Тоталитаризм и вероисповедания

97

формироваться прослойка людей досуга и вольных профессий — то, что позднее будет называться интеллигенцией, — без которой не может развиваться культура. Как пишет Ключевский, если бы не было этого манифеста, Пушкин был бы лишь каким-нибудь гвардейским офицером, который, покоряя девиц, писал бы им стишки в дневниках.

Пока господствовала московско-петровская система всеобщей трудовой обязанности, крепостное положение крестьян имело свое нравственное оправдание: крестьянин был прикреплен к помещику, должен был своим трудом обеспечивать ему возможность служить государству. С отменой обязательной службы дворян эта структура рушилась, оправдания крепостному праву не было больше никакого. С другой стороны, и выше названный манифест свидетельствовал о достаточной прочности государства, могущего себе позволить роскошь существования свободных граждан. Все это и толкало общественное мнение на путь к свободам.

После ликвидации континентальной блокады с падением Наполеона открылась колоссальная пропасть между порожденной Петром I российской промышленностью, опиравшейся на крепостной труд, при минимальной оснащенности машинами, и фабриками и заводами Англии, оснащенными машинами на паровом ходу и пользовавшимися наемным, а не крепостным, трудом. В XVIII веке Россия была ведущим экспортером железа и угля, снабжая ими и Англию. Теперь же она оказалась неконкурентоспособной. Дворянско-крепостнические мануфактуры глохли. Выдерживали конкуренцию и развивались только предприятия купцов из крестьян, в большинстве своем крепостных на оброке, занимавшихся отхожим промыслом. По мере роста предприниматели нанимали рабочих из оброчных же или свободных крестьян, а платный труд заставлял их оснащать свои предприятия машинами. Почти все эти предприниматели-купцы были старообрядцами[6]. Коротко говоря, в XIX веке к нравственно-

98

гуманитарным аргументам против крепостничества прибавились и экономические — крепостническая экономика вела к стагнации и отставанию.

Мы уже говорили о волне романтического национализма, захлестнувшей Европу после Французской революции, и разочарования в рационализме. Национализм, в свою очередь, связан с народничеством, с идеализацией национальных традиций, особенностей, отличающих свою нацию от других. Пробуждение германского национализма, вызванного обидой на то, что разъединенные на мелкие государства немцы были запросто разгромлены Наполеоном, испугало западных славян, находившихся в составе германских земель, не без основания опасавшихся, что единая националистическая Германия сомнет и ассимилирует западное славянство. Так возникает панславистское движение, взиравшее с надеждой на Россию как на свою спасительницу, которая смогла бы стать во главе некой славянской федерации. Как мы знаем, ничего из этого не вышло. Вместо защиты славян Россия спасла Австрию в 1849 году, разгромив своими войсками восставших венгров, за что Австрия «отблагодарила» Россию враждебностью к ней во время Крымской войны с угрозой вступить в антироссийскую коалицию, если бы Россия не пошла на невыгодный для нее мир. Кроме того, Австрия вела активно антирусскую политику на Балканах во все последующее время вплоть до 1914 года.

Эхо европейских национализмов воплотилось в России эпохи от Николая I до Николая II в нескольких «ипостасях».

99

Первой ипостасью был весьма искусственный государственный национализм времени Николая I, воплощенный в лозунге «Православие, самодержавие, народность», выдвинутый масоном Уваровым, который, кстати, писал свои доклады на французском языке, а что касается народности, с которой обычно отождествляется именно простой народ, крестьянство, как связанное с землей-почвой, то эта народность все еще пребывала в крепостной зависимости от тех же франкоговорящих уваровых! Православие именно в эпоху Николая I было окончательно взято в тиски обер-прокурорами — масоном Нечаевым и воспитанником иезуитов графом Протасовым — со своим бюрократическим аппаратом, весьма этими двумя обер-прокурорами расширенным и усиленным. Между прочим, денежные оклады этих бюрократов шли из церковного бюджета, во много раз превышали доходы духовенства и ложились тяжелым бременем на весьма скудные церковные ресурсы. Да и термин самодержавие со времени петровской секуляризации был неверен. Самодержавная государственность была теократической православно-центричной. Петровские реформы сменили самодержавие на абсолютизм, при котором предметом лояльности становится династия, классически выраженная французским королем Людовиком XIV: «Франция — это я». Беда России и в том, что перенял Петр этот самый монархо-центричный абсолютизм в момент, когда в Западной Европе он был уже на исходе: в Англии остатки абсолютизма были ликвидированы бескровной революцией 1688 года, Голландия была какой-то смесью конституционной монархии и республиканской федерации суверенных провинций, во Франции с абсолютной монархией разделалась Великая французская революция, хотя кратковременно она и была восстановлена Наполеоном. Как мы уже говорили, на смену монархо-центричности — в значительной степени как следствие Французской революции — пришла народо-центричность, а с этим и национализм, идеализация своей нации, как чего-то особенного и уникального. Вот Уваров — человек, несомненно, умный — почувствовал, что чистая монархо-центричность является уже анахронизмом, и выдвинул вышеупомянутый «треххвостый» лозунг, ставший официальной идеологией Российской империи вплоть до ее развала.

