Гранды. Американская сефардская элита

10. ОШИБКИ И НЕДОРАЗУМЕНИЯ

По мере того, как все больше ашкеназских евреев прибывало из Германии и Центральной Европы, они обнаруживали, что сефардская культура, традиции и формы преобладают среди евреев Америки. Новоприбывшие были приняты в сефардские синагоги, хотя и с некоторым пренебрежением, и стали, так сказать, почетными сефардами. Старая гвардия сефардов недвусмысленно давала понять приезжим, что их возвышенный статус дается им просто так, не будучи заслуженным. Между «новыми» и подлинными сефардами существовала немалая социальная разница, и этому не способствовал тот факт, что «грубо говорящие» (то есть с иностранным акцентом) немцы, считая себя сефардской «голубой кровью» если не по наследству, то по названию, нередко принимались надувать губы и иным образом продвигать себя в социальном плане, что старая гвардия считала крайне оскорбительным. Это был случай титулованного испанца против немца из гетто, американца в третьем и четвертом поколении против иностранца, богатого против бедного, культурного против некультурного. В подобной ситуации неминуемо должна была возникнуть реакция.

Например, в Новом Орлеане общей нестабильности еврейской общины — по-прежнему преимущественно сефардской, но с примесью ашкеназских «чужаков» — не способствовал визит молодого Матиаса Гомеса, одного из двоюродных племянников Даниэля Гомеса. Матиас вступил в спор с молодым человеком ашкеназского происхождения по поводу правильной формулировки цитаты из стихотворения. Казалось бы, пустяк, но не для Матиаса, когда его ашкеназский знакомый назвал его «дураком». Матиас тут же потребовал аристократической привилегии — вызвать его на дуэль. Они сражались из мушкетов на расстоянии сорока шагов, и каждый выстрелил по четыре раза, причем ни один выстрел не достиг цели. Обычно это считается достаточным упражнением, чтобы отменить дуэль, но Матиас настоял на пятом выстреле, который ранил его противника в обе ноги и мгновенно убил самого Матиаса. Однако он добился своего: никто, кроме него, не должен оскорблять гомеза.

Сефарды, пережившие столько ужасов и страха за свою веру во времена инквизиции, говорили, что евреи остальной Европы могут быть евреями, но не очень. Считалось, что им не хватает благочестия, и они легко поддаются христианскому мышлению и христианским методам. В качестве примера можно привести общину Нового Орлеана. В Новом Орлеане все шло достаточно хорошо, пока во главе общины стоял представитель одной из старых испанских семей. Но когда должность главного раввина неожиданно унаследовал немец — что ж, спустя сто пятьдесят лет еврейская община Нового Орлеана все еще помнит, что произошло.

Это был Альберт Дж. «Роли» Маркс, который называл себя «раввином на полставки», а на самом деле зарабатывал на жизнь игрой в южных странствующих театральных труппах. Свое прозвище он получил за то, что одной из лучших его ролей считалась роль Роули в спектакле «Школа злословия». Кроме того, он был несколько ростоватого телосложения, что делало прозвище вполне уместным. Современник однажды охарактеризовал его следующим образом:

Он немного ниже среднего роста, его рост в чулках — около четырех футов и нескольких дюймов. На его лице всегда сияет отблеск хорошего настроения, за исключением тех случаев, когда его мучает подагра (к сожалению, довольно часто), и он является одним из самых добродушных парней на свете.

Актерский диапазон «Роли» Маркса был существенно ограничен его ростом. Особенно ему удавались роли комических стариков, и он был знаменит своей манерой смеяться на сцене. «Увидеть один из его смешков — это будет полезно для сердца», — писал критик об одном из его выступлений. Я говорю «увидеть один из них, потому что ничего особенного не слышно, когда он смеется; он как бы вращает глазами, набивает щеки ветром и вдруг выпускает его наружу, в то же время делает полуоборот, наклоняется, как бы для того, чтобы плюнуть, лукаво подмигивает публике и размахивает тростью — и готово». Он сыграл в таких популярных в то время драмах, как «Губернатор Хертолл», «Старый Смакс», «Эндрю Маклестейн». О его исполнении главной роли в последней из них тот же критик писал

Andrew Mucklestane! Ах, как часто я наблюдал его пародию на этого персонажа, который представляет собой ни больше ни меньше как сентиментального шотландского рыбака, очень доброжелательного в своих чувствах и всегда готового спасти беглых графинь и тонущих детей! И наблюдать за тем, как Роули до седьмого пота вкалывает в «бизнесе» этого персонажа, — удовольствие для всех любителей романтической драмы. Роули вводит в свой спектакль тринадцать падений, и не раз приходилось подпирать сцену, прежде чем она подвергалась его энергичным маневрам.....

Как удалось такому обаятельному шуту стать главным раввином сефардской общины в таком изысканном городе, как Новый Орлеан? Видимо, его добродушие в слабый момент покорило прихожан, и он получил эту должность. Кроме того, он подрабатывал инспектором на таможне и пожарным. Он стал директором благотворительной ассоциации пожарных, помогал ей ставить бурлески и представления для сбора средств, сочинил частушку «Песня пожарного», за что городские власти Нового Орлеана назначили его «Поэтом-лауреатом пожарных».

Однако сефардские старейшины синагоги несколько иначе оценили его выходки и стали называть его «пятном на еврейском духовенстве». Поговаривали, что «Роли» Маркс не соблюдает диетические законы, что он не удосужился сделать обрезание своим сыновьям и что однажды, в праздник Пурим, он оказался слишком занят другими делами, чтобы вести службы. Наконец, во время службы на Рош а-Шана один из пожилых членов общины смело поднялся на ноги и объявил собравшимся, что это позор, что раввином должен быть человек, «который не посвятил своих сыновей в завет Авраама» и который «зверски напился в день смерти двух своих сыновей». Это было слишком даже для доброго характера Роли Маркса. Он стучал кулаками по кафедре и кричал: «Господи Иисусе! Я имею право молиться!»

