Гранды. Американская сефардская элита

Подобная грубость — «нежнейшая часть» — оказалась слишком большой для такой воспитанной филадельфийской леди, как Ребекка Фрэнкс. Она написала ему короткое письмо, в котором сообщила, что считает его намеки чрезмерно вульгарными и не желает больше вступать в переписку с генералом Ли. Однако он быстро извинился, и Ребекка в конце концов приняла его обратно в свой круг.

Между тем друзья Ребекки, ориентированные на тори и тори, не приносили ее отцу никакой пользы, да и поведение Ребекки не свидетельствует о том, что она хоть в малейшей степени осознавала, какие неприятности доставляет ему. Англичане покинули Филадельфию. Экстравагантная демонстрация Мешианза оставила неприятное впечатление. Общественное мнение ассоциировало Дэвида Фрэнкса с его любящей вечеринки дочерью, и его бизнес начал страдать. Будучи одним из самых крупных торговцев Филадельфии, Дэвид Фрэнкс был логичным выбором на должность комиссара для британских пленных, размещенных в городе. Теперь же тот факт, что он кормил и снабжал британцев, несмотря на то, что они были пленниками Соединенных Штатов, стал рассматриваться против него. В сентябре 1778 г. из-за отсутствия денег он не смог выдать заключенным месячный паек, и под этим предлогом федеральные власти немедленно арестовали Дэвида Фрэнкса и бросили его в тюрьму. Обвинение было предъявлено в измене Соединенным Штатам Америки.

Главным доказательством против него стало таинственное письмо, которое, если оно вообще существовало, никогда не появлялось на суде и с тех пор никогда не появлялось. В письме, якобы написанном его брату Мозесу в Англию, содержались «намерения, враждебные безопасности и свободе Соединенных Штатов». Дэвид Фрэнкс вполне мог быть настроен враждебно не только по отношению к США, но и по отношению к Англии. Соглашение о том, что ему будут платить за кормление и размещение британских пленных, было причудливым. Континентальный конгресс поручил ему эту работу. Но платить ему, согласно его приказу, должны были англичане. Однако англичане, с которыми, возможно, не посоветовались по этому вопросу, проявили определенную неохоту, когда дело дошло до реального возмещения расходов, и к декабрю 1778 г. Фрэнкс оказался в неприятном положении, задолжав своим кредиторам за более чем 500 тыс. обедов, поставленных британским пленным, оказавшимся в руках американцев. Он обратился к англичанам с письмом по этому насущному вопросу. В серии тревожных писем лордам Казначейства он изложил свое положение; лорды просто переслали его сэру Генри Клинтону в Америку, который ничего не предпринял.

В то время как ее отец томился в тюрьме, Ребекка Фрэнкс продолжала посещать вечеринки. На одном из балов появился высокопоставленный американский офицер в ярко-алом плаще, и Ребекка Фрэнкс язвительно заметила: «Я вижу, что некоторые животные наденут львиную шкуру». Эта история была напечатана в газете, где отмечалось, что Ребекка — «дама, хорошо известная в торийском мире». Хотя она могла бы проигнорировать это сообщение, но вместо этого решила выступить с язвительной репликой и в одном из последующих номеров газеты прокомментировала ее:

Есть много людей, которые настолько несчастны в своем поведении, что, подобно собаке в яслях, не могут ни сами наслаждаться невинными радостями жизни, ни позволить другим, без ворчания и рычания, участвовать в них. Поэтому мы часто встречаем в вашей газете намеки и анекдоты о командире, штабе и торийских дамах. Такой способ нападения на персонажей действительно достоин восхищения и не менее вежлив, чем передача клеветы и оскорблений с помощью многозначительных кивков, подмигиваний и пожиманий плечами. Несчастные существа, которые своим подлым поведением ясно показывают, к какому виду животных они принадлежат.

Защищать свои «невинные удовольствия» именно в этот момент, да еще в публичной прессе, кажется бессердечием. Вскоре, однако, дело ее отца было прекращено за недостаточностью улик, и он был освобожден.