100

Лозунг был фальшивый своей лицемерностью — как в связи с реальным статусом в стране православия и народности, так и в связи с тем, что на самом деле объектом лояльности оставался абсолютный монарх, правивший без представительств от остальных двух частей «треххвостки». Что касается национализма, то он начал проявлять себя раньше на западных рубежах страны, чем в Великороссии. Речь идет, конечно, о польских восстаниях 1830 и 1863 годов, о национализме финском, а также об украинском «Кирилло-Мефодиевском братстве», явлении Шевченко и появлении в австрийской Галиции двух украинских движений — русофильского и националистического. Несколько позднее появляются движения пантюркизма среди татар, грузинского и армянского национального автономизма.

Надо сказать, что самому Николаю I какой бы то ни был народнический национализм был совершенно чужд. Заседания его Комитета министров проходили на французском языке, ибо некоторые министры не знали русского. Николай I был, наверное, единственным монархом в Европе, который все еще верил в идею Священного союза, учрежденного его старшим братом на Венском конгрессе 1815 года. Николай по своему мировоззрению был прежде всего царем служилого дворянства, национальность которого была ему безразлична, с единственным исключением — поляков после восстания. Национализм его был чисто государственническим: необходимо мощное государство, чтобы наводить порядок в Европе, не допускать восстаний и революций. Такому национализму он содействовал, открыв первую в России кафедру русской истории в Московском университете специально для Погодина — националиста-государственника, преклонявшегося перед Петром Великим, как и сам Николай I, воображавший себя продолжателем дела Петра[7].

Начало народническому национализму как движению положили в те годы славянофилы. Они были монархистами, но

101

это был не монархизм Николая I. Они осуждали Петра за его пренебрежение русской стариной, за превращение церкви в государственное ведомство, за уничтожение последних элементов соборности, ликвидацию как земских, так и церковных соборов и наконец за вмешательство России в ненужные, но кровопролитные европейские династические войны. Вообще они осуждали политическую и военную агрессивность, внешнее расползание страны, благодаря чему слишком мало внимания обращалось российскими правительствами на внутреннее благоустройство, на уровень жизни, просвещение, культуру народа. Они осуждали крепостное право (вернее, бесправие)[8]. Славянофилы считали, что царь должен быть глашатаем народных чаяний, а для этого должно быть какое-то народное представительство, чтобы нужды народные доходили до царя, чтобы царь советовался с народом. Славянофилы по этой же причине были сторонниками свободы слова, собраний и печати. Наконец они требовали восстановления независимости и соборной структуры церкви. Все это было чуждо Николаю I. Журналы славянофилов преследовались и закрывались цензурой. Свои произведения Хомяков и другие славянофилы были вынуждены публиковать за рубежом.

Как бы ни был Николай I чужд классического национализма, сделав на него ставку (руками и мозгами своего министра просвещения Уварова), надо было идти дальше. В национальном государстве должен быть только один государственный язык. Какой? Естественно, язык главной нации, то есть русский. Значит, служить царю на немецком или французском, а тем более татарском или грузинском языке становится невозможным. С утверждением обязательности русского языка,

102

естественно, начинают ущемляться права других языков. Возьмем пример Галиции, где русофильское крыло — а это была галицийская версия панславизма — предлагало официально принять в качестве государственных две разновидности русского языка — северно-русский и южнорусский (тот, что теперь называется украинским). Вполне возможно, что, если бы российское правительство пошло навстречу этому предложению, украинское самостийничество, которое интенсивно культивировало австрийское правительство, чтобы оторвать украинцев и от России, и от Польши, не играло бы той роли, которую оно играет сегодня, а возможно, его бы и вовсе не было. Вместо этого уже во времена Александра II, относившегося гораздо более положительно к славянофильству, а в своей внешней политике (Балканская война) склонявшегося к панславизму, его министром внутренних дел П. Валуевым был выпущен бестактный и глупый так называемый (по немецкому курорту, где он в это время отдыхал) Бад-Эммский указ, запрещавший печатание на украинском языке книг «учебных и вообще предназначенных для начального чтения народа». Разрешалось печатать только сказки, народные песни, фольклор. Это положило конец надеждам галицийских русофилов, дало карты в руки австрийской антирусской пропаганде и радикально продвинуло самостийническое движение среди украинской интеллигенции как в Австро-Венгрии, так и в Российской империи.

Последствием установки на отождествление империи с Великороссией и ее языком, естественно, стала политика интенсивной русификации меньшинств, что было весьма близоруко в государстве, где меньшинства составляли более 50 % населения. Эта политика не могла не вызвать отрицательной реакции и роста среди меньшинств оппозиционных, а то и сепаратистских движений. С годами и ростом национализма во всей Европе, политика русификации становилась все более интенсивной.

Александра III часто называют первым русским националистом на троне. В качестве одного из главных инструментов русификации он использовал Православную церковь. При нем усилилось преследование старообрядцев и сектантов. Детей от смешанных браков, в которых один из родителей