Было бы проще списать возмутительное поведение Роли Маркса на его «низкое» ашкеназское происхождение, если бы можно было утверждать, что «старые» сефардские члены синагоги в Новом Орлеане все до единого вели себя наилучшим образом. Увы, многие из них вели себя иначе. Так, например, Виктор Соуза, имевший чистые испанские корни с обеих сторон (его мать была Перейрой), обручился с девушкой по имени Роуз Бурдо, католичкой. За 19 дней до свадьбы Виктор принял католическое крещение, и пара обвенчалась у преподобного Антуана в новоорлеанском соборе Святого Людовика. Это не помешало Виктору Соузе через несколько лет быть идентифицированным в церковных записях как «израильтянин», и скандал, связанный с его межнациональным браком, был ничтожен по сравнению с объявлением, последовавшим вскоре после этого, что он и его партнер, Декади Байз — еще один представитель «старой» сефардской семьи, имевшей известные связи в Нью-Йорке и на острове Сент-Томас, — «скрылись и обманули своих кредиторов, которых они позорно обманули». За поимку этой пары предлагалась тысяча долларов или пятьсот долларов за каждого из них, а новообращенный католик был описан в объявлении «Разыскивается»:

Виктор Соуза, еврей, рост около 4 футов 11 дюймов, лицо крупное, нос большой, рот маленький; лицо красное, борода сильная и черная. Д. Байз, еврей, рост около 5 футов 3 или 4 дюймов, лицо полное, в пятнах, сильная черная борода.....

Виктор Соуза был пойман, судим за мошенничество, осужден и отправлен в тюрьму.

Деловая вражда между ашкеназами и сефардами была, пожалуй, самой страшной из всех, несмотря на то, что все эти люди принадлежали к одной, якобы объединяющей их общине. Одна из самых позорных битв в Новом Орлеане произошла между г-ном Соломоном Одлером и г-ном Л.А. Леви-младшим. Одлеры были выходцами из Германии и сделали неплохие деньги на производстве так называемого «азиатского линимента» — патентованного лекарства с девяностопроцентной защитой, рекламируемого «для лечения зубной, головной и других болей». Соломон Одлер также держал магазин кожи и сухих товаров. Господин Леви был одним из нескольких сефардских семей Леви, которые были разбросаны по всему Атлантическому побережью. Ссора произошла из-за шинели.

Некий мистер Филлипс (тоже старый сефард) продавал с аукциона партию льняных пальто и пообещал своему другу Леви, если таковые останутся, купить пальто по той же цене, которую оно принесло на аукционе. После аукциона, когда Леви пришел в заведение Филлипса, чтобы посмотреть остатки, он не смог найти подходящего пальто. Тогда он — похоже, довольно бесцеремонно — обменял одно из оставшихся пальто на пальто, которое ему подошло, из кучи пальто, купленных г-ном Одлером. Затем Леви заплатил Филлипсу за пальто. Когда г-н Одлер узнал о подмене пальто, он был не в восторге. Ведь он не просто так выбирал размер пальто. Поэтому он послал г-ну Леви счет за пальто, который Леви, не видя необходимости платить за пальто дважды, отказался оплачивать. Тогда Одлер предъявил Леви иск о возмещении стоимости пальто, проиграл его и в ярости ворвался к г-ну Леви в его торговое заведение, назвав Леви вором. Леви тут же вызвал Одлера на дуэль, но Одлер надменно отказался, заявив, что Леви «не джентльмен и поэтому не имеет права на удовлетворение». Леви немедленно распорядился напечатать и раздать на улицах листовку, в которой говорилось следующее:

Уведомление для общественности.... С. Одлер грубо оскорбил меня сегодня утром... Я считаю своим долгом в знак справедливости к своей репутации заявить общественности, что мои друзья обратились к указанному лицу за удовлетворением, которое он не предоставил, и настоящим я объявляю его трусом, не джентльменом и недостойным внимания общества».

Буря в чайнике продолжала нарастать. Одлер, не поддавшись на уговоры, дал объявление в газету, в котором требовал ответа:

От меня требуется джентльменское удовлетворение, кому? Я хотел бы спросить — мужчине? Джентльмену? Нет! Тому, кто не может показать себя джентльменом, ибо поступок, в котором он обвиняется мною, не может быть назван поступком джентльмена. Он не джентльмен; достаточно взгляда, чтобы это понять; он прекрасно понимал, когда писал вызов, что не может получить от меня джентльменского удовлетворения, иначе он не стал бы его требовать».

Одлер поместил свое объявление не только в Новом Орлеане, но и — несомненно, чтобы произвести впечатление на своих друзей и родственников — в газетах Нью-Йорка и Филадельфии. Леви, не уступая, добавил город Чарльстон в список городов, в которых он разместил свою рекламу, содержащую подобную неистовую инвективу:

Этот самый Одлер, этот продавец изношенной упряжи, этот торговец помоями, обладающий наглостью и характерной дерзостью, присущей пустякам, называет меня... «вором»... Сол Одлер!!! и не стесняется самой буквы своего имени. Он был и навсегда останется предметом презрения честного человека, знаком отличия для труса, маяком для несостоятельного должника, фонарем для контрабандиста... Ознабурги, итальянские шелковые ватники, старые шпаги и ремни и т.д. и т.п. громко стонут реквиемом по бухгалтерской книге его бедных кредиторов... этот почерневший комок позора... публика должна осудить его за то, что он назвал меня вором, когда он сам так известен как искусный в этом деле.....