться в тайных местах, на полянах в лесу или в подвалах домов, чтобы праздновать субботу и святые дни. Их жизнь была связана с постоянным скрытным обманом и страхом. Сколько их было? Невозможно сказать. В 1488 г. во всех провинциях Толедо, Эстремадура, Андалусия и Мурсия говорилось, что среди новообращенных «почти нет истинных христиан, что хорошо известно во всей Испании», а Эрнандо де Пульгар, сам обращенный, свидетельствовал, что только в Толедо насчитывались «тысячи» тайных евреев, исповедующих свою религию. Триста лет спустя, в 1787 г., Джозеф Таунсенд, путешествуя по Испании, сообщал:

До сих пор считается, что и магометане, и евреи многочисленны в Испании, первые — в горах, вторые — во всех больших городах. Их главная маскировка — более чем обычное рвение к внешнему соответствию всем предписаниям церкви; и самые явные фанатики, не только среди духовенства, но и среди самих инквизиторов, по некоторым подозрениям, являются евреями.

Маррано постепенно изменяли некоторые аспекты своего ритуала. Ведь для видимости необходимо было посещать католические мессы, и с течением времени католические практики неизбежно проникали в марраноиудаизм. Например, маррано стояли на коленях, а не стояли во время молитвы, молитвы читались, а не скандировались. Молитвенники не велись, так как их можно было использовать в качестве доказательств, а талмудические доктрины и предания передавались из поколения в поколение в устной форме. Маррано обычно воздерживались от свинины. У них были тайные библейские имена, которые они использовали только между собой. Обязательно проводилась католическая церемония бракосочетания, после чего устраивалась частная еврейская свадьба. Постам уделялось больше внимания, чем пиршествам, и для того, чтобы слуги-христиане не узнали о том, что марранец постится, принимались изощренные меры. Слуги могли быть отправлены по внезапным поручениям во время трапезы, а в их отсутствие тарелки смазывались и пачкались, чтобы создать видимость того, что трапеза состоялась. Излюбленным приемом была инсценировка семейной ссоры накануне трапезы. По предварительной договоренности один из членов семьи в притворном гневе выбегал на улицу, а остальные бежали за ним и пытались уговорить. Когда ссора заканчивалась, все были слишком эмоционально истощены, чтобы что-то есть.

Предкам Льюиса Гомеса, нью-йоркского торговца и рекламодателя «хорошего стоун-лайма», похоже, повезло больше, чем большинству инквизиционных еврейских семей. Благодаря своим услугам целому ряду испанских королевских домов Гомесы смогли успешно оставаться в Испании еще долгое время после эдикта Фердинанда и Изабеллы о высылке. Гомесы были связаны узами брака с великой семьей Сантанхель, маррано, которые до своего обращения в испанскую веру носили фамилию Гинильо. Сантанхели, обладавшие богатством, властью и обширными земельными владениями в Арагоне, стали естественной мишенью для инквизиции. Хайме Мартин де Сантангель был сожжен в 1488 г., Доньоса де Сантангель — шесть месяцев спустя. Симон де Сантангель и его жена Клара, преданные собственным сыном, были сожжены в Лериде в 1490 году. Более понятное предательство произошло, когда одна из дочерей Луиса де Сантанхеля вместе с любовником была выдана инквизиции своим мужем. Особенно жестокий инквизиционный эпизод произошел в Гранаде в 1491 г., когда Альфонсо Гомес, его жена, бывшая Виоланта де Сантангель, и ее брат Габриэль де Сантангель были посмертно осуждены за ересь, а их семьи эксгумированы и публично сожжены.

Возможно, традиция Гомесов быть людьми дела и немногословными помогла им выжить в условиях инквизиции на протяжении стольких поколений. Как семья, Гомесы на протяжении веков отличались трудолюбием и умом. По всей видимости, именно умственные способности, а не недвижимость, сделали Гомесов столь популярными и полезными для целого ряда испанских королей и королев. Во всяком случае, Исаак Гомес, родившийся в Мадриде в 1620 г., настолько хорошо разбирался в делах, особенно денежных, что по семейной традиции был назначен финансовым советником короля. Он был одним из главных фаворитов короля.

В это время королем был меланхоличный Филипп IV, трижды правнук Фердинанда и Изабеллы и прапраправнук (по отцовской и материнской линии) Хуаны ла Лока, которая в результате королевских междоусобиц еще трижды появлялась в родословной короля как его прапрабабушка. Ему досталось тяжелое наследство ее безумия. Этот король был отцом жалкого некомпетентного человека, ставшего последним королем Габсбургов, Карлоса II, прозванного Карлосом Околдованным. Сам Филипп в свое время подозревался в том, что стал жертвой черного колдовства.

Именно этого короля мы видим на многих портретах Веласкеса — то вальяжно восседающего на коне, то властно стоящего в кружевах и оборках, сжимающего в руках огромную шляпу с плюмажем, с презрительным выражением на далеко не красивом лице с тяжелыми глазами, большим носом, усами рулькой и неизбежной габсбургской челюстью, которую его сын унаследовал в такой степени, что не мог пережевывать пищу. Король был расточительным и неуемным бабником, а его двор преследовали фурии, реальные и воображаемые, начиная от слабоумного сына и заканчивая верой в то, что черти пробираются в королевскую опочивальню и тайно совокупляются с королевой. Совершенно очевидно, что король был человеком, нуждавшимся в финансовом советнике, и дон Исаак Гомес (на публике он, видимо, пользовался другим христианским именем) как нельзя лучше подходил для этой цели.

