Тоталитаризм и вероисповедания

81

в состоянии защищать их от хозяев заводов и прочих «галстучников», которых они отождествляли со своими бывшими хозяевами-эксплуататорами. Более того, первым инстинктом бывшего раба или крепостного, все еще слишком бедного и плохо образованного, чтобы конкурировать с господами, является не равенство с ними перед законом, а месть: желание лишить бывших господ имущества и высокого положения, а то и жизни. Достижение такой цели, конечно, возможно только через революцию и гражданские войны или установления такой власти, которая готова удовлетворить самые низкие инстинкты толпы, с целью уничтожить исторические элиты страны, а с ними и национально-государственные традиции, законность и пр., чтобы добиться произвольной и тотальной власти над страной.

Иными словами, процесс эмансипации масс высвобождает колоссальный революционный потенциал, выразившийся в нашем веке в беспрецедентно кровавых революциях и постреволюционном геноциде буквально сотен миллионов людей. Эмансипированные массы стремятся к равенству за счет индивидуальной свободы, и наш век показал, что под предлогом равенства к власти приходят жесточайшие диктатуры, устанавливающие своеобразное равенство на уровне самого низкого общего знаменателя — равенство, при котором одни равны больше, чем другие, по меткому выражению Оруэлла, — и поддерживающие это «равенство» посредством кровавого террора. Иным способом, кроме террора, равенство удерживать невозможно, ибо люди не равны по способностям и устремлениям в жизни. Можно устанавливать равенство перед законом, но заставить человека «не высовываться» возможно, только запугав его до полусмерти, а держать его в таком страхе всю жизнь может только систематический террор. Следует добавить, что в демократических странах тяга масс к авторитаризму и крепкой руке удовлетворяется авторитарными профсоюзами. Воинственность профсоюзов поэтому особенно характерна для стран с хрупким равновесием власти либо там, где свежа еще память классового неравенства и где все еще существуют резкие классовые деления в обществе, как, например, в Великобритании эпохи 1940—1980-х годов.

82

Защитой от тоталитаризма, казалось бы, должна быть интеллигенция, но, пишет упоминавшийся выше Коббан, перекликаясь с Амьелем, затронувшим ту же проблему девятью десятками лет раньше, беда в том, что в связи с осложнением наук на место старой всесторонней и мыслящей интеллигенции приходят узкие специалисты, настолько погруженные в свою профессию, что глобально мыслить большинство из них уже не в состоянии или просто не интересуется этим.

Этот духовный вакуум — благодатнейшая почва для размножения псевдопророков и вождей масс. Коббан видит угрозу обществу в исчезновении аристократии, необязательно родовой, но аристократии интеллекта и духа, широко и глубоко мыслящей. Образовывается пустота, заполняемая лжепророками и лжеучениями.

В наш мчащийся технологический век, к сожалению, интеллектуалов первой категории все меньше, а все больше специалистов, о которых мы уже слышали мнения Амиеля и Коббана: им не до общественных проблем, они заняты каждый своими экспериментами. Это, можно сказать, базаровы плюс высокий профессионализм, благодаря которому в отличие от тургеневского Базарова они не собираются переворачивать мир, но благодаря своей общественно-политической пассивности не мешают всяким Лениным, мао цзэдунам да гитлерам захватывать мир. Они даже готовы на них работать, лишь бы им дали условия развивать науку (феномен академика Сахарова — исключение из правила).

В следующей главе мы вернемся к особой проблеме русской интеллигенции и ее роли в обвале 1917 года. В заключение этой главы подчеркнем, что проанализированные нами, часто противоречивые, процессы, которые сопровождают глобальные сдвиги от патерналистического традиционализма к модернизму или следовали за ними, вызывали неизбежный дисбаланс в обществе. Классическим примером такого дисбаланса, подвешенного состояния в условиях быстрых перемен была послереформенная Россия, особенно в последние два предреволюционных десятилетия. Великие реформы Александра II были временно заморожены его сыном, оставшись так и незаконченными. В отличие от западной Европы в России крестьян освободили с землей, но земля дана

83

была общинам крестьян, а не в абсолютную собственность каждому хозяину. В результате крестьянину не было смысла вкладывать силы и средства в обогащение своих участков, ибо не было гарантии, что через год-два мир не устроит передел и ему дадут иную землю. Провели замечательную судебную реформу, русский суд стал одним из самых передовых в мире, но крестьян оставили до 1905 года в юрисдикции допотопных сельских судов с порками и прочими «прелестями». Иными словами, до революции 1905-1906 годов крестьяне не обладали полными правами гражданства. Начали замечательную реформу местного самоуправления в виде земств, но не включили в них сельскую волость. А рядом с земствами сохранили авторитарную власть губернатора и не дали логического завершения земствам в виде хотя бы ограниченного их представительства парламентского образца в столице. К началу XX века в России было одно из самых передовых в мире фабрично-заводских законодательств, но права на забастовку у рабочих не было до 1906 года, да и после этого оно оставалось очень ограниченным. В результате расширения своих прав или повышения зарплаты рабочим нередко приходилось добиваться бунтами, создавая этим, естественно, очень нездоровую обстановку, чреватую социальным взрывом. К концу XIX века российская наука вышла на одно из первых мест в мире, но по переписи 1897 года более 80% населения страны было неграмотным. Правда, в XX веке школьная сеть распространялась очень энергично, и набор новобранцев в российскую армию 1914—1917 годов показал более чем 70-процентную грамотность среди них. Существовали Дума и конституция, но царь все еще считал себя самодержцем. За такими редкими исключениями, как Витте, Столыпин и несколько их последователей, правительство жило понятиями прошедшего века.

