Тоталитаризм и вероисповедания

Но вернемся к советской внешней политике. В 1921-1922 годах Ленин и его сподвижники наконец поняли, что в непосредственном будущем революции, во всяком случае,

380

коммунистической, не бывать. Но для нормализации отношений с некоммунистическим миром камнем преткновения явился Коминтерн, поддерживавший подпольные отношения с прокоммунистическими профсоюзами, требовавший от них забастовок, промышленных беспорядков и саботажа (правда, после III конгресса призывы к крайним действиям были приглушены). Советские дипломаты пытались убедить западные правительства, что Коминтерн — частная общественная организация, почти случайно имеющая свое центральное управление в Москве, но, мол, советское правительство не несет никакой ответственности за его деятельность. Одновременно наркоминдел Чичерин уговаривал Ленина отойти от официального участия в Коминтерне. Но обычно такой прагматичный Ленин не мог даже формально отречься от своего детища: «О моем и Троцкого выходе из исполкома Коминтерна не может быть и речи», — писал Ленин Чичерину. По словам Ленина, такой акт будет воспринят на Западе как признак слабости Советской страны[4].

Тем не менее время и исторические реалии брали свое. Советский Союз волей-неволей постепенно превращался в государство своеобразного национального коммунизма, как бы противоречиво это не звучало. Ведь согласно Карлу Марксу социалистическую революцию должны были проводить самые грамотные и передовые рабочие в стране с развитой промышленностью, в которой промышленный пролетариат должен составлять большинство населения. Ничего такого в России первой половины XX века не было. Получался парадокс: в передовых промышленных странах с наиболее грамотным рабочим классом революции не происходило, и подавляющее большинство рабочих не стремилось к созданию у себя социалистического «рая», а вот малограмотный пролетариат России каким-то «шестым чувством» понял всю «правду» социализма-коммунизма. Следовательно, российский пролетариат, несмотря на отсутствие соответствующего образования, показал себя самым передовым рабочим классом мира. Да и сталинская доктрина возможности

381

построения социализма в одной стране логически вела к такому эксклюзивному национализму или российско-советскому шовинизму с элементами, перекликающимися с такими учениями, как панславизм Данилевского. Сознательный поворот к такому национализму, уродливо совмещаемому с уничтожением национальной культуры, религии и лучших мыслителей, литераторов и художников страны, произойдет лишь во второй половине 1930-х годов, но логика этого поворота — в историческом факте провала марксистских революционных прогнозов и в узком дуализме марксистской «диалектики», которая признавала лишь две силы в историческом развитии общества — эксплуататоров и эксплуатируемых, оставляя советским вождям выбор лишь из двух альтернатив — публичного признания Лениным ошибки всего затеянного им предприятия и ухода в отставку (унося как можно скорее ноги из страны, чтобы не быть разорванным на части обманутым пролетариатом) или игнорирования факта провала марксовых предсказаний и сохранения власти из соображений властолюбия, маневрируя жупелом идеологии так и сяк, подкрепляя это террором. Особой честностью ни Ленин, ни его последователи не обладали, а у власти они хотели остаться любой ценой. Этой ценой был путь, который неизбежно и логически привел к «ползучему национализму» и изоляционизму, что, казалось бы, полностью противоречило поведению государства, стремящегося к мировой революции. Забегая вперед, скажем, что именно этот национальный коммунизм с претензиями превосходства собственных народов над народами некоммунистических стран достиг своего апогея после Великой Отечественной войны и стал характерным явлением всех послевоенных коммунистических режимов — от Югославии до Китая, Кубы и теперь уже развалившихся коммунистических режимов Африки.

III конгресс Коминтерна летом 1921 года проходил на фоне провала попытки совершения в Германии большевистского переворота в марте того же года. Прагматизм Ленина на этом конгрессе разочаровал западных коммунистов, настроенных весьма воинственно и революционно, предполагая, что весенняя неудача ничего не меняет и что надо готовиться к очередной революционной попытке. Ведь эти западные коммунисты

382

по указу Москвы совершили расколы в соцпартиях, стали меньшинствами среди социалистов — все во имя того, чтобы под руководством единственной партии победившего социализма идти к мировой революции. А тут Ленин говорил, что для мятежей теперь не время. В условиях НЭПа и необходимости передышки для Советской страны для восстановления ее промышленности и сельского хозяйства Ленин искал пути расширения торговли с Западом и временного замирения. Хотя Ленин до конца своих дней считал «последний и решительный бой» с капиталистическим миром неизбежным, он видел его в некоем отдаленном будущем. При всех своих похвалах в 1921-1922 годах в адрес «ноу-хау» капиталистов и наставлениях пролетариату учиться у капиталистов, Ленин считал их такими же циниками, как он сам, и поэтому относился довольно безразлично к депешам Чичерина о невозможности наладить нормальные дипломатические отношения с Западом при наличии Коминтерна с его подрывной деятельностью и того факта, что глава советского государства руководит этой самой подрывной организацией. Ленин был озабочен в гораздо большей степени международной торговлей Советского государства, чем дипломатическими отношениями. Считая же капиталистов циниками-прагматиками, Ленин изрек свои крылатые слова о том, что капиталисты столь жадны, что последний капиталист на свете продаст большевикам веревку, чтобы задушить ею предпоследнего капиталиста. Ветеран американской советологии профессор Джордж Кеннан сформулировал это ленинское отношение к капиталистам в следующей воображаемой цитате воображаемого советского дипломата:

«Мы вас презираем. Мы считаем, что ваши правительства следует смести с лица земли как мусор, а вас лично уничтожить как особей.... Но поскольку мы пока недостаточно сильны, чтобы уничтожить вас физически ... мы хотим, чтобы вы с нами торговали; мы хотим получать от вас субсидии; мы желаем получить у вас преимущества полноценного дипломатического признания, ни в чем не уступающего тем преимуществам, которые вы предоставляете друг другу. Возмутительные требования, вы скажете? Возможно. Тем не менее вы их примете ... потому что вы — рабы капиталистических

383

аппетитов... Там, где пахнет барышами, у вас исчезают гордость и принципы... вы будете закрывать глаза на наши усилия по вашему уничтожению и будете соревноваться друг с другом по оказанию нам услуг ... вы будете делать то, что мы захотим, до тех пор, пока мы не будем готовы вас прикончить... Вы, при вашей жадности, предоставите нам средства для вашего же уничтожения...».

