Гранды. Американская сефардская элита

7. «ГОМЕС, ЛУК НАЧИНАЕТ ПАХНУТЬ!»

«Они ходят с высоко поднятой головой», — сказал один современный писатель о членах крошечной (возможно, сто семей в десятитысячном городе) еврейской общины Нью-Йорка XVIII века. «Эти самые спесивые из избранных людей должны считать себя князьями земли». Возможно, они также шли с некоторым чувством облегчения. Ведь в то время как семьи, подобные Гомесам, находили возможность процветать в новом мире, из-за океана до них доходили мрачные и пугающие слухи — рассказы раввинов в синагоге о том, что пришлось пережить евреям, решившим остаться в Испании и Португалии. На протяжении всех этих инквизиционных лет в сознании каждого американского еврея глубоко сидело понимание того, что происходит с его родственниками и единоверцами на земле, которую евреи называли Сефарадом. Это было неприятное осознание, поскольку те, кто избежал инквизиции, не могли ничем помочь тем, кто ее не избежал.

А если инквизиция начиналась, то остановить ее, казалось, было невозможно. Почти четыреста лет она росла, как злокачественная болезнь, и когда, наконец, умерла, смерть ее была медленной, тяжелой и мучительной. Она была основана в 1479 году, а последнее публичное сожжение состоялось в 1781 году, но и на этом инквизиция не закончилась. Казни продолжались под руководством Священной канцелярии вплоть до 1826 года. Последним был повешен молодой валенсиец, который во время публичной молитвы вместо положенного «Ave Maria» произнес кощунственное «Слава Богу» — свидетели клялись, что слышали его. Его тело раскачивалось на площади мэра, чтобы все видели.

Фактически только 15 июля 1834 г. испанская инквизиция была официально отменена. Но эдикт о высылке остался в силе, и в течение многих лет после этого в прессе и с кафедры звучали призывы «восстановить нашу любимую инквизицию». Даже к 1890-м годам, когда американцы, кажется, весело танцевали в Sherry's и смеялись над выходками бриллиантового Джима Брэди, испанские фанатики требовали вернуть им инквизицию, а страна, похоже, не понимала, что в ходе своего долгого и трудного процесса инквизиция полностью разрушила Испанию, лишив ее всех ярких перспектив, которые она когда-то имела в годы конкистадоров.

Но инквизиция не умерла, несмотря на то, что в ее основе лежала неосуществимая концепция. Она с фанатизмом взялась за дело, которое нельзя было сделать, за стирание того, что нельзя было стереть, за создание того, что нельзя было создать, за решение проблемы, окончательного или хотя бы частичного решения которой не существовало. Инквизиция, в силу природы породивших ее видений, была бесконечной, и поэтому, когда наступил конец, Испания лежала измученная, истощенная и бессильная.

Апологеты инквизиции и защитники Изабеллы, которая ее учредила, отмечают, что идея инквизиции не была первоначальной для Испании, что испанский вариант был основан на более раннем итальянском, а наказания, которые она применяла, были не более жестокими, чем в других странах того времени. Метод изгнания не был новым. В Англии в 1290 г. евреи были изгнаны из страны на том основании, что они пытались заманить недавно принявших христианство обратно в «блевотину иудаизма». Говорят, что инквизиция была необходима потому, что евреи настолько проникли в испанскую жизнь, что их нужно было удалить, и что с самого начала еврею было ясно, что переход в другую веру избавит его от возможности преследований. Кроме того, утверждается, что евреи, честно признававшие свой иудаизм, никогда не подвергались убийствам, пыткам, тюремному заключению или какому-либо жестокому обращению. Признание себя евреем приводило лишь к тому, что человека лишали имущества, банковского счета и высылали из страны. Но ужасным фактом инквизиции, независимо от ее происхождения и методов, было то, что при всей своей затянувшейся продолжительности она потерпела грандиозное фиаско. Если ее целью было создание однородной Испании, то результат оказался противоположным. Она расколола страну на враждующие и непримиримые группировки.