Дэвид Фрэнкс продолжал пытаться взыскать с англичан свои деньги и умолял разрешить ему лично отправиться в удерживаемый англичанами Нью-Йорк, чтобы узнать, что можно сделать. Его дочь, писал он, хотела бы сопровождать его и «была бы очень рада посмотреть на Молл или погулять под священными старыми деревьями на Брод-вей». В октябре 1780 г. он был снова арестован за переписку с врагом в Нью-Йорке — что он, несомненно, делал, пытаясь решить свои финансовые проблемы, — и на этот раз его наказанием стала ссылка в Нью-Йорк, чего он и добивался. В конце того же года он и Ребекка покинули Филадельфию в приподнятом настроении.

Ребекка не только гуляла по Бродвею. Она также устраивала вечеринки с британскими офицерами. Капитанская баржа, писала она, была готова на пристани, чтобы отвезти гостей в летний дом генерала Робертсона, расположенный вверх по реке, на торжественный уик-энд. Ее письма были наполнены разговорами о ее кавалерах. Например, о капитане Монтегю — «Такие глаза!» — а на нее всегда производил наибольшее впечатление поклонник, имеющий титул. В какой-то момент за ней ухаживали не менее трех почетных гостей, один из которых имел доход «26 000 фунтов стерлингов в год!». К Нью-Йорку она относилась несколько снисходительно. Ее раздражало, что в Нью-Йорке нельзя выйти на улицу без сопровождения пожилой женщины, это считалось небезопасным. «Мы, филадельфийцы, — писала она, — не зная ничего плохого, ничего не боимся». Качество нью-йоркских развлечений, по ее мнению, было ниже филадельфийских стандартов, а нью-йоркские дамы, по ее мнению, были неразговорчивы и увлекались карточной игрой. В длинном письме к своей сестре Абигайль Ребекка писала

Немногие нью-йоркские дамы умеют развлекать компанию у себя дома, если только они не вводят карточные столы.... Я не знаю ни одной женщины или девушки, которая могла бы проболтать более получаса, и это при том, что речь идет о форме чепца, цвете ленты, посадке обруча или юпона [petticoat]. Я сделаю справедливость, если скажу, что наши дамы, то есть филадельфийки, обладают большей ловкостью в повороте глаз, чем нью-йоркские девушки во всей своей композиции. С какой легкостью я видел, как Чу, Пенн, Освальд, Аллен и тысяча других развлекали большой круг лиц обоего пола, и разговор без помощи карт не был ни флажком, ни малейшим напряжением, ни глупостью.

Здесь, или, правильнее сказать, в Нью-Йорке, вы входите в комнату с формальным реверансом, и после того, как все выяснено, «как дела», «хороший или плохой день», и все эти пустяки закончены, наступает мертвая тишина, пока не раскладываются карты, когда вы видите, как в глазах всех матрон пляшет удовольствие, и они, кажется, обретают новую жизнь».

Ребекка также не преминула высказать свои соленые замечания по поводу привычек ухаживания молодых нью-йоркских дам и джентльменов:

Мисс, если у них есть любимый жених, часто отказываются от игры в карты ради удовольствия заняться любовью, ибо, судя по всему, в наши дни предпочтение отдается дамам, а не джентльменам. Здесь, как я полагаю, всегда високосный год. Со своей стороны, привыкший к совсем другому образу поведения, не могу не выказать удивления, а может быть, и невежества, когда вижу, как дама выделяет своего любимца, чтобы склониться почти в его объятиях на ассамблее или в игровом доме (что, даю честь, я слишком часто видел и у замужних, и у холостых), и слышу, как дама признается в пристрастии к мужчине, которого она, возможно, не видела три раза. Эти женщины говорят: «Ну что ж, заявляю, такой-то джентльмен — восхитительное создание, и я могла бы полюбить его за своего мужа» или «Я могла бы выйти замуж за такого-то и такого-то». И скандал говорит о том, что в отношении большинства тех, кто был женат, ухаживания сначала исходили со стороны дамы. Или она заводила друга-мужчину, который знакомил ее с ним и отдувался за нее. Это действительно так, и со мной они теряют половину своего очарования; и я думаю, что было бы больше браков, если бы был принят другой способ. Но они сделали мужчин такими нахальными, что я искренне верю, что самый низкий прапорщик считает, что достаточно попросить и получить, достаточно красного мундира и нарядного эполета, чтобы завладеть женским сердцем».