И слова Ленина, и воображаемая цитата были вполне в стиле понимания Марксом капитализма, но, если Марксу еще можно простить, что он не заметил зарождавшихся в его время корпораций, свидетельствовавших о том, что капиталисты вполне способны к солидарности и сотрудничеству между собой, а не только к перерезыванию друг другу глоток, то в эпоху Ленина не заметить этих процессов и не сделать из них соответствующие выводы было уже совсем непростительно. После отказа Ленина расплачиваться с западными должниками за кредиты царской России, призыв его к западным предпринимателям инвестировать в Россию нашел очень вялый отклик. Капиталисты оказались, если не принципиальнее, чем они представлялись Ленину, то уж, во всяком случае, умнее и дальновиднее.

Но коснемся теперь советской внешней политики, в основном уже сталинского периода. III конгресс Коминтерна принял политику единого фронта коммунистов с другими левыми партиями, что было принято западными коммунистами очень болезненно и с протестами. IV конгресс Коминтерна прошел в 1922 году весьма бесцветно. Это, кстати, был последний конгресс с участием Ленина, который всех, особенно иностранцев, поразил свей бесцветностью и физической слабостью — явно дни его были сочтены. V конгресс в 1924 году дал резкий крен влево. На нем было принято постановление воздерживаться от объединенных фронтов сверху, поскольку социалистические партии являются не рабочими партиями в чистом виде, но «третьей партией буржуазии». Немецкие коммунисты с чисто германской дотошностью после этого съезда принялись «очищать» свою партию от всевозможных «оппортунистов». На фоне этих чисток возникла частная «армия» немецких коммунистов, так называемый Рот фронт («Красный фронт»), который при

384

всяком удобном случае вступал в рукопашную с так называемыми реакционерами. Боркенау утверждает, что позднее краснофронтовцы стали ядром гитлеровского СА (штурмовики) по аналогии с русскими черносотенцами, многие из которых примкнули к ленинской Красной гвардии в 1917 году. Сталин не был поклонником частых конгрессов, особенно с участием иностранцев, что было неизбежно в отношении Коминтерна. И вот следующий VI конгресс Коминтерна собирается в Москве только в 1928 году. Это необычно длительный конгресс, продолжавшийся с 17 июля по 1 сентября 1928 года. Конгресс проходил на фоне разгрома китайских коммунистов силами Чан Кайши. Поскольку блок коммунистов с Гоминданом был делом советской политики и распоряжений Коминтерна, 180-градусный поворот Чан Кайши от тесного союза с СССР и декларируемой близости к коммунистическим идеалам к национализму и пробританским позициям был страшным ударом для Коминтерна и его политики народных фронтов. Поскольку это была политика правых коммунистов, политика эпохи НЭПа, то провал этой политики как нельзя впору ударил по Бухарину и его сторонникам, в пользу «левеющего» Сталина и его направленности на сворачивание НЭПа. Коминтерн принял резолюцию отказа от народных фронтов. А новое «революционное» направление Коминтерна приведет к запрету какого-либо сотрудничества коммунистов с немецкими социал-демократами и упростит приход к власти Гитлера. Для внутреннего фронта Сталин воспользовался удобным для него настроением делегатов Конгресса и запустил среди иностранцев кампанию клеветы против председателя Коминтерна Бухарина. Главными врагами коммунистов теперь были объявлены резолюциями конгресса правые реформисты внутри компартий (тот же Бухарин!), социал-демократы, и особенно их левое крыло, которое прикидывается друзьями коммунистов, но «на самом деле являются самыми опасными врагами коммунизма и диктатуры пролетариата»[5]. Совершенно высосанной из пальца была резолюция, утверждавшая, что в мире начинается

385

новый революционный подъем. Все это во внутриполитической редакции претворялось в сворачивание НЭПа, начале кампании раскулачивания и подготовке к террору 1930-х годов. Уже в ноябре 1928 года, выступая на пленуме ЦК, Сталин обрушился на левых и правых коммунистов. «Левые, — сказал Сталин, — кричат: "Бей середняков и кулаков!", правые кричат: "Дать кулаку возможность свободного развития!"». Так Сталин снова и снова становился в позу уравновешенного центриста, противника крайностей, на самом деле готовя крайне левую программу коллективизации и индустриализации. Чтобы заткнуть рот Бухарину и прочим «постепеновцам», Сталин поднимает в 1928 году истерику угрозы войны с Англией, используя для этого разрыв британским правительством дипломатических отношений с СССР, чтобы повернуть государственный корабль в пучину чисток, ликвидации крестьянского хозяйства, создания «архипелага ГУЛАГа», чтобы иметь бесплатную рабскую силу для его гигантских строек и т.д. Как указывает Боркенау, 1934 год был годом перелома, а на практике годом фактического уничтожения Коминтерна. Сталинская фантазия угрозы войны заставляет Коминтерн полностью переориентироваться на блоки с «буржуазными» партиями: