Против зерна: глубинная история древнейших государств

Первые постоянные деревни на юге аллювиальных равнин располагались не просто в плодородных болотистых районах, а на пересечении нескольких экологических зон, что позволяло получать пропитание из каждой из них и избегать риска абсолютной зависимости от какой-то одной. Эти деревни располагались на границе между водно-морской средой берега и устьев рек со всеми их ресурсами и иной экологической зоной, представленной пресными водами верховий рек. Граница между солоноватой и пресной водой была подвижной и зависела от приливов-отливов, что на равнинной поверхности предполагало ее значительные изменения. Иными словами, две экологические зоны перемещались по ландшафту, а множество местных сообществ оставались на месте, получая пропитание из обеих. То же самое, причем в более выраженной форме, относится к сезонам затоплений и засух и связанным с каждым из них ресурсам. Переключение с водных ресурсов влажного сезона на наземные ресурсы сухого сезона и обратно задавало ежегодный ритм жизни всего региона. В отличие от жителей аллювиальных равнин, которые вынуждены были переносить свои поселения из одной экологической зоны в другую, местные жители могли оставаться на одном месте, как бы ожидая, когда разные природные зоны придут к ним сами[32]. По сравнению с рисками ведения сельского хозяйства экологическая зона болотистого юга Месопотамии была намного более стабильной и устойчивой и требовала для своего поддержания небольших ежегодных трудовых усилий.

РИС. 9. Аллювиальные равнины южной Месопотамии: древние русла рек, дамбы и «спины черепах» примерно в 4500 году до н. э. Составлено Дж. Пурнелл.

Удачное местоположение и чувство времени имеют решающее значение для охотников-собирателей и по другой причине. Их «урожай» зависит не столько от ежедневных действий наугад, сколько от тщательного расчета сил для перехвата предсказуемой (конец апреля – май) массовой миграции дичи на аллювиальные равнины (огромных стад газелей и диких ослов). Охота тщательно планировалась: готовились длинные узкие тропы, чтобы загнать стада как бы через воронку в специальные места, где животных убивали, а мясо для длительного хранения вялили и солили. Как и везде, большую часть своего годового запаса животного белка охотники обеспечивали посредством длящихся неделю или чуть больше интенсивных круглосуточных усилий, чтобы добыть как можно больше мигрирующей дичи. В зависимости от природных условий, в качестве такой дичи могут выступать крупные млекопитающие (северные олени, газели), водоплавающие птицы (утки, гуси), другие мигрирующие птицы в районах отдыха или ночлега, мигрирующая рыба (лосось, угорь, сельдь, американские сельдь и шэд, корюшка). Во многих случаях фактором, ограничивающим «урожай белка», был не дефицит добычи, а недостаток рабочих рук, чтобы переработать добычу до того, как она испортится. Суть в том, что ритм жизни большинства охотников задает естественный ритм миграций, обеспечивающих большую часть их самых ценных запасов продовольствия. Некоторые массовые миграции могли быть реакцией на хищническое поведение человека, о чем Герман Мелвилл писал применительно к кашалотам. Несомненно, эти миграции кардинально меняли ритм жизни сообществ охотников и рыболов по сравнению с земледельцами, которые часто считали жизнь этих сообществ праздной.

Самые распространенные маршруты большинства массовых миграций проходили через болотистые районы, устья и долины основных рек по причине их насыщенности питательными ресурсами. Маршруты миграции птиц проходят через болота и долины рек, как и пути анадромного лосося и его зеркального отражения – катадромного угря, хотя это всего два вида из множества мигрирующих рыб. Любой водный поток является питательной базой благодаря поймам рек, пойменным болотам и аллювиальным наносам. Жизнь потока зависит не только от его русла, но и от периодических вторжений в его пойму рыб («ритм» наводнений) для нереста и роста, что, в свою очередь, привлекает мигрирующих птиц. Таким образом, процветание населения аллювиальных равнин, видимо, было предопределено проживанием на плодородных болотистых землях на пересечении нескольких экотонов в благоприятный климатический период, и оно использовало пересекающиеся маршруты миграции дичи для получения любимой добычи. Множество версий появления первых оседлых поселений в других регионах также подчеркивают важность водных ресурсов как обеспечивающих самые благоприятные условия для надежного пропитания.

Акцент только на питательном суперизобилии болот и речных долин упускает из виду еще одно решающее преимущество прибрежных и речных поселений: транспортные возможности. Вероятно, болотистые равнины были необходимым условием оседлости, но позже развитие крупных царств и центров торговли зависело от выгодного расположения на водных путях[33]. Невозможно переоценить преимущества водного транспорта по сравнению с сухопутным путешествием на осле или телеге. По указу императора Диоклетиана, стоимость повозки пшеницы удваивалась через пятьдесят миль пути. Поскольку передвижение по воде значительно снижает трение, оно феноменально эффективно[34]. Возьмем, например, дрова: до строительства железных и всепогодных дорог разные источники утверждали, что воз дров нельзя выгодно продать при перевозке далее 15 км, а на пересеченной местности и того меньше. Значение древесного угля, хотя на его производство расходуется много древесины, объясняется его прекрасной транспортабельностью: его теплотворная способность на единицу веса и объема существенно превышает таковую «сырых» дров. В досовременную эпоху навалочные и насыпные грузы – древесину, металлические руды, соль, зерно, тростник и керамику – можно было перевозить на значительные расстояния только по воде.