Ее оценки современниц были откровенны и сплетничны. О мисс Корнелии Ван Хорн Ребекка писала:

По характеру она такая прекрасная девушка, какой вы никогда не видели, с большим количеством хорошего настроения и здравого смысла. Ее лицо, на мой взгляд, слишком крупное для красавицы (и все же я неравнодушна к маленьким женщинам). У нее очень хороший цвет лица, глаза и зубы, большое количество светло-каштановых волос (Entre nous, девушки Нью-Йорка превосходят нас, филадельфийцев, в этом отношении и в своей форме), а также милый лик и приятная улыбка. О ее ногах, как вы желаете, я ничего не скажу; они у нее Van Horns и то, что вы бы назвали Willings.[14] Но ее сестра Китти — красавица семьи, я думаю, хотя некоторые отдают предпочтение Бетси.... Форма Китти во многом в стиле нашей восхитительной миссис Галлоуэй, только выше и крупнее, цвет лица очень тонкий, а волосы самые прекрасные, какие я когда-либо видел. Ее зубы начинают разрушаться, что характерно для большинства нью-йоркских девушек после восемнадцати лет, а манеры очень элегантны.

Но больше всего внимания Бекки Фрэнкс уделяла мужчинам и вечеринкам. «Вчера, — писала она, — гренадеры устроили скачки на Флэтлендсе (Лонг-Айленд), и после обеда этот дом кишел кавалерами, причем очень нарядными. Как бы мне позавидовали девушки, если бы они подглядели, как меня окружили». Через полгода после написания этой книги Ребекка вышла замуж за одного из своих красавцев, титулованных сватов, сэра Генри Джонсона. Американская революция погубила ее отца. Ему так и не удалось получить хотя бы часть денег, причитавшихся ему от англичан, и в более поздние годы Дэвид Фрэнкс, судя по всему, выживал, получая небольшие займы от Майкла Гратца, одного из своих соотечественников-сефардов в Филадельфии.

Но его дочь заключила блестящий брак и, судя по всему, в более поздние годы также изменила свою политику. В 1816 году, после того как Англия проиграла и революцию, и войну 1812 года, Ребекку, теперь уже леди Джонсон, посетил в Лондоне генерал Уинфилд Скотт, лихой герой последней войны — генерал в возрасте двадцати восьми лет. Она потеряла внешность, но не энтузиазм, и сказала Скотту: «Я превозносила своих мятежных соотечественников! Дай Бог, чтобы и я была патриоткой!».

Ребекка и ее сестра Абигайль были ответственны за то, что фамилия Франков вошла в высшее общество по обе стороны Атлантики. Потомки Ребекки, Джонсоны из Бата, составляют пэрство Берка, а также офицерский корпус британской армии. Из девяти ее внуков трое были генералами, один — генерал-майором, один — генерал-лейтенантом, двое — полковниками, один — капитаном. Девятый стал епископальным священником.

Абигайль тем временем вышла замуж за Эндрю Гамильтона, юриста, о котором говорят, что «все филадельфийские юристы смотрят на него как на образец для подражания». Помимо американских Гамильтонов, на которых не стоит чихать, ее родословную украсили такие внушительные имена, как сэр Томас Вичкот; достопочтенный Генри Кэмпбелл Брюс, лорд Абердар; Орландо Бриджмен, пятый граф Брэдфорд; сэр Роберт Эдвард Генри Абди, пятый баронет; Алджернон Генри Стратт, третий барон Белпер; Альберт Эдвард Гарри Майер Арчибальд Примроуз, шестой граф Розбери; и Эдвард Кенелм Дигби, одиннадцатый барон Дигби. Список потомков Абигайль Фрэнкс дополняет бывшая миссис Рэндольф Черчилль, а также фактическое вступление в королевскую кровь, которое произошло, когда леди Лавиния Мэри, дочь карла Розбери, вышла замуж за Бернарда Мармадьюка Фицалана Говарда, шестнадцатого герцога Норфолка.