Конверсо, или новые христиане, быстро заняли важные посты, практически идентичные тем, которые они занимали, будучи евреями: врачи, юристы, финансовые советники знати — должности, на которые их могли устроить только образование и образование. Вместо еврейского заговора теперь казалось, что это заговор новых христиан. Между тем, реальная сила их новой веры, полнота обращения, находилась под большим подозрением — и не без оснований. Человек, крестившийся под дулом меча, часто был не совсем искренен. Когда врачи-конверсо теряли пациентов, звучали старые обвинения, а когда правительство пыталось взять необученных людей, оказавшихся старохристианами, и в одночасье превратить их в блестящих врачей, результаты были столь же плачевны. В более низкой профессии сборщика налогов проявилась еще большая ирония. Когда старохристиане брались за эту работу, на них смотрели свысока, считая, что они выполняют «еврейские» обязанности, а вскоре и вовсе обвиняли в том, что они — евреи в старохристианской одежде. На эту запутанную ситуацию жаловался один из авторов XVII века:

Раньше все, кто занимался сбором податей, были евреями и людьми низкого происхождения; теперь же, когда это не так, люди смотрят на них свысока, как на евреев, даже если они старохристиане и имеют благородное происхождение.

Между старохристианами и новохристианами выросла непреодолимая пропасть неприязни и недоверия. Многие бывшие евреи, очевидно, полагая, что этот переезд обезопасит их от инквизиции, выбрали для себя карьеру священнослужителей, и некоторые из них заняли важные посты в Церкви. Но даже служители Церкви не избежали подозрений в том, что они тайные иудаисты, и до окончания инквизиции сотни монахинь, монахов и монахов были отправлены на костер. Во время одного знаменательного аутодафе в Коимбре, которое продолжалось более двух дней и в котором участвовало более двухсот подозреваемых в иудаизме, жертвами стали монахини, монахини, викарии, священники, каноники, профессора, викарии, а также неповерженный францисканец, который упорно отказывался признать, что он не является благочестивым католиком, за что был сожжен заживо.

Доктрину лимпьезы, или чистоты крови, с самого начала было невозможно проводить в жизнь, поскольку значительная часть испанской знати уже была «запятнана» еврейской кровью, и поэтому она быстро стала не более чем инструментом — мощным инструментом, поскольку это был инструмент шантажа, который любой дворянин мог использовать в борьбе со своими врагами, или церковь могла использовать в своей бесконечной борьбе с дворянством, или один орден внутри церкви мог использовать против другого. Например, в 1560 г. кардинал Франсиско Мендоса-и-Бобадилья, раздосадованный тем, что двух его родственников не приняли в тот или иной военный орден, мелочно и мстительно передал Филиппу II документ, названный впоследствии Tizón de la Nobleza España («Пятно на дворянство Испании»), в котором он «доказывал», что все дворянство Испании имеет еврейское происхождение. Видимо, доказательства кардинала были убедительными, так как «Тизон» стал стандартным справочником инквизиции, который использовался вплоть до XIX в., его доставали, когда требовались новые жертвы, переиздавали и вносили поправки по прихоти каждого издателя — много раз. За определенную плату, конечно, можно было исключить свое имя из этого списка.

Тем временем обращенные по принуждению, озлобленные и обиженные на Церковь конверсо образовали собственную фракцию. Внешне именуемые маррано, они в частном порядке называли себя анусимами — «принужденными» и продолжали исповедовать иудаизм.

Вскоре начались разговоры об «опасности конверсо» и «опасности маррано», и конверсо, опасаясь за свою жизнь, раздували пламя, донося на маррано и друг на друга. В Севилье, одном из главных центров конверсо, новые христиане во главе с Диего де Сусаном, богатым купцом, решили сопротивляться инквизиции. Однако красавица-дочь Диего раскрыла эту тайну своему любовнику-старому христианину, который передал ее инквизиторам, и многие знатные севильские конверсо были преданы суду, осуждены и отправлены на костер.

Это был бесконечный водоворот ненависти и страха. Был распространен список из тридцати семи признаков, по которым можно было распознать иудаиста. С ужасом отмечалось, что некоторые из этих тридцати семи признаков относятся ко всем. Невозможно сказать, сколько маррано было в тот или иной момент времени, сколько из них бежало, сколько осталось. Говорили, что маррано — и, несомненно, это было правдой — работали на инквизицию больше, чем большинство христиан, чтобы сохранить свою маскировку. Как можно было отличить традиционное рвение новообращенного от дымовой завесы и обмана? Никак, и особо ревностный новообращенный был под таким же подозрением и наблюдением, как и равнодушный. Таким образом, инквизиция раскрыла свою основную дилемму: она подозревала даже саму себя.