Дело в том, что Первая мировая война была первой тотальной войной в истории человечества, сделав немалый вклад своим примером в появление тоталитарных режимов после нее. Такой тип войны был подготовлен всей системой всеобщей воинской повинности, начатой Фридрихом Великим еще в XVIII веке и охватившей всю континентальную Европу ко второй половине века XIX. Призыв плюс запас

84

нескольких черед превращал почти все мужское население в потенциальных солдат. Стоимость таких армий, необходимость обеспечения их железнодорожным транспортом, питанием, лошадьми — все это ложилось тяжелым бременем на население, превращая всю страну в участников войны. Этому же процессу сопутствовали рост грамотности масс и массовой прессы. Все это требовало от правительства разъяснения народу своей политики, в том числе и причин и целей войны. Иными словами, требовалась массовая пропаганда, чтобы нация приняла войну как что-то необходимое или неизбежное. В Германии и в странах наших западных союзников такая пропаганда велась массивно и интенсивно (см. об этом, например, в «Августе 1914» Александра Солженицына). В России же царь не замечал этих процессов. Народ, тем более солдат, Николай II считал своими верноподданными, исполняющими царские приказы беспрекословно. Никакой пропагандно-психологической подготовки к войне не было. Такая длительная дорогостоящая война требовала мобилизации всех ресурсов.

В Германии на время войны, как мы уже говорили, Ратенау ввел временную национализацию и централизованное управление всей экономикой, карточную систему распределения продуктов первой необходимости. Это и был первый опыт административно-экономического тоталитаризма и в экстремальных условиях, когда не учитывается долгосрочная стоимость производства в виде разрушения естественных ресурсов, экологии и требуется производство лишь ограниченного ассортимента товаров, необходимых для ведения войны, этот опыт оказался удачным, что и будет прецедентом для будущих тоталитарных режимов. Среди первых поклонников этой системы был Ленин, назвавший ее госкапитализмом и применивший ее в своем НЭПе, правда, как временное отступление от Военного коммунизма, приведшего народное хозяйство к полному развалу.

85

Аннотированная библиография

Б. П. Вышеславцев «Кризис индустриальной культуры». Изд-во им. Чехова, 1953. Книга исследует последствия промышленного переворота XIX века на духовную культуру и государственность. Порождением индустриализма он считает и марксизм, и капитализм. Причем вместо коммунизма, который оказался несбыточной утопией, на практике марксизм обернулся государственным капитализмом — самой бесчеловечной формой капитализма, ибо за ним стоит монополия тоталитарной власти в отличие от частнопромышленного капитализма с его множественностью соперничающих друг с другом общественных и профессиональных групп. Автор — философ права из среды ведущих предреволюционных правоведов, в эмиграции был более известен как религиозный философ, в частности, автор известной «Философской нищеты марксизма». Изначальную опасность индустриализма и его последствий он видит в подавлении человеческой личности коллективом, будь то государственным или корпоративным.

Ф. М. Достоевский «Бесы». Любое издание. Произведение, пророчески ниспровергшее культ революционеров и предсказавшее, к чему они приведут Россию и любое другое государство, которое попадет под их власть. Хотя термина «тоталитаризм» в его время не было, Достоевский предвидел весь ужас тоталитарной системы властвования.

Kohn, Hans Political Ideologies of the Twentieth Century. N. Y., Harper Torchbooks, 1966. Обзор распада идеологий, порожденных революциями 1848 года и политической мыслью дальнейшего столетия: «Национализм, культ силы, пренебрежение к разуму, прусский и германский романтизм, панславизм ... а в наши дни: мифы империализма, расизм, фашизм, национал-социализм и коммунизм ... являются воплощением угроз гуманному образу жизни, основанному на терпимости и [признании] достоинства личности ... блестящий анализ противостояния концепций нашего беспокойного века». (Из рецензии на книгу в «Анналах Американской академии политических и социальных наук».)

Mill, John Stuart On Liberty. N. Y., Gateway Editions (б/д, но может быть любое издание). «О свободе» — классическое произведение

86

одного из основоположников английского либерализма. Замечательно в ней то, что уже у истоков либерализма Милл предупреждал об опасности ограничения государственной власти ролью «ночного сторожа». Он предупреждает о возможности «тирании демократии» и допускает ограниченное применение государством насилия, но исключительно в рамках закона. Опасность демократии он видит в чрезмерном эгалитаризме, который убивает индивидуальность.

Он же, «Размышления о представительном правлении». Benson, Vt., Chalidze Publications. 1988. Более глубокая разработка той же темы свободы и ее границ в применении к избирательно-парламентарной системе. Книга обсуждает и права меньшинств и возможности их представительства.