О стойкости семьи Гомес говорит тот факт, что они смогли пережить почти полтора века инквизиции после эдикта о высылке, будучи тайными евреями. Очевидно также, что король и, вероятно, другие его придворные знали тайну Гомесов. Как бы то ни было, Филиппу было выгодно защитить Гомеса от инквизиции, а Гомес в ответ верноподданнически почитал своего короля. Когда сестра Филиппа вышла замуж за Людовика XIV Французского, Исаак Гомес назвал своего первенца Луи Мозесом Гомесом в честь нового шурина своего монарха. Хотя сын Филиппа однажды станет председателем одного из самых жестоких ауто-да-фе в истории, сам Филипп был более мягкой натурой, его мучили сомнения в себе, он был убежден, что в бедах Испании виноваты его прелюбодеяния и обещания, над которыми он, как ему казалось, не имел никакого контроля. Однажды он написал: «Эти дурные события были вызваны вашими грехами и моими в особенности. Я верю, что Господь Бог наш гневается и раздражается на меня и мои королевства из-за многих грехов, и особенно из-за моих....».

Король Филипп пообещал Исааку, что если офицеры инквизиции когда-нибудь покажутся ему слишком близкими, и если король узнает об этом раньше Исаака, то он сделает ему закодированное предупреждение. За ужином он скажет ему: «Гомес, лук начинает пахнуть».

День настал. К сожалению, к тому времени, когда послание царя дошло до него, времени хватило только на то, чтобы тайно вывезти из страны жену и сына Исаака. Оставшись дома, чтобы привести в порядок свои дела, Исаак был арестован и брошен в тюрьму. Прошло несколько лет, прежде чем он смог успешно выкупить свой выход, а к тому времени его друг царь уже умер. Он был вынужден отправиться привычным путем — через Пиренеи во Францию, где присоединился к своей семье.

В 1685 г. Нантский эдикт был отменен, во Франции начались религиозные волнения, а по всему континенту распространялись новые настроения реакции. Исаак благоразумно решил перебраться в Англию, где у него также были друзья и родственники. В Лондоне благодаря своим связям Исаак Гомес получил «письмо о денизации», что в буквальном смысле делало его денизеном, или свободным жителем страны. Это был важный документ для иностранца, который не принято было выдавать евреям. Он свидетельствовал о том, что гомезы являются привилегированными лицами, обладающими всеми правами британского гражданства, за исключением права занимать государственные должности. Однако, несмотря на все эти преимущества, сын Исаака Луи — уже молодой человек — решил, что хочет попытать счастья в Америке.

Когда до Нью-Йорка дошла весть о том, что к ним едет представитель знатного рода Гомесов, в маленькой общине сефардов поднялся большой переполох, особенно среди матерей незамужних и пригодных для жизни дочерей, которые тут же стали получать инструкции по обращению с Гомесом. Говорили, что гомесы настолько величественны, что до сих пор используют свои титулы, и к ним нужно обращаться «ваша милость» и «ваша светлость». (Однако молодой Луис Гомес разочаровал матерей, остановившись по пути на Ямайке, где он встретил, по предварительной договоренности с ее семьей, дочь другой высокопоставленной сефардской семьи, Эстер Маркес, и женился на ней. Молодая пара прибыла в Нью-Йорк в 1696 году.

Луис Гомес (в Америке он переделал свое имя на английский манер — Льюис) устроился в небольшой магазин в нижней части Манхэттена, торгуя товарами широкого потребления. Но вскоре он увидел, какое значение для молодой колонии приобретает пшеница. Пшеница, выращиваемая на территории нынешнего пригорода Вестчестер Каунти, а также в Вест-Индии, продавалась через Атлантический океан и была очень выгодным товаром. Сосредоточившись на торговле пшеницей, Луи вскоре смог написать своему отцу в Лондон, что торгует пшеницей «в огромных масштабах». Он становился богатым человеком.

В 1705 г. Луис Гомес был причислен к свободным горожанам, а в 1710 г. «мемориал», который, конечно, мог быть в некотором роде взяткой, от Луиса Гомеса убедил городской совет Нью-Йорка дать ему разрешение на отправку пшеницы на Мадейру, хотя ряд ходатайств других людей были отклонены. В 1728 г. он был избран парнасом конгрегации «Ширит Исраэль» — необычная честь, ведь он был иммигрантом и новичком в общине, среди семей, проживавших в Нью-Йорке на протяжении двух и трех поколений. Именно под его руководством были собраны средства на строительство первой нью-йоркской синагоги на Милл-стрит. Луис Гомес был таким же широким филантропом, как и Леви: его имя также фигурирует в списке тех, кто внес свой вклад в строительство шпиля церкви Тринити. Умирая в 1740 г., Луи Гомес завещал своему старшему сыну «пару серебряных украшений для пяти книг Моисея, весом 39 унций». Завещание стало традицией в семье, и серебряные украшения, гладкие от возраста, передавались от старшего сына к старшему сыну на протяжении семи поколений.

Дэниел, третий из шести сыновей Луиса Гомеса, оказался еще более предприимчивым, чем его отец. В возрасте четырнадцати лет Дэниел присоединился к отцу, занявшись торговлей пшеницей и Вест-Индией, и в ходе своих странствий он, как и его отец, познакомился и женился на представительнице древнего и уважаемого ямайского рода Ребекке де Торрес. Когда через пять лет она умерла при родах, Дэниел женился на другой представительнице Вест-Индии — Эстер Леви из Кюрасао.

С самого начала деятельности Дэниела дела шли хорошо. Начав с таких товаров, как пшеница и вест-индский сахар, он стал приобретать другие товары и продукты. Вскоре он уже торговал не только с Мадейрой, но и с Барбадосом, Кюрасао, Лондоном и Дублином. В 1751 г. в газете New York Gazette появилось объявление о новой партии товаров Даниэля из Ливерпуля, в том числе: