Гранды. Американская сефардская элита

По утверждению его сына, цифра в 700 тыс. долл. представляла собой деньги, прошедшие через банковский счет Хайма Саломона и подлежащие выплате правительству США. Эта же цифра была приведена в авторитетных изданиях, таких как «Словарь американской биографии», в очерке о Саломоне, как сумма, которую он «одолжил» правительству. В 1782 г. это была чрезвычайно большая сумма. Саломон не мог быть настолько богат. Если бы он был таким — и, кроме того, содержал свою семью и всех своих европейских родственников, — он был бы, несомненно, самым богатым человеком в Америке. В 1778 г. он бежал из Нью-Йорка и прибыл в Филадельфию, не имея ни гроша за душой. Как за четыре коротких года он мог сколотить такое огромное состояние? Трудно поверить и в то, что уже через год после своего побега он смог лично собрать 240 тыс. долл. для того, чтобы одолжить Джорджу Вашингтону. Семья его жены, Франксы, была богатой, но Рахиль Франкс Саломон происходила из бедной ветви.

Насколько надежным был его сын? Ведь именно от него биографы узнали, что родители Хайма Саломона в Польше были «богатыми». Но все же Саломон счел нужным послать им тысячу фунтов, когда наконец добился успеха, и в своем письме говорил о своих «бедных отце и матери». В своем завещании он указал, что матери завещает золотую цепочку, а престарелому отцу — сумму, достаточную для покупки участка под захоронение.

Несколько лет назад Федерация польских евреев Америки предприняла попытку установить статую в память о Хаиме Саломоне, ссылаясь, в частности, на «Словарь американской биографии», где говорится о его заслугах перед революцией, и заявляя: «Америка не смогла вернуть ему деньги, которые он предоставил, и теперь люди стремятся лишить его посмертной славы». Своей статуей Федерация, конечно же, хотела показать, что польские евреи были в Америке задолго до царских погромов 1881 г. и внесли огромный вклад в ее развитие. Главным «грабителем» посмертной славы Саломона был ныне покойный историк Макс Колер (Max J. Kohler). Колер назвал проект поляков нелепым, и по этому поводу разгорелся гневный разговор. Колер был немецким евреем, и в основе всего этого лежала взаимная антипатия, существовавшая между немцами, приехавшими раньше, и поляками и русскими, приехавшими позже. Проект, сопровождаемый ожесточением, так и не был завершен.

Хейм Саломон был, по его собственным словам, брокером, торговцем государственными облигациями, агентом. 700 тыс. долл., которые, возможно, прошли через его счет за четыре года, не были его деньгами; они принадлежали правительству и представляли собой средства от ценных бумаг, которые он продал, положил на депозит, а затем передал Роберту Моррису. За эти деньги Моррис теперь платил ему кругленькую комиссию — 1/2 от 1%. Хайм Саломон также был щедрым человеком. Даже дальние дяди получали свои гинеи. Он был щедр и по отношению к своим друзьям в Филадельфии, предоставляя необеспеченные ссуды, ссуды без процентов — щедрые до невозможности. После его смерти купцы, которым он ссудил деньги, не смогли расплатиться. Его имущество было признано неплатежеспособным. Его главным кредитором был Банк Северной Америки, банк Роберта Морриса.

Его сын утверждал, что правительство США задолжало Хайму Саломону 354 тыс. долларов, что сегодня с учетом процентов составляет десятки миллионов долларов. По словам сына, от правительства пришло подробное заявление об этом. Правда, сын ждал этого заявления несколько десятилетий после смерти отца и после того, как все документы были уничтожены во время захвата Вашингтона англичанами во время войны 1812 года. Загадочным образом правительство больше никогда не обращалось с этим заявлением. Деньги так и не были выплачены. Документы исчезли.

Но американцы польского происхождения все-таки получили свою статую — не в Нью-Йорке, где они хотели ее видеть, а в Чикаго. И это памятник не одному, а трем людям. Хайм Саломон делит мраморный пьедестал — и, казалось бы, совершенно правильно — с Джорджем Вашингтоном и Робертом Моррисом. Во время открытия статуи президент Франклин Д. Рузвельт обратился к своему помощнику и совершенно невинно спросил: «Я знаю, кто двое других, но кто...?».

Для тех сефардов из старой гвардии, которые ставили под сомнение важность революционной роли Хаима Саломона, всегда существовала точка зрения, что он был «не совсем сефардом», кем-то вроде интервента и похитителя сефардского грома. Однако теперь, когда его статуя гордо возвышается в Чикаго, да еще в такой прославленной компании, на всеобщее обозрение, большинство сефардов предпочитают заявлять о нем — отдавать его полякам кажется слишком плохим решением, — а сефардские родители говорят своим детям: «А ведь он был одним из нас!»