И с этой точки зрения южные аллювиальные равнины обладали уникальными преимуществами. На протяжении полугода они представляли собой водный мир, где было легко передвигаться на тростниковых лодках, а поскольку жители болотистых районов нуждались в товарах верховий рек, то перевозчики пользовались возможностью сплава по течению. Категорически нельзя считать первые постоянные деревни автаркическими экономиками, потреблявшими только продукты собственного производства. Даже их предки охотники-собиратели не жили в изоляции, а торговали обсидианом и предметами роскоши на большие расстояния. Легкость торговли по воде на значительной части аллювиальных равнин обеспечивала большие возможности для торговых обменов, чем местоположения, окруженные со всех сторон сушей.Причины игнорирования

Напрашивается вопрос: почему игнорируются свидетельства возникновения первых постоянных деревень и развития первых городов именно в болотистых районах? Безусловно, отчасти виноват устойчивый нарратив, согласно которому цивилизации появляются благодаря орошению засушливых земель и который соответствует тому современному ландшафту, что видели перед собой авторы нарратива. Однако я убежден, что в широкой перспективе такая историческая близорукость обусловлена воспринимаемой как данность взаимосвязью цивилизации и основных зерновых культур – пшеницы, ячменя, риса и кукурузы (вспомните «янтарь полей», коими «Америка прекрасна», в одноименной песне). Как правило, топи, прибрежные и низинные болота и заболоченные территории считались зеркальным отражением цивилизации – зоной дикой природы и пустынного бездорожья, опасной для здоровья и жизни. Задачей цивилизации, когда она приходила в болотистые районы, было осушение и превращение их в упорядоченные и продуктивные зерновые поля и деревни. Оцивилизовывание засушливых земель предполагало их орошение, а оцивилизовывание болот – их осушение, но в обоих случаях целью было создание пашни под зерновые культуры. Г. Р. Холл писал о древней Месопотамии как о «государстве хаоса – наполовину воде, наполовину земле – и аллювиальных наносах на юге Вавилона, прежде чем цивилизация начала работу по осушению и строительству каналов»[35]. Как мы увидим далее, деятельность цивилизации, вернее государства, состояла в избавлении от ила и его замене его же составляющими – землей и водой[36]. Будь то древний Китай, Нидерланды, болотистые местности Англии, Понтийские болота, побежденные Бенито Муссолини, или последние болота Южного Ирака, осушенные Саддамом Хусейном, государство всегда стремилось превратить неуправляемые болотистые территории в налогооблагаемые зерновые поля, преобразовывая природный ландшафт.

Хотя бы мельком следует упомянуть, что важнейшая роль плодородного изобилия болотистых районов не игнорировалась только в Месопотамии. Первые оседлые сообщества вблизи Иерихона и ранние поселения в низовьях Нила жили за счет ресурсов этих районов и крайне незначительно, если вообще, зависели от возделываемых зерновых. Практически то же самое можно сказать о заливе Ханчжоу, родине ранненеолитической культуры хэмуду, – это заболоченный участок восточного побережья Китая в середине XV тысячелетия до н. э., богатый неодомашненным рисом. Первые поселения на реке Инд, Харрапан и Харипунджайя, тоже подходят под это описание, как и большинство поселений культуры хоа-бинь в Юго-Восточной Азии. Даже расположенные выше уровня моря древнейшие поселения, например Теотиуакан недалеко от Мехико или поселения вблизи озера Титикака в Перу, возникали на обширных заболоченных территориях, которые изобиловали рыбой, птицей, моллюсками и мелкими млекопитающими на пересечении нескольких экологических ниш.

Факт появления первых человеческих поселений в болотистых районах игнорируется и по другим причинам. В частности, здесь мы имеем дело преимущественно с устными культурами – они не оставили письменных источников, к которым мы могли бы обратиться. Их относительная историческая невидимость усугубляется непрочностью их строительных материалов: тростника, осоки, бамбука, древесины и ротанга. Даже следы более поздних сообществ, о которых нам известно из письменных заметок их грамотных соседей, например Сривиджайи на Суматре, практически невозможно обнаружить, поскольку остатки их построек были уничтожены водой, почвой и временем.

И, наконец, последнее и более умозрительное объяснение исторической невидимости жителей заболоченных территорий состоит в том, что они были и остаются экологически устойчивы к централизации и контролю «сверху». Эти сообщества основаны на так называемых ресурсах в общей собственности – предоставленных самим себе растениях, животных и морских созданиях, доступ к которым имеют все члены сообщества. Здесь не было главного ресурса, который можно было бы монополизировать и контролировать из центра, не говоря уже о налогообложении. Источники пропитания в таких зонах были разнообразны, переменчивы и зависели от стольких жизненных ритмов, что не допускали никакого, даже самого элементарного централизованного учета. В отличие от первых государств, к которым мы обратимся позже, здесь никакая центральная власть не могла монополизировать (и, соответственно, нормировать) доступ к пашне, зерну или воде для орошения. Вот почему осталось так мало свидетельств существования иерархий в этих сообществах (как правило, различия погребальных наборов отражали иерархичность). Здесь вполне могла развиваться культура, но замысловатая сеть относительно эгалитарных поселений вряд ли могла подбросить нам великих вождей или царства, не говоря уже о династиях. Государство, даже самое маленькое протогосударство, нуждается для пропитания в намного более простой окружающей среде, чем описанные экологические ниши заболоченных территорий.Исторический зазор