Тоталитаризм и вероисповедания

Глава 5. Предреволюционное столетие в России

«Совершенно враждебна свободе философия Гегеля. Бог на стороне личности, а не миропорядка и всеединства». Из книги II. Бердяева «О рабстве и свободе человека».

91

Вышеприведенные слова Бердяева мы избрали в качестве эпиграфа к этой главе не случайно, ибо Гегель философски «поработил» всю Европу на добрую сотню лет, в том числе и философскую мысль в России, в значительной степени и славянофилов, не говоря уже о Марксе и прочих социалистах. Противостояли гегельянскому историческому детерминизму и своеобразному коллективизму («усовершенствованному» Марксом и его преемниками) экзистенциалисты: сначала датский мыслитель Кьеркегор (забытый вскоре после смерти в XIX веке), Достоевский, особенно в лице Ивана Карамазова, возвращающего «билет в [гегелевский] рай», протестуя против покупки его через «слезинки младенца», затем «раскопавшие» Кьеркегора экзистенциалисты XX века: Бердяев, Ясперс, Хайдеггер и др. Как мы указывали выше, гегельянство — это не только отвлеченная философия, но и некая программа подавления личности «железными законами» истории, логически не оставляющая места для свободы личности. Поскольку, как писал Бердяев, русские отличаются от западных европейцев тем, что, приняв ту или иную философскую школу, догматизируют и превращают ее в религию, гегельянство в марксистско-русской редакции обратилось семью десятилетиями тоталитарного большевистского террора и духовного порабощения. Взглянем теперь на некоторые факторы, способствовавшие победе большевизма в России.

92

Американский политолог Пэйн в своей книге «Фашизм»[1] пользуется термином протофашистская или предфашистская культура. Под этим термином он имеет ввиду наличие в стране таких факторов как: национальная озлобленность или обида в связи с проигранной войной, несбывшихся надежд народа и обещаний правительства, с одной стороны, а с другой — рост в стране элементов, отрицающих приоритет гражданских прав в обществе, проповедующих единоличную диктатуру, якобы способную построить рай на земле, классовую или расовую борьбу, ненависть к тем или иным категориям населения. Наличие таких элементов и определяет путь страны к тоталитаризму (в его книге речь идет о фашизме и нацизме, но этот термин не менее применим к коммунизму и прочим видам тоталитаризма). Взглянем теперь с этой точки зрения на Россию накануне победы большевиков.

В беспокойный XX век Россия вступила в состоянии глубокого внутреннего кризиса, противоречия между происходившими коренными экономическими переменами, почти столь же быстрыми сдвигами в общественном мышлении и настроениях, с одной стороны, а с другой — отсталостью деревни, массовой неграмотностью и консервативно-патерналистским менталитетом власть придержащих кругов: бюрократии и монархов, которые смотрели на страну и ее население чуть ли не как на свое личное хозяйство.

Проблемы России уходят и в далекое историческое прошлое, и в ее геополитику.

Малозаселенность ее необъятных просторов, незащищенность и неопределенность ее границ из-за отсутствия таких естественных рубежей как горы и моря — характерные, например, для большинства западноевропейских стран — как бы подсказывали структуру сильного централизованного государства с почти безграничной властью ее правителя. Опять нее безграничность и малозаселенность российских равнин как бы звала русского человека к бродяжничеству, уходу подальше от жесткой власти князя, подальше от тягот, повинностей и налогов. Это способствовало, с одной стороны, колонизации новых территорий —

93

донские и кубанские степи, волжско-уральские земли, а оттуда и бескрайняя Сибирь открывалась нашим землепроходцам. С другой стороны, эта ненадежность «человеческого материала» (как сказали бы марксисты) заставляла правительство принимать все более крутые законы и меры против расползания его граждан, закрепощать крестьян, создавать служилое дворянство, которое по-своему тоже становилось крепостным по отношению к государю. Так, к XVII веку сформировалось служилое или общекрепостное государство.

Процесс становления русского государства между X и первой половиной XIX столетий был обратно-пропорциональным западно-европейским странам. Так, Киевская Русь не знала крепостничества — было сравнительно небольшое количество рабов, в основном пленников, а также попавших в кабалу разорившихся крестьян, но основная масса крестьян-смердов состояла из свободных землепашцев[2]. Древнерусское государство было в основном государством торговым («из варяг в греки»), коммерческим, что видно и из статей «Русской правды». А торговля требует свободы передвижения, подвижности общества. В ту же эпоху в Западной Европе господствовал феодализм, то есть строгая вертикальная структура иерархии зависимостей с крепостным крестьянством. И наоборот, приход Нового времени (где-то с XVI века) на Западе отмечается началом процесса постепенного распада крепостничества и появления свободного крестьянства, в то время как Россия входит в новые времена, вводя и все ужесточая крепостничество, окончательно утвержденное «Соборным уложением» 1649 года. Эта противоположность процессов у нас и в Западной Европе диктовалась проблемой относительного перенаселения на Западе и «недонаселения» в России: закрепощение требовалось для удержания населения в центральной части страны, необходимого как для защиты границ, так и для уплаты налогов, возделывания земель служилого дворянства, занятого на государственной

94

службе, необходимой для существования и безопасности государства.