Когда севильский инквизитор захотел обнаружить дома марранов, он поднялся в субботу на вершину холма и указал на дома, трубы которых не дымили. «Несмотря на сильный мороз, ни из одного из них не поднимается дым, — сказал он. У них нет огней, потому что сегодня суббота».

По мере усиления власти инквизиции росло число беглецов-маррано, а также число обнаруженных и привлеченных к суду иудаистов. В инквизиционном трибунале в Толедо за период с 1575 по 1610 гг. было вынесено 175 приговоров иудаистам. Позднее, с 1648 по 1794 год, их число возросло до 659. Хотя иудаизм был не единственным преступлением, рассматриваемым инквизиционными судами, но, безусловно, самым популярным. Также наказывались тайные мавры (или мориски), виновные в богохульстве, колдовстве, ереси, подстрекательстве к исповеди, а также «те, кто не считает блуд греховным». Интересно отметить, что в то время как число осужденных иудаистов резко возросло, количество лиц, обвиненных в потворстве блуду, сократилось — с 264 в 1575-1610 гг. до всего лишь пяти в 1648-1794 гг.

Тюрьмы Испании заполнялись до отказа, пока не осталось достаточно заключенных для проведения auto-da-fé — буквально «акта веры», — и эти «ауто» быстро стали чрезвычайно популярной формой общественного развлечения. Сегодня это словосочетание вызывает в памяти сцены привязанных к стропилам человеческих жертв, которых сбрасывали на пылающие костры под одобрительные крики кровожадного населения. На самом же деле ауто-да-фе были достаточно спокойными мероприятиями, проводившимися как публичное выражение религиозности и благочестивой справедливости. Фидель Фита, испанец XV века, описывает церемонию, состоявшуюся в воскресенье 12 февраля 1486 г., и мы видим, что это было сдержанное событие:

Все примиренные шли процессией в количестве 750 человек, включая мужчин и женщин... от церкви святого Петра Мученика... Мужчины были все вместе, босые и без обуви, и поскольку было очень холодно, им было велено надеть подошвы на ноги, которые в остальном были голыми; в руках у них были незажженные свечи. Женщины стояли группой, с непокрытыми головами и голыми лицами, без обуви, как и мужчины, и со свечами. Среди них было много видных мужчин, занимающих высокие посты. От лютого холода, от бесчестия и позора, который они терпели от большого количества зрителей (ведь посмотреть на них пришло много людей из других мест), они шли, громко воя, плача и раздирая на себе волосы, несомненно, больше от бесчестия, чем от какого-либо проступка, совершенного ими против Бога. Так шли они в скорби по улицам, по которым проходит процессия Corpus Christi, пока не пришли к собору. У дверей церкви стояли два капеллана, которые совершали крестное знамение на лбу каждого со словами: «Прими крестное знамение, которое ты отринул и потерял, будучи обманут». Затем они пошли в церковь, пока не дошли до эшафота, воздвигнутого у новых ворот, на котором сидели отцы-инквизиторы. Рядом находился еще один эшафот, на котором стоял алтарь, у которого они совершали мессу и читали проповедь. После этого встал нотариус и стал называть каждого по имени, говоря: «Здесь ли?». Кающийся поднял свечу и сказал: «Да». Там прилюдно читали все, в чем он иудействовал. То же самое делалось и с женщинами. После этого им публично назначалось покаяние и предписывалось в течение шести пятниц ходить в процессиях, подвергая свое тело бичеванию пеньковым шнуром, босые, безногие и с головою, и в течение этих шести пятниц они должны были поститься. Было также предписано, чтобы во все дни своей жизни они не занимали никаких государственных должностей, таких как алькальде, альгуасиль, регидор или хурадо, не были государственными подьячими или посыльными, а те, кто занимал эти должности, должны были их лишиться. Также они не должны были становиться менялами, лавочниками, бакалейщиками или занимать какие-либо официальные должности. Они не должны были носить ни шелка, ни багряницы, ни цветных одежд, ни золота, ни серебра, ни жемчуга, ни кораллов, ни каких-либо драгоценностей. Они также не могли выступать в качестве свидетелей. И им было приказано, что если они оступятся, то есть снова впадут в то же самое заблуждение и прибегнут к чему-либо из вышеупомянутых вещей, то будут осуждены на костер. И когда все это закончилось, они ушли в два часа дня.