Как известно, освобождение крестьян от крепостной зависимости произошло в России в 1861 году — на 12—13 лет позже Австро-Венгрии, лет на 80 позже Франции и лет на 200-250 позже Англии и Голландии. Не случайна хронологическая связь между временем распада крепостничества и развития торгового, а затем и промышленного капитализма. Первыми ведущими торгово-промышленными обществами Европы в Новое время становятся те же Англия и Голландия, затем Франция и значительно позднее Пруссия и другие германские княжества. Параллельно идет и превращение этих стран из абсолютных в конституционные монархии (или республики): Англия и Голландия в XVI-XVII столетиях, Франция — менее удачно и большой кровью — в XVIII — начале XIX столетия и т. д. У нас же, как мы знаем, Петр насаждает фабрики, заводы и шахты на базе крепостного труда, закрепляя и ужесточая крепостничество, которое достигает своего апогея в смысле бесправия крестьян в эпоху Екатерины II, либерализм и мнимое свободолюбие которой в это время воспевают Вольтер и Дидро.

Окно в Европу Петр прорубил весьма выборочно. Увлекаясь Голландией, он, однако, перенес в Россию не английские и голландские зачатки демократии и даже не их рыночные системы, а прусскую муштру. Петр был классическим тоталитаристом. Главной чертой в реформах Петра, как пишет о. Георгий Флоренский, было не западничество, — западниками были и его отец, царь Алексей Михайлович, и брат его Федор, и сестра Софья, и все ведущие государственные мужи конца XVII века. Главная суть реформ была в их тоталитарном характере, в стремлении Петра поставить все и вся на службу государству, лишить человеческую личность и общественные структуры любых признаков автономии. Петр просто «усовершенствовал» Московское служилое государство да еще прибавил к этому всеобщему закрепощению Церковь, превратив ее из партнера государства по образу византийской симфонии[3], в слугу, по образу и подобию протестантской

95

Пруссии, создав из России то, что немцы называют Polizeistaat, то есть полицейское государство, серьезно подорванное впоследствии великими реформами Александра II и еще глубже «Манифестом 17 октября» 1905 года, но остатки этого полицейского государства просуществовали до февраля 1917 года, а затем расцвели таким бурным цветом под властью большевиков, о чем Петр мог только мечтать.

В какой-то степени можно говорить, что «революция» Петра Великого и ее непосредственные последствия были реакционными[4], задержали, а не ускорили некоторые процессы развития в русском обществе. Так, если крепостное право было юридически установлено в 1649 году, в самом начале царствования Алексея Михайловича, то к концу того же царствования было уже не менее двух проектов освобождения крестьян — Ордина-Нащёкина и его ученика князя Василия Голицына, причем проект Голицына был очень близок к закону 1861 года, а в некоторых отношениях даже опережал его. Вместо того чтобы воспользоваться идеями Василия Голицына, которого иностранные послы считали одним из самых образованных и блестящих европейцев, Петр его сослал за близость к ненавистной ему Софье. Положение крепостных при Петре ухудшилось, а для поверхностно европеизированного петровского дворянства, как пишет Ключевский, русское крестьянство было более-менее тем, чем были индейцы для европейских колонистов в Америке. Тема несправедливости крепостничества поднимается лишь к концу века Радищевым.

Самонадеянный рационализм «Века просвещения» потонул в крови Французской революции, и ветрогонное наше дворянство, получив к тому же жестокий урок Пугачевщины,

96

начало призадумываться над смыслом жизни. Блестящий век Екатерины II сменился мрачным мистицизмом ее сына Павла I и романтическим мистицизмом Александра I, сопровождавшимися появлением и ростом в высшем свете масонства, розенкрейцерства и различных видов сектантства — великосветского и народного. Воспитанники «Века просвещения», считали «Ведомство православного исповедания»[5] уделом безграмотных крестьян, а богоискатели из низших слоев не видели духовного защитника и выразителя своих чаяний в официальной Церкви, скованной государством и неизменно поддерживающей крепостническое государство, и шли в народные секты или независимое от государства старообрядчество. Как бы то ни было, но с конца XVIII века историческая национальная совесть начинает пробуждаться. Крепостное право, как система осуждалось уже и ранее с высоты императорского престола — Петром как-то невзначай в записке Сенату было сказано, что крепостное право следовало бы когда-то отменить, как некое пожелание дальнего прицела. И Екатерина II в своем знаменитом «Наказе» (1767) осудила крепостничество, спутав его с рабством. Но только при Александре I делаются первые попытки — вводится «Закон о вольных хлебопашцах». Отмена крепостного права обещана и в программах декабристов. В общественное сознание внедряется и распространяется понимание несправедливости лишения целой категории людей личной свободы и становится ясно, что отмена крепостного права лишь вопрос времени. Тут следует указать на некоторую закономерность стабильности, безопасности государства и свободы его граждан. Не случайно первые планы отмены крепостного права появляются во второй половине XVII века одновременно с некоторой стабилизацией и укреплением государства, когда, казалось бы, уже не стоял вопрос быть или не быть Российскому государству. Важным шагом к свободе была отмена Петром III в 1762 году обязательной государственной службы дворянства и связанный с ней манифест Екатерины II «О вольностях дворянских» (1785). В результате впервые в русской